Жирафа - Воробей Таня (прочитать книгу txt) 📗
- Папа? Он сейчас придёт. Вышел за сигаретами. - Жирафа отвела глаза. Он не может не курить, ты же знаешь.
Да, Вика знала, что папа выкуривает по две пачки в день. Докуривает сигарету до самого фильтра, а потом тушит её так старательно, что иногда обжигает пальцы. От него всё время пахнет сигаретами, и занавески на кухне тоже все пропахли, но Вика привыкла. Ей теперь даже нравится этот запах. Папа любит повторять, что древние индейцы придавали большое значение запахам. Когда у них случалось что-то хорошее, они вдыхали какую-нибудь пряность, и этот запах навсегда ассоциировался у них с приятным событием. Поэтому, дескать, в курении есть одно положительное свойство - табачный запах напоминает курильщику сразу обо всём. "Правда, не только о хорошем", многозначительно добавляет он.
Однажды он решил бросить курить и действительно не курил недели две. За эти две недели из доброго, весёлого Курильщика он превратился в желчного, злобного и раздражительного Табаконенавистника. "Ты уже лучше кури, сказала ему тогда Вика. - Когда ты не куришь, это как будто уже и не ты". Тогда папа внимательно посмотрел на неё, улыбнулся и пошёл в ночной магазин у них под окнами. Вернулся он, пропахший дымом, радостный и спокойный. "Так-то лучше, - сказала Вика, - теперь я тебя узнаю".
Но вот только при чём тут Жирафа? Какое ей дело до того, сколько он курит и...
- Кто вы такая? - давно надо было спросить, да как-то язык не поворачивался. - И что вы тут делаете?
Она хотела, чтобы в голосе не звучали нотки враждебности, но всё равно неприкрытое раздражение прорывалось наружу. Не так-то просто оставаться приветливой, когда не в зоопарке, сжимая в руке глянцевый, оборванный контролёром билет, а у себя дома встречаешь совершенно постороннюю Жирафу.
- Ах ты, господи, - Жирафа прикрыла половину лица рукой, досадуя на свою забывчивость. - Я-то тебя давно знаю, а ты меня впервые видишь...
- А откуда вы меня знаете? - хмурясь, спросила Вика.
- Твой папа, - сказала Жирафа и глупо улыбнулась. - Твой папа много о тебе рассказывал. И фотографии я твои видела. И там, где ты на пляже, маленькая, плачешь, потому что песка боишься, и там, где в воду прыгаешь с волнореза, а ещё...
- Хватит! - резко оборвала её Вика. Ей стало неприятно оттого, что Жирафа видела её совсем маленькой, ещё чего доброго голым грудничком на пеленальном столике. - Вы что же, папина знакомая?
- Да, - подтвердила Жирафа. - Знакомая.
- Вы с ним что, работаете вместе? - Вике хотелось посмотреть, как она станет выкручиваться. Ясно, как белый день, что в Министерство внешней торговли, где работает папа, таких, как Жирафа, и на пушечный выстрел не подпустят.
- Нет, не работаем, - и она часто заморгала острыми ресницами, крашенными зелёной тушью.
- А что же тогда?
Жирафа помолчала, подбирая нужные слова, потом вздохнула, и ещё больше ссутулилась.
- Я люблю его, - сказала она.
Вика шумно вдохнула и закрыла рот рукой, чтобы удержать крик, готовый вырваться наружу. Ей хотелось спросить: "А он? А что же он?" Но ответ был очевиден. Она знала, что папа никогда в жизни не впустил бы в свой дом, в свою кухню, в свой семейный альбом человека, к которому безразличен.
Она знала, что когда-нибудь это должно случиться. Знала, что в один непрекрасный день в её дом заявится какая-нибудь такая Жирафа, а отец начнёт заискивающе улыбаться и оправдываться. Знала, но надеялась, что этого не произойдёт. Знала, но гнала от себя эти мысли.
Иногда ей даже снился сон: папа с мамой идут по дорожке парка, а она бежит за ними, сжимая в руках красивый, разноцветый осколок и кричит: "Смотрите, смотрите, что я нашла!" И как будто папа оборачивается и протягивает к ней руки, а она бежит ещё быстрее, чтобы поделиться с родителями своей находкой. Но тут поворачивается мама, а у неё... Мама поворачивается медленно-медленно. Сначала видна четверть её лица, потом две четверти, потом три... И Вика кричит от ужаса, она сжимает в руке цветной осколок, тёплая кровь льётся по её запястью, и тогда она кричит ещё громче так громко, что просыпается от этого крика. "Мамочка, это не ты!" - вот что она кричит, а та, что шла рядом с папой улыбается ей чужой, недоброй улыбкой, показывая острые, редкие зубы.
