Незаконная планета - Войскунский Евгений Львович (читать книги бесплатно полностью TXT) 📗
— А я не знал, что твоего отца назначили флаг-инженером, — посмотрел Алеша на Вовку.
Тот не ответил. Сидел неподвижно, уставясь немигающими глазами на экран. Там все шло хорошо. С выключенным тормозным двигателем корабль медленно опускался — вернее, каменистое плато медленно плыло навстречу его массивным посадочным опорам.
«Здравствуй, Плутон!» — возгласил комментатор в тот самый миг, когда широко расставленные ноги «Севастополя», качнувшись раз-другой, утвердились на оплавленном грунте.
Еще он говорил что-то приподнятое — да и верно, момент был великий: шутка ли, впервые земной аппарат совершил посадку на планету, полную загадок, — что-то говорил о приготовлениях к выходу экипажа. А камеры вели бесстрастно панорамную съемку, медленно развертывалась угрюмая мертвая пустыня, и где-то в сумеречной ее глубине мерцало слабое, еле заметное пятно света.
Пятно вдруг приблизилось, оно как бы вытягивалось, выпуская неровные дрожащие ветви.
«Что это? — выкрикнул за кадром комментатор. — Господи, что это такое?!»
Алеша впился руками в сиденье стула. С ужасом смотрел на «Дерево», быстро наплывающее на корпус корабля. В следующий миг экран залило слепящей вспышкой.
Озноб бил Алешу. Он посмотрел на Вовку, и ему стало совсем страшно. Вовка вытянулся на стуле, будто одеревенев, с остановившимися глазами. Ладонями он судорожно сжимал виски.
1. Шквал
Двенадцать курсантов цепочкой растянулись по крутому склону горы Гюйгенса. Молча шли они след в след за инструктором.
Перед глазами Алексея Морозова были ноги впереди идущего в десантных башмаках с острыми шипами и уступы белых ноздреватых скал, а справа и слева — черное небо с привычными кострами звезд.
Самая неприятная практика — «скафандровая», как ее называли курсанты Института космоплавания, а если точнее, практика длительного хождения в десантном скафандре — подходила к концу. После восхождения на гору Гюйгенса они спустятся на равнину, пройдут вдоль подножия Апеннинского хребта и выйдут к кратеру Эратосфена, в южном склоне которого расположен Селеногорск — лунная столица. Там соберутся все группы курсантов, руководители подведут итоги практике — и ближайший рейсовый унесет их домой, на Землю. Несколько дней еще. Не больше недели.
Морозов посмотрел вверх. До вершины далеко. Если бы разрешили подниматься прыжками — интересно, за сколько прыжков можно было бы ее достигнуть? Оттолкнуться как следует альпенштоком, взлететь над головами восходителей и… и что? Плавно опуститься на инструктора?
Придет же такое в голову…
В шлемофоне только шорохи. Кто-то усердно сопит поблизости. Ну да, это Вовка Заостровцев с инженерного факультета, он идет следом. Уравновешенный, аккуратнейший Заостровцев. Уж ему-то не придет в голову плавно опуститься на инструктора.
Ну и тренируют нас, продолжал думать Морозов, мерно переставляя ноги. Упражнения памяти, нещадная психофизическая тренировка, отработка выносливости. А так ли уж нужна будущим космонавтам выдающаяся мускулатура? Большую часть времени сиди в рубке в удобном кресле и трогай клавиши на пульте, остальное сделают за тебя автоматы. Большую часть времени? Жизни!
Когда-то в старину ходили на веслах по океану викинги — вот кому нужна была мускулатура. Морозов представил себе викинга. Двухметровый дядя в кольчуге, у бедра короткий тяжелый меч, хлещет вино из кубка, да нет — из вражьего черепа… Что за черт? Почему у этого викинга широкое, скуластое добродушное лицо — лицо Федора Чернышева?
А что, ему бы пристало. Напруживал бы мышцы, обхватив ручищами огромное весло. Орал бы песни — что тогда пели? «О скалы грозные…»? Из разбойного похода привез бы белокурую пленницу, женился бы на ней. И жил бы себе в девятом веке: и самому Чернышеву хорошо, и ему, Морозову, радость…
Тоже размечтался, оборвал он себя. Со злости засвистел старинную солдатскую походную песню. Какие там слова? «Соловей, соловей, пта-шеч-ка, канаре-еч-ка жалобно поет».
Раз-два, раз-два… А может, мне было бы лучше родиться пораньше? Ну, не в девятом веке, конечно, — это уж слишком далеко. Был бы я военным… или моряком… Военным моряком — вот кем. Как мой прадед, о котором отец рассказывал, что он плавал на подводной лодке и погиб в бою с фашистами. Вот-вот. Опоясался бы я широким кожаным ремнем с медной бляхой (а на бляхе — якорь) и знать бы не знал никакого Чернышева. И никакой Марты…
Щелкнуло в шлемофоне, голос инструктора возвестил:
— Внимание, курсанты! Кто свистит?
