Время учеников. Выпуск 2 - Чертков Андрей Евгеньевич (книги без сокращений txt) 📗
«Представьте себе, — заметил Харон. — А ведь я писал об этом. Да и не один я.» Как-будто в нынешней ситуации может иметь серьезное значение — кто о чем писал.
Наш разговор прервался неожиданным образом. В столовую вошла Гермиона. Глаза ее были широко раскрыты и она, по-моему, заикалась почти как Калаид. Во всяком случае, ни я, ни Харон не смогли понять звуков, которые она издавала. В конце концов, под нашими недоуменными взглядами она и вовсе замолчала, только указала рукой на входную дверь. Мы с Хароном одновременно посмотрели туда. Не знаю, как у моего зятя, а у меня немедленно появилось желание если не исчезнуть, то сделаться очень маленьким.
Дверь распахнулась, и на пороге нашей уютной семейной гостинной появился господин Лаомедонт собственной персоной. Он сделал вид, что не замечает нашего изумления. Улыбнулся точь-в-точь как на предвыборном плакате, в левой руке на отлете — шляпа. Пока я собирался с мыслями, господин кандидат в мэры прочувствованно пожал мне руку и по-моему, даже справился о здоровье. Пишу так неуверенно, потому что не очень контролировал собственные мысли в тот момент. Повернувшись к Харону, господин Лаомедонт попросил того уделить ему несколько минут для важного разговора. Харон молча указал ему на дверь своего кабинета, и они скрылись там.
Я осторожно выглянул в прихожую. Оказывается, господин Лаомедонт прибыл в сопровождении Эака и Никострата. Оба молодых человека держались официально. Я сделал неожиданный вывод: оба молодых человека были похожи друг на друга как родные братья. Или так только казалось — из-за общего выражения лиц? Никострат старательно делал вид, что не узнает Артемиду, стоявшую в двух шагах от него.
Я вернулся в столовую. Мы с Гермионой посмотрели друг на друга и, по-моему, вспомнили об одном и том же — о злосчастной статье Харона, в которой нынешний кандидат в мэры был назван обыкновенным гангстером.
Я на цыпочках подкрался к двери в кабинет и прислушался. В этот самый момент господин Лаомедонт сказал: «Интересы демократии…» Дальше я не расслышал, но мне стало по-настоящему плохо. Когда господа лаомедонты говорят о демократии, здравомыслящий человек испытывает неодолимое желание немедленно последовать примеру Миртила. То есть, сбежать как можно дальше и сидеть как можно тише.
Что ответил Харон, я не расслышал. Вскоре господин Лаомедонт вышел. Харон сопровождал его. Лицо моего зятя было совершенно бесстрастно. Лицо кандидата сияло доброй улыбкой.
«Надеюсь, вы передумаете», — сказал он. Повернувшись к нам с Гермионой, произнес: «Всего хорошего, господа».
На этот раз ни Гермиона, ни Артемида не усидели в кухне. Мы стояли втроем в каком-то столбняке и во все глаза смотрели на Харона, ставшего с уходом новоиспеченного кандидата еще более мрачным.
Оглядев нас по очереди, всех троих, Харон сообщил: «Господин Лаомедонт желает принять меня на работу.» Честно говоря, я ожидал услышать совсем другое. «На работу? — недоверчиво переспросила Артемида. — На какую работу?» Тогда Харон с неприятной усмешкой сообщил, что господин Лаомедонт, ценя его высокие профессиональные качества и принципиальность позиции, предложил стать пресс-секретарем предвыборного штаба. А может быть, принять участие в компании в качестве кандидата на пост вице-мэра. Естественно, при мэре-Лаомедонте.
Гермиона прижала руку к груди и медленно опустилась на диван. Артемида молча хлопала глазами. Я осторожно нащупал стул за спиной и тоже сел.
«Мало того, — добавил он, — мне предложена зарплата в несколько раз превышающая нынешнюю.» Мне оставалось только развести руками и поблагодарить Бога. Но по лицу моего зятя я видел, что не все с этим предложением обстояло гладко.
«И что же? — осторожно спросил я. — Надеюсь, вы согласились?» Харон посмотрел на меня так, будто я спросил: «Надеюсь, вы согласились ограбить Национальный банк?» «Разумеется, нет, — ответил он. — Неужели вы не знаете, что из себя представляет этот тип? Как вы могли предположить, что я соглашусь?» Артемида задохнулась от негодования и пулей вылетела из гостинной. Гермиона последовала за ней.