Но теперь её кошмару стало тесно в узком пространстве сна, он вырвался наружу, обрёл кровь и плоть. Вот он, её ночной кошмар - моет посуду, распевает песни, повязал себе на пояс их кухонное полотенце.
- Вы уже познакомились? - папа снимал пальто в прихожей, улыбаясь во всю ширину своего безусого лица.
Вика одарила его холодным взглядом и только тут поняла, что не знает, как зовут Жирафу. Да и снять куртку не мешало бы. В конце концов, она - у себя дома.
- Меня зовут Олеся, - сказала Жирафа.
- Очень приятно, - соврала Вика.
- Может, будем пить чай? - предложил папа. - Я зашёл в "Зелёный мыс" и принёс вам торт.
- Не вам, а ей, - поправила его Вика. - Ты ведь не знал, что я так рано вернусь. Так что не надо, я не маленькая. Для неё старался.
Папа растерялся. Может, у Вики и капризный характер, может, она и взбалмошная, но добрая девочка, в этом он не сомневался. Если ей и вздумается вредничать или хамить, то не в присутствии посторонних, это точно.
Но сейчас в неё как будто вселился юркий и пронырливый бес: это он нашёптывал её обидные слова, которые она потом произносила вслух, это он научил её так высокомерно поднимать левую бровь. Она старалась не смотреть в глаза ни папе, ни непрошенной гостье, а если и бросала короткие взгляды, то такие испепеляющие, что им позавидовала бы сама медуза Горгона..
- Вичка, ну, не надо. Не будь жадиной. Торта на всех хватит.
Он думал, что шутливым тоном сможет утихомирить её гнев, но не тут-то было. От того, что он назвал её детское, домашнее имя, ей стало ещё гаже.
- Я потом поем, - сказала она. - Если она, - быстрый взгляд на Жирафу, - мне что-нибудь оставит.
И с этими словами Вика убежала в ванную. Включила воду, села на край ванной и зарыдала от злости, обиды и одиночества.
- Вика, выходи! - позвал её папа. - Вика, давай поговорим!
Но она молчала из принципа. Она не скажет ему ни слова. Он так и умрёт, не услышав звука её голоса. Потому что у неё нет другого способа показать, как он ей противен.
- Вика!!! - требовательные удары в дверь.
- Не надо, - Олеся положила свою руку на его сжатый кулак. - Иди сюда.
И она увлекла его на кухню.
- Витя, пожалуйста, оставь всё, как есть, - быстро заговорила она, гладя его по плечам, по вздрагивающим рукам. - Ты хочешь от неё слишком многого. Она ведь только девочка, маленькая девочка.
Но он и слушать ничего не хотел.
- Ничего себе маленькая девочка! - крикнул он. - Да она настоящая мегера!
Олеся прижала палец к его губам, умоляя молчать.
- Я сейчас уйду, - он протестующе замотал головой, но она не отнимала пальца от его губ. - А ты мне попозже позвони, расскажи, чем всё закончилось.
- Ты никуда не пойдёшь, - твёрдо сказал он. - Нельзя, чтобы наша жизнь зависела от её прихотей.
- Это не прихоть, - Олеся не любила с ним спорить, но почему-то без споров не выходило. - Она действительно переживает. Дай ей позлиться. Дай ей поплакать. Когда-нибудь она устанет, и всё будет хорошо.
Когда она, одетая, стояла на пороге, подставляя ему губы для поцелуя, он задал самый глупый вопрос из всех возможных:
- А как же торт?
Мужчина должен быть суровым и немногословным
Она совсем не помнила свою маму.
Когда мамы не стало, Вике было три года, и она была слишком мала, чтобы сохранить чёткие и осмысленные воспоминания о ней. Иногда в мозгу у Вики как будто зажигался волшебный фонарь, и в свете этого фонаря она видела свою маму - склонённую над детской кроваткой. Её руки заправляли за уши белоснежные волосы, и она, смеясь, говорила: "А чьи это ножки? А чьи это ручки?" У мамы были изумрудные глаза и густые, сросшиеся на переносице, брови. Говорят, что такие брови - верный признак счастья. Врут, как всегда.
