Люди и слепки - - (лучшие книги читать онлайн TXT) 📗
Он взял телефонную книгу, нашел номер Генри Клевинджера. Чей-то до омерзения вежливый голос сказал, что Оскара Клевинджера в доме отца сейчас нет, а адреса его резиденции в настоящее время он сообщить не может.
Он позвонил знакомому лейтенанту в городскую полицию и попросил узнать, где остановился Оскар Клевинджер. Через пятнадцать минут тот позвонил сам и назвал гостиницу.
Через полчаса Пуласки уже поставил машину на стоянке и вошел в вестибюль.
— Мне нужен Оскар Клевинджер, — сказал он молодому портье с боксерскими плечами.
— Одну секундочку, — пробормотал портье и поднял телефонную трубку. — Это портье. К мистеру Клевинджеру посетитель… Простите, — он повернулся к доктору Пуласки, — как ваше имя?
— Доктор Пуласки. Оскар Клевинджер лежал у меня в больнице.
— Доктор Пуласки, — повторил портье в трубку, выслушал ответ и кивнул доктору. — Пожалуйста, третий этаж, семнадцатая комната. Лифт налево, прошу вас.
Портье проворно выскочил из-за стойки и почтительно повел доктора к лифту.
«Боже правый, — подумал доктор Пуласки, — неужели же еще осталось такое обслуживание?»
Портье пропустил доктора вперед и захлопнул за ним дверцы. Лифт мягко вознесся и тут же затормозил.
Триста семнадцатая комната была прямо напротив лифта, и доктор Пуласки вдруг подумал, что будет выглядеть довольно глупо, когда спросит у Оскара Клевинджера, почему у него сгибаются правая нога и правая рука, хотя делать этого не должны. Но он уже поднял руку, чтобы постучать в дверь с красивым медным номером, и знал, что отступать поздно.
Однако он так и не постучал. Дверь сама распахнулась навстречу ему.
— Пожалуйста, доктор, заходите.
— Спасибо, — кивнул доктор и вошел в маленькую прихожую.
Человек, впустивший его, повернул в двери ключ.
— Мне нужен Оскар Клевинджер, — неуверенно сказал доктор Пуласки. — Я понял внизу, что он сейчас у себя.
— Кто вы такой?
— Я уже называл себя портье. Доктор Пуласки. Мистер Клевинджер-младший попал ко мне в больницу некоторое время тому назад после катастрофы на монорельсе…
— Ну, а зачем он вам? — подозрительно спросил человек, заперший дверь. Он чем-то напоминал портье. Может быть, тем, что у него были такие же мощные плечи и слегка сонные глаза. Доктор Пуласки вдруг почувствовал, как а нем шевельнулась тревога, но он тут же отогнал ее.
— Ну, я же врач, вы понимаете… Меня интересует состояние его здоровья.
— Зачем он вам? — тупо повторил вопрос человек с сонными глазами.
— Я же вам только что ответил. Если его нет, я не настаиваю… — доктор Пуласки повернулся к двери. Сердце его колотилось, и дыхание стало прерывистым.
— Последний раз спрашиваю, зачем он вам? Кто вас прислал? Он сам? Или второй? Где они?
— Позволите, позвольте, — доктора охватила паника, и он тоскливо подумал, что нужно было все-таки выключить телевизор. — Позвольте, я вас не понимаю… Я смотрел телевизор и увидел в программе новостей «Ока» Оскара Клевинджера и его отца. Меня поразило, что всего через два с небольшим месяца после катастрофы, во время которой ему раздробило ногу и руку, он так поправился…
Доктор Пуласки видел, как человек взмахнул рукой. Ему казалось, что взмахнул медленно, лениво, и он не сразу даже соединил это движение с взорвавшейся на щеке болью. Голова его дернулась назад так, что хрустнули шейные позвонки.
— Теперь скажешь, кто тебя подослал?
Сквозь облако боли доктор увидел сонные глаза, в которых не было никакого выражения. Он опустился на колени.
— Клянусь вам, вы можете проверить. Я к вам прямо из больницы. Мне сказал, где они остановились, лейтенант Флешер из городской полиции. Он знает, что я поехал сюда.
— А это идея, — послышался второй голос, и из смежной комнаты вышел человек постарше.
«Господи, — страстно зашептал про себя доктор Пуласки, — спасибо тебе».
— В каком смысле?
— Пусть полиция ищет их. Пусть помогут нам.
— А почему полиция будет искать их?
— Потому что в их номере будет найден труп, а убийцы, очевидно, они.
