Пятьсот миллионов бегумы - Верн Жюль Габриэль (книги без регистрации TXT) 📗
— Ну, я очень рада. Но подумать только, сколько труда и изобретательности требует в техническом деле каждая маленькая деталь! Вы мне говорили, что сапёры вырыли вчера около пятисот метров траншей. Ведь это очень много, правда?
— Увы, это далеко не достаточно. Если мы так будем продолжать, вряд ли нам удастся окончить наши укрепления к концу месяца.
— Я бы так хотела, чтобы у нас все уже было готово, и пусть тогда приходят эти гнусные банды Шульце. Насколько мужчины счастливее нас, женщин! Они заняты делом, они знают, что нужны. И ожидание для них не так тягостно, как для нас. А мы, на что мы годимся?
— На что вы годитесь? — пылко воскликнул обычно невозмутимый Марсель. — Как вы можете так говорить, Жанна? А ради кого же, как не ради вас, наши мужчины бросили все и стали простыми солдатами?! Что заставляет их сейчас трудиться не покладая рук, если не единственное желание — обеспечить спокойствие и счастье своих матерей, жён, сестёр, невест? Кто вдохновляет их, как не вы? Во имя чего они готовы жертвовать собой, как не во имя чувства…
Но тут Марсель, запнувшись на этом слове, смутился и замолчал. Жанна тоже молчала. И доброй госпоже Саразен пришлось прийти им на выручку.
— Чувство долга, — сказала она, — вот что заставляет наших франсевилльцев забывать о себе в минуты опасности.
После таких бесед Марсель с ещё большим воодушевлением возвращался к своей работе и в сотый раз давал себе клятву спасти Франсевилль и не допустить гибели ни одного из его обитателей. Он никак не мог ожидать события, которое вскоре должно было поразить всех, хотя это было естественным, неизбежным следствием того противоестественного положения вещей, когда один человек держит в своих руках все, — а это был основной закон Стального города.
Глава пятнадцатая
Биржа в Сан-Франциско
Биржа в Сан-Франциско, самая оживлённая и самая удивительная в мире, представляет собой некое, так сказать, алгебраическое выражение мировой промышленности и торговли.
Благодаря географическому положению главного города Калифорнии он отличается от всех других своим явно космополитическим характером. Под его роскошными портиками из красного гранита рослый белокурый саксонец сталкивается с бледным, тонким, темноволосым кельтом; негр — с финном и бронзовым индусом; полинезиец с удивлением взирает на гренландца; китаец с искусно заплетённой косой старается перехитрить своего многовекового врага — японца. Все языки, все наречия смешиваются в единый жаргон в этом современном Вавилонском столпотворении.
День 19 октября на этом единственном в своём роде рынке мира начался как обычно и не предвещал ничего особенного. Как всегда, к одиннадцати часам дня начали сходиться главные маклеры и агенты. Они пожимали друг другу руки, весело или сдержанно, в зависимости от темперамента каждого, после чего направлялись к буфету, чтоб совершить перед своими операциями умилостивительные возлияния. Затем они один за другим направлялись в вестибюль, где рядами вдоль стен стояли шкафы с нумерованными ящиками для почты. Каждый доставал из своего ящика адресованные на его имя объёмистые пакеты и на ходу бегло просматривал их содержимое. Вслед за этим вскоре устанавливались курсы дня; толпа дельцов постепенно росла, вместе с ней нарастали оживление и сутолока.
К полудню со всех концов земного шара начали в изобилии поступать телеграммы. Среди общего гама и сумятицы ежеминутно раздавался зычный голос, выкрикивающий текст только что доставленной депеши, после чего её тут же наклеивали на стену, где уже красовалась целая коллекция. Сутолока с минуты на минуту росла. Блокноты, записные книжки мелькали в руках. Маклеры сновали взад и вперёд, опрометью бросались к телеграфному бюро, посылали запросы, возвращались с ответами. Казалось, повальное безумие овладевает толпой, и вдруг словно какой-то магнетический ток пробежал по всему залу.
Один из акционеров Дальневосточного банка принёс неслыханное, потрясающее, невероятное известие, и оно с быстротой молнии облетело всех.
— Какой вздор! — говорили одни. — Это наверняка чьи-то фокусы! Кто поверит такой утке!
