Торжество жизни - Дашкиев Николай Александрович (книги онлайн без регистрации txt) 📗
— А туберкулез? Ведь он вызывается не ультравирусами, а обыкновенной палочкой Коха! А холера? А чума?
Колька перебивал, не слушая:
— А сыпной тиф? А скарлатина? А трахома? А…
Степан не выдержал и засмеялся. Колька взглянул на него недоумевающе, махнул рукой и сам захохотал.
— Пойдем обедать! Тоже микробиологи — делим шкуру неубитого медведя. Хорошо, профессор, ты будешь по микробам, а я — по ультравирусам. Идет?
Степан задорно согласился:
— Идет! — и они внимательно посмотрели друг на друга. Затем оба одновременно взглянули в угол, где поблескивали электромоторы, приемники, приборы.
— Это тоже понадобится, — сказал Колька. — Микробиолог должен знать все. Ведь правда?
Степан согласился. Ему все более и более нравился новый товарищ. Колька был непосредственным, горячо отстаивал свои взгляды, в споре не искал возможности уязвить противника, только старался доказать правоту. И взгляд у него был открытый, не умеющий лгать.
По существу он ничего не сказал в ответ на письмо Митрича, но Степан чувствовал, что вопрос с квартирой уже решен. Степан с удовольствием думал, что именно здесь ему предстоит прожить долгие годы.
Кольке тоже понравился Степан, но, далекий от зависти, он с предубеждением, свойственным подросткам, все же искал в госте слабые стороны, противоречащие хвалебной рекомендации Митрича. Ему казалось, что Степан излишне молчалив и спокоен. Такие люди, по мнению Коли, не способны увлекаться, а в увлечении работой он видел залог успеха.
Однако, вспомнив о письме, где говорилось, что Степан был в партизанском отряде и многое пережил, Колька внимательно посмотрел на его седые волосы и устыдился своих мыслей. Наверное, спокойствие Степана — только внешнее проявление огромной выдержки.
Друзья обедали почти молча, изредка перекидываясь незначительными фразами, и оживились лишь, когда Коля включил радиоприемник.
За окном постепенно смеркалось, сероватая мгла наливалась синевой, становилась более мягкой, таинственной, глубокой. На улице, против окна, внезапно зажегся фонарь, тьма отпрянула в стороны, а в желтом луче закружились мягкие, крупные хлопья снега. Они падали плавно, нехотя, осторожно ложились на тротуар и таяли, оставляя после себя небольшие темные следы. А сверху летели все новые и новые снежинки.
Степан подошел к окну и прижался разгоряченным лбом к стеклу. Он думал о том, что может быть именно в этот миг там, в Алексеевке, Катя вот так же смотрит на кружащиеся снежинки. И ей тоже и приятно, и немного грустно, как ему.
Из репродуктора долетала какая-то печальная, волнующая музыка. Много позже Рогов узнал, что это — "Баркаролла" Чайковского. И Степану вспомнилась иная осень, — неощущенная, нереальная, — когда он впервые там, в подземном городе, включил приемник. Ему захотелось рассказать об этом Коле, но товарищ сидел на диване, притихнув и закрыв глаза.
Они сидели рядом и слушали. Широкой волной текли звуки, зовя и убаюкивая, рассказывая о жизни и о любви, о мечтах, о подвигах, о людях, которым по семнадцати лет и перед которыми открыты все дороги в жизни.
Глава Х
Они быстро подружились — весельчак и шутник Коля Карпов и молчаливый, сосредоточенный Степан Рогов.
Один любил футбол и знал наперечет всех знаменитых вратарей страны; другой все свободное время отдавал шахматам. Один обожал музыку и, не имея слуха, отчаянно фальшивя, напевал или насвистывал песни, арии, случайные мотивы, а другой, затыкая уши, просил:
— Да перестань же, Коля… Ты так врешь, что Соловьев-Седой не узнал бы своей песни. Вот еще Соловьев-Рыжий нашелся.
Коля удивленно подымал белесые брови:
— Кто, я — рыжий? Нет, брат, я не рыжий, я — светлый шатен. Так мне и одна девятиклассница из вечерней школы сказала. Ох и девятиклассница! Цитирует. Теркина: "Рыжих девки больше любят"… Это, говорит, правда… Пойдем на стадион, говорю я тебе. Сегодня наши обязательно всыпят "Торпеде".