— Это я… — Морозов прокашлялся. — Курсант Морозов.
— Курсант Морозов, прекратите свистеть.
— Слушаюсь.
Раз-два, раз-два. Скорей бы выпуск, думал Морозов. Надоели наставники: реши уравнение, влезь в скафандре на гору, не свисти… Мне уже двадцать первый. Не мальчик уже. Теоретикам хорошо — Косте Веригину, Ильюшке Бурову. У них голова всегда занята космогоническими проблемами. Тау-излучение у них на уме. Чуть что неладно в этой, как ее… в личной жизни — пожалуйста, подопри щеку ладонью и размышляй о тау-частицах, пока в глазах не потемнеет. У меня такой отдушины нет — вот что плохо.
Хотя — почему же? Можно вспомнить что-нибудь из истории. Вот викинги… Нет, нет, к чертям викингов. Жакерию можно вспомнить, или — тоже неплохо — битву при Лепанто. Как звали командующего испано-венецианским флотом? Дон Хуан Австрийский, не так ли?
Нет, Дон Хуан, плохо ты мне помогаешь…
Впереди идущий начал огибать слева круто нависшую скалу. А чего ее обходить? Хорошенько оттолкнуться, р-раз — и ты на скале… Морозов посмотрел на цепочку курсантов. Инструктора с его красной повязкой на рукаве скафандра не видно: ушел вперед, скрылся за каменным выступом. Ну, так. Морозов присел, с силой оттолкнулся. Славно как взлетел! Но еще не долетев до верха нависшей скалы, Морозов понял, что прыжок получился неудачный: ноги поднимались вверх, выше головы, он медленно переворачивался в пустоте и пытался задержаться свободной рукой за шершавую стенку скалы, но не сумел. И так, вниз головой, раскорячившись, начал медленно падать в пропасть.
Хорошо, что это Луна. Не расшибусь… В худшем случае вывихну ногу…
Только он подумал это, как внизу косо скользнула серо-голубая тень. Кто-то из курсантов, как видно, бросился наперерез, чтобы задержать его падение.
— Не надо! — крикнул Морозов. — Я сам!
Наплывал каменный выступ. Не пролететь бы мимо. Морозов выгнулся, чтобы оказаться ближе к выступу, протянул руку, а в уши загудел ревун — это инструктор объявил тревогу. Ну и зря… Ага, зацепился! Еще немного проволокло вниз по инерции, но теперь-то опасность миновала: под рукой опора. Морозов подтянулся, встал на неровной площадке выступа. Чуть ниже барахтался, цепляясь за отвесную стенку, курсант, кинувшийся ему на помощь. Морозов протянул альпеншток, курсант ухватился за него. Через несколько секунд он стоял рядом с Морозовым, это был Заостровцев.
— Не ушибся? — спросил Морозов.
— Кажется, нет. — Узкое лицо Заостровцева за стеклом шлема было вдумчиво-спокойным, как всегда.
Ревун наконец умолк, раздался голос инструктора:
— Два курсанта внизу, объясните, что случилось.
Морозов ответил, что совершил неудачный прыжок, что теперь все в порядке, помощь не требуется, они с курсантом Заостровцевым будут продолжать восхождение.
— Курсант Морозов, вы были предупреждены, что прыжки запрещаются?
— Да.
— По возвращении на базу доложите руководителю практики, что получили замечание за невыдержанность.
— Слушаюсь, — со вздохом сказал Морозов.
Они всегда были вместе, хотя учились в разных институтах Учебного центра. По вечерам в студенческом клубе, на пляже, на спортплощадках — всегда вместе: Марта Роосаар из медицинского и ее «паладины» — так называли курсанта космонавигационного факультета Алешу Морозова и студентов-астрофизиков Илью Бурова и Костю Веригина.
Когда они шли по улицам студенческого городка, двое обычно вели Марту под руку. Шедший у стены отжимал шедшего с другой стороны на проезжую часть улицы, а тот в свою очередь старался идти так, чтобы «противник» терся о стенку. Третий вышагивал сзади, злорадно наступая двум соперникам на пятки. Марта смеялась, слушая их шутливые перебранки. Иногда она заступалась за того, кому доставалось больше всех, чаще — за Костю Веригина, который был не так остер на язык, как его соперники. Иногда — беспричинно — у нее портилось настроение и она уходила домой, оставляя «паладинов» в некоторой растерянности. Никому из троих Марта не отдавала явного предпочтения. В свою очередь «паладины» не искали предпочтения — может быть, потому, что каждый втайне опасался, что будет отвергнут. При этом все четверо, конечно, понимали, что долго так продолжаться не может. Что-то должно было перемениться.