Слова никак не хотели проникать в сознание доктора Пуласки, потому что были чудовищны и несли в себе кошмар. Он открыл рот, чтобы закричать, но старший небрежно поднял руку и выстрелил, словно отмахнулся от надоедливой мухи.
— Это ты ловко придумал… Но ведь нас не устроит, если они попадут в лапы полиции.
— Об этом ты не беспокойся. Это я беру на себя. Если они их найдут, я буду знать об этом раньше кого-нибудь другого…
22
Оскар смотрел по телевизору очередную передачу с Луны, а я сидел в продавленном кресле Ника Дани и думал, что вовсе не нужно быть дипломированным бухгалтером, чтобы подвести кое-какие итоги.
В графе «расход». Спокойная жизнь полицейского монаха. Чувство приносимой пользы. Чувство чистоты. Чувство растворения в Первой Всеобщей Научной Церкви. Радость погружения. Разделение ответственности за любое важное решение с Машиной. Жизнь, построенная по Священному Алгоритму.
В графе «приход». Кошмары темной сурдокамеры и всей Новы. Въевшийся во все поры тягостный страх. Чувство мишени. Крошечная квартирка Николаса Дани, из которой я боюсь высунуть нос. И Оскар.
Но что из чего вычесть, чтобы получить сальдо? Что важнее? Если бы не Оскар, все было бы ясно. Чистый и безусловный проигрыш. Стопроцентный проигрыш. Но это существо, смотрящее сейчас с разинутым ртом за стартом грузовой ракеты с Луны, несколько усложняет расчеты. Я могу представить себе многое. Единственное, чего я не могу себе представить, — это себя без Оскара. Без семидесятипятикилограммового Оскара с детски круглыми от удивления глазами. Бреющегося Оскара, спрашивающего меня, кто жужжит в электрической бритве. Не что, а кто. Оскара, который любит молчаливую девчушку по кличке Заика. Оскара, которого я незаметно для себя стал называть «сынок».
Сынок сынком, а нужно было что-то решать. То, чего я более или менее успешно избегал всю жизнь. Решать. Мы сидим второй день в этом курятнике и смотрим телевизор. Еще день-другой, и уже не один Оскар, а мы оба превратимся из людей в слепков. Но больше, к сожалению, делать нечего. Наверное, это психоз. Плата за Нову. Стоит мне закрыть глаза, как я вижу красный мебельный фургон. И серенький приземистый «джелектрик». И самое гнусное заключается в том, что стопроцентной уверенности в реальности моих страхов у меня нет. Но я не могу позволить себе проверить, мишень ли я, подставляя себя под выстрелы.
Единственное, что приходит мне в голову, — это узнать, наведывался ли кто-нибудь за нами в «Сансет бэлли». Если да, значит, нас ищут. Если нет, фирма Филиппа Чейза вполне добропорядочна.
Но идти самому в гостиницу, не говоря уже об Оскаре, — значит зажмурить глаза и на четвереньках влезть в мышеловку. Они могут поджидать меня и в вестибюле, и в номере, и на улице. Если человек хочет спокойно спать, убив накануне в Нове очередное бессловесное существо, и у него есть деньги, он пойдет на все, чтобы ему не мешали. В таких случаях даже скупердяи бывают щедры.
Попросить съездить туда Генри Клевинджера? Абсурдная идея. Можно отбросить ее сразу же. Он ничего не поймет. Ему ничего нельзя будет объяснить. Его слишком хорошо знают.
Послать Николаса Дани? Это значит подвергать опасности человека, с которым связаны планы на будущее. Если кто-нибудь и может совершить налет на Нову, то это телеразбойники. К тому же, пока Ники хранит у себя оригиналы фото и пленки, у меня есть хоть какая-нибудь надежда.
Остается Первая Всеобщая. Если я вознесу молитву Машине, она, безусловно, тут же распорядится, чтобы просьба моя была выполнена. Мне не хотелось этого делать. Дело в том, что я уже два с половиной месяца не вознес ни одной информационной молитвы. За исключением последних двух дней, я и не мог бы этого сделать. Просто… Впрочем, не совсем просто. И дело вовсе не в сомнениях. Обязательные сомнения предписаны Алгоритмом. В жизни каждого прихожанина Первой Всеобщей бывают периоды, когда он выпадает из Гармонии. И это предусмотрели отцы-программисты. Дело было в другом. Один из важнейших принципов налигии гласит: стремление к налигии не менее важно, чем сама налигия. Так вот, у меня больше не было ни налигии, ни стремления к ней. Оставалось лишь чувство потери чего-то очень привычного. Но оно не тяготило меня, это чувство…