Но Степан досадливо отмахивался. Разве можно истратить единственный выходной день на такую чепуху, как хоккей? Партию в шахматы — куда ни шло. Да и то нельзя. Завтра снова будет спрашивать "русская язычница", как ее называет Колька. Как это? "Перед к. п, т, х… з переходит в с"… И почему надо писать "говорить", если совершенно явственно слышится "гаварить". И почему "декабрьский" пишут с мягким знаком, а "январский" — без. Таких "почему" было много. Степана лишь условно приняли в восьмой класс вечерней школы, и директор уже неоднократно напоминал ему, что месячный испытательный срок давно истек. Он говорил мягко, понимая, что значит для юноши усвоить материал нескольких лет за несколько недель, но и молчать также не мог: в диктантах Рогов делал множество ошибок.
Степан, краснея, выслушивал директора и уходил, низко склонив голову. Он все время помнил слова парторга: "Будешь учиться плохо — опозоришь колхоз".
Нет, он должен, он обязан учиться лучше всех в классе! Дело не в мальчишеском тщеславии, — этот вопрос становился вопросом чести.
Выручало отличное знание точных наук. Самые сложные задачи Степан решал мгновенно, находя новые, необычные и стройные решения, и опытный учитель математики в душе несколько завидовал своему ученику.
— Вам, товарищ Рогов, — говорил он, — после окончания школы я советовал бы поступить на физмат университета. Вы, безусловно, можете достичь значительных успехов. Вот, если желаете, интересная задачка…
И Степан второпях решал "задачку", а затем вновь принимался за склонения и спряжения, правила и исключения.
Николаю, напротив, все давалось легко. Он учился в девятом классе дневной школы, был правым крайним школьной футбольной команды, пионервожатым, организатором школьного физического кружка. Тысячу дел и поручений он успевал выполнить за день. Уроки он готовил в течение какого-нибудь часа, — иногда только Степан помогал ему решить сложную задачу.
Степан безжалостно прогонял товарища, — он любил заниматься в одиночку, читая вслух. Когда Николай — веселый, раскрасневшийся — прибегал с катка и швырял в угол "гагены", Степан, распрямляя усталые плечи, довольно улыбался.
— Ну, Коля, поспрашивай меня. — Это означало, что материал Степан изучил в совершенстве.
Затем наступало время, которое по праву оба считали лучшим: они укладывались на старый облезший диван и рассуждали обо всем в мире. Диван за оттопыривающиеся ребра-пружины Николай прозвал "Россинантом" в честь клячи Дон-Кихота, а пребывание на нем именовалось "поездкой в Утопию".
Степан поддавался влиянию жизнерадостной и общительной Колькиной натуры. Сначала он пренебрежительно отмахивался от его затей, но постепенно и ему стал нравиться тот веселый мир, в котором жил Колька, — мир, где детские шалости не противоречили серьезным разговорам, где фантазия превращалась в реальность.
Николай мечтал сделаться профессором-микробиологом и часто с горячностью фанатика отстаивал или опровергал только что прочитанную книгу.
Дружба с Карповым сделала Степана более непосредственным и жизнерадостным. Иногда они вдвоем подымали такую возню в комнате, что Антонина Марковна — добрая, усталая, вечно чем-то озабоченная мать Коли — прибегала узнавать, что случилось.
А Николай хохотал и, показывая на Степана пальцем, кричал:
— Посмотри, мама: уважаемый товарищ профессор сегодня резвится, как ученик восьмого класса!
Но и Коля менялся под влиянием Степана: у него появилось новое качество — целеустремленность. До сих пор, благодаря своей прекрасной памяти, он схватывал все на лету. Не задумываясь долго над сложным вопросом, Коля Карпов находил какое-нибудь решение и не особенно огорчался, если оно оказывалось ошибочным. Но когда Степан разбил несколько его теорий, он понял, что спорить, основываясь на случайных, нахватанных знаниях, нельзя. Степан побеждал логикой, его доказательства были иной раз неуклюжими, но хорошо обоснованными, и опровергнуть их было нелегко. Коля тоже стал читать. внимательно, тщательнее продумывать прочитанное.