— Нет, не говорите, — возражали другие, — дыма без огня не бывает.
— Да разве такое предприятие может лопнуть?
— Всякое предприятие может лопнуть.
— Подумайте, какой капитал! Одно оборудование оценивается свыше восьмидесяти миллионов!
— Не считая литья, стали, запасов и готовой продукции!
— Кой черт! Я вам говорю, Шульце стоит не меньше девяноста миллионов. И я берусь реализовать их в любое время.
— Но чем же вы объясняете, что они прекратили платежи?
— А зачем мне объяснять? Не верю я этой чепухе!
— А что, разве на наших глазах такие вещи не случаются чуть ли не каждый день, да ещё с самыми солидными фирмами?
— Штальштадт — не фирма, это целый город.
— Во всяком случае, до краха тут дело дойти не может. Сейчас же объявится какая-нибудь компания и заберёт это дело в свои руки.
— Но почему же сам Шульце не позаботился организовать такую компанию, а допустил, чтобы опротестовали его векселя?
— Вот потому-то я и говорю, что это абсурд. Ну, сами-то разве вы не видите, что это противоречит всякому здравому смыслу? Ясно и очевидно, что это утка, и пустил её не кто иной, как Нэш. Ему до зарезу нужно поднять курс своих стальных акций.
— Вовсе это не утка. Шульце действительно обанкротился. Хуже того: он скрылся.
— Да перестаньте!
— А я вам говорю, скрылся. Да вон там, посмотрите, только что телеграмму наклеили.
Громадная толпа хлынула к стене, где висела доска с депешами. Свеженаклеенная голубая бумажка гласила:
«Нью-Йорк, 12.10. Центральный банк. Завод Штальштадт. Платежи прекращены. Пассив: 47 миллионов долларов. Шульце исчез».
Теперь, как это ни казалось невероятно, сомневаться не приходилось, и пошли всякие догадки и предположения.
К двум часам отовсюду посыпались телеграммы о потерях, понесённых различными предприятиями, связанными с Шульце. Больше всех потерял нью-йоркский Майнинг-банк, затем шла чикагская фирма «Уэстерли и сыновья», потерявшая семь миллионов долларов, банк Милуоки-Буффало — пять миллионов, промышленный банк в Сан-Франциско — полтора миллиона и, наконец, всякая мелюзга, целая серия мелких коммерческих предприятий.
Тем временем и другие неизбежные последствия этого грандиозного события развёртывались с лихорадочной быстротой.
Затишье на бирже, отмеченное экспертами, рано утром сменилось лихорадочным оживлением. Какие взлёты, скачки! Какой неистовый разгул спекуляции!
Подскочили стальные акции, повысились угольные!
Пошли вверх акции всех литейных предприятий Соединённых Штатов Америки. Мгновенно выросли цены на фабричные изделия любой отрасли всех видов железной промышленности. Поднялись в цене земельные участки Франсевилля. Последнее время в связи с надвигающимися военными событиями на них пропал всякий спрос, они перестали котироваться на рынке; сейчас они подскочили сразу до ста восьмидесяти долларов за акр.
Вечером у газетных киосков стояли толпы народу. Но ни «Геральд», ни «Трибюн», ни «Альта», ни «Гардиан», ни «Эко», ни «Глоб», как ни старались возместить жирным шрифтом и грандиозными буквами скудность своей информации, не могли сообщить ничего, кроме того, что уже было известно.
А известно было следующее: 25 сентября банкирам стального короля — «Шпринг, Штраус и К°» в Нью-Йорке — был предъявлен фирмой «Джексон Элдер и К°» вексель на восемь миллионов долларов за подписью Шульце. Обнаружив, что банковское сальдо их клиента не позволяет покрыть этой громадной суммы, они тотчас же послали Шульце запрос по телеграфу, но не получили ответа.
Тогда они бросились проверять свои книги и с удивлением обнаружили, что на протяжении тридцати дней не получили из Штальштадта ни одного ценного письма, ни одного перевода. С этого момента все чеки и векселя, выданные за подписью Шульце на их банк и скоплявшиеся день за днём, стали возвращаться обратно предъявителям с пометкой: «На текущем счёту денег нет».