Я понимаю, что есть идеалы. Есть принципы. Человек не может жить без принципов. Прекрасно! Вот же он, удобный момент для того, чтобы попытаться воплотить их в жизнь! «Харон, — сказал я. — Не мне вас судить, вы человек взрослый. Не знаю, может быть он предложил вам что-то противозаконное?» — «Противозаконное? Конечно нет. Я просто должен буду создать образ идеального избранника народа из этого уголовника!» Нет, все-таки, его не переделаешь. Но я не мог уйти просто так, я должен был объяснить ему то, чего он не видел. При всем своем уме и всей своей принципиальности.
«Послушайте, Харон, — сказал я, — нельзя же так, в конце концов…» — «Как? — спросил он обманчиво-кротким голосом. — Как нельзя, отец?» Ох, как я не люблю выяснять отношения… Еще со времен женитьбы. Покойница как раз-таки очень любила расставлять все точки и прочие знаки препинания. Артемида в этом отношении многое взяла от матери. А вот я не могу. Не могу! Стоит подумать о каком-то принципиальном споре, как я тут же — заранее — начинаю чувствовать себя виноватым. Неизвестно в чем и неизвестно почему. Начинаю сомневаться даже в очевидном. Причем состояние это никоим образом не связано с уверенностью в собственной правоте. Вот знаю, что прав, а чувствую себя виноватым.
Словом, пока я мучительно искал слова, которые не обидели бы моего зятя и в то же время прояснили для него реальную ситуацию, в гостинную вошла Артемида. Не вошла, а влетела. Глаза горят, щеки красные. Девица-громовержица, да и только. Я на всякий случай быстренько ретировался в дальний угол. Артемида встала с грозным видом напротив мужа, подбоченилась и выдала ему. Честное слово, мне даже стало неловко. Неприятно слышать от собственной дочери выражения подобного рода. Да и она, к тому же, сама не без греха… Так что я старался не слышать ее тирады.
Но, с другой стороны, я ее понимаю. Я Харона не понимаю. И не хочу понимать.
Артемида объяснила мужу, кем его считает. Самым мягким словом было, по-моему, слово «мул». После чего хлопнула дверью — теперь уже основательно.
На зятя жалко было смотреть. Взгляд, который он бросил на меня, просил о помощи. И я сказал: «Харон, мальчик мой. Не хочу обвинять вас в чем бы-то ни было, вам и так тяжело. Но согласитесь, ведь часть вины за происходящее — и немалая часть — лежит на вас.» Харон уставился в дверь. Вид его стал отрешенно-задумчивым, и это меня приободрило. Я продолжил: «Ведь это вы — да-да, именно вы — несете значительную часть ответственности за то, что происходит! В глубине души вы знаете, что я прав. Вы не хотите кривить душей, идти против принципов. Очень хорошо. Вы верите в идеалы. Замечательно. Но ведь все это на словах! Что выходит на деле из этой вашей принципиальности, вы подумали?» Теперь он уставился на меня, как давеча в дверь. Вид его из отрешенно-задумчивого стал удивленным. «О чем вы говорите, отец? — спросил он. — Я понимаю, что она ваша дочь, но, между нами говоря, самая настоящая шлюха!» Я задохнулся. Нет, говорить с ним решительно не стоило. Я последовал примеру Артемиды — хлопнул дверью и ушел к себе.
Я ходил по комнате, натыкаясь на мебель, и дискутировал с зятем. То есть, в действительности я был в полном одиночестве. Харон отправился разыскивать сбежавшую жену, Гермиона занималась хозяйством. А я поднялся к себе — выпить рюмку коньяку и успокоиться. Но успокоиться не смог. Слова переполняли меня, я должен был выговориться. Мне представилось, что Харон сидит в кресле напротив, а я расхаживаю перед ним и говорю: «Вы критиковали нашего старого премьер-министра, обличали коррупцию в его окружении. И вы преуспели в том, что эти обвинения стали общим местом. Может быть, именно поэтому, когда появились марсиане, кроме кучки свихнувшихся идеалистов — извините меня, Харон, но это так — никто и не подумал вступиться за старую власть. Власть сменилась. Появились марсиане. И что же? Пробовали вы найти общий язык с ними? Не критиковать, но указывать — честно и принципиально — на их ошибки? Вам ведь позволили это делать! Вам даже предложили — цивилизованно, по-деловому. А что же вы? Со всей язвительностью обрушились на них! Каков результат? — я осуждающе покачал головой. — Марсиане ушли. Может быть, и из-за вашей позиции тоже. Они ведь считали вас элитой общества! Вы отвергли союз с ними. Каков итог на этот раз? Долгожданная свобода? Да ничуть не бывало! Просто нас, слабых и беззащитных, вы лишили хоть и небольшого, но стабильного источника дохода. Микроскопических средств к существованию. Тех самых, которых не обеспечите нам ни вы, ни вам подобные.» Я замолчал, чтобы просто перевести дух. Воображаемый Харон, разумеется, не возражал.
