Переселение - Макинтош Джон Т. (книги бесплатно TXT) 📗
Во-вторых – это следовало из фактов, представленных обвинением, и из рассуждений защиты, даже из коротких газетных выдержек это было очевидно – уже в 1923 году Сэр Чарльз Ширли был безумен, как болванщик.
По какой-то причине, Бодейкер, который не знал, что еще окажется в газетный вырезках, встал на защиту Ширли.
– Все первооткрыватели, способные свободно мыслить, считались сумасшедшими.
Флетчер ничего не ответил. Он взял еще одну пожелтевшую вырезку – оказалось, что это заявление самого Ширли, сделанное в самом начале процесса.
Сказать, что оно представляло интерес для Флетчера и Бодейкера значило бы просто ничего не сказать совсем.
«17 мая 1926 года я возвращался на машине в Эдинбург. Я был один. Машина была в полном порядке, мне очень хотелось есть и я с нетерпением подумывал о позднем обеде. Однако безо всякой на то причины я остановился и вышел из машины.
Раздраженный собственным поведением, я собрался было вернуться в машину и ехать дальше. Вместо этого я пошел через поле. За высоким деревом я обнаружил маленькую лачугу. С дороги этот домик было совершенно невозможно разглядеть. Внутри лачуги был ребенок. Тогда я ничего не знал о маленьких детях, но мне сразу стало очевидно, что этот мальчик появился на свет всего несколько часов назад. Его оставили в лачуге умирать. Собственно, когда я нашел его, ребенок был близок к смерти, он настолько обессилел, что уже даже не мог плакать.
Я взял ребенка в машину и поехал дальше. Только оказавшись дома, я понял, что получил потрясающую возможность доказать свои идеи. Тесты обнаружили, что мои собственные телепатические таланты, а также способность к ясновидению были весьма скромными. Однако этот ребенок, умирающий от голода, сумел коснуться моего сознания и заставить меня спасти ему жизнь. Это был удивительный ребенок, который, как кажется, случайно, а на самом деле совсем нет, попал в руки одного из немногих людей на свете, способных понять и развить его талант.
Еще до того, как забрать ребенка к себе, я принял решение. Это мой ребенок. Родители оставили его умирать.
Я спас его. Но если мне изменила бы осторожность, ребенок мог бы не остаться в руках человека, которому сам Бог велел о нем позаботиться. К этому удивительному ребенку стали бы относиться, как к любому другому найденышу. И его уникальные способности, были бы наверняка ослаблены, а может быть, навсегда утеряны из-за невежества и глупости современного мира, который бросает камни в то, чего он не понимает.
Я принес ребенка в дом так, что никто этого не заметил, вымыл его, накормил молоком и спрятал в одной из внутренних комнат за запертыми дверьми. Этим же вечером я нашел недостатки в работе кухарки и служанки и рассчитал их. Немного позже я сделал вид, что страшно рассвирепел, и выгнал всех остальных слуг, обвинив их в воровстве.
Мои новые слуги имели физические недостатки. Две служанки были глухонемыми – я не хотел, чтобы они слышали крики ребенка. Кухарка, из-за болезни щитовидной железы, была невероятно толстой и не могла подняться по лестнице.
Остальные были умственно отсталыми…»
Здесь, к общему огорчению Флетчера и Бодейкера отсутствовал кусок вырезки. Видимо, в этом месте бумага отсырела и когда вырезки перекладывали из одного места в другое кусочек потерялся. Однако им показалось, что отсутствующий отрывок был совсем небольшим и непринципиальным. Они продолжали читать дальше:
«… Четыре года я учил этого мальчика как следует использовать свой мозг. Я старался полностью исключить речь при общении с ним, потому что язык является не совершенным инструментом общения, к которому прибегают лишь те, кто лишен возможности общаться на уровне разумов. Он пытался сочинить свой собственный язык, но я всегда отказывался признавать его.
Обучение на ранней стадии не составляет особого труда.
Ребенок уже сумел доказать, что, оказавшись в тяжелейшем положении, он способен призвать к себе помощь. Эта способность была усилена мной при помощи постоянного повторения. Очень скоро он обнаружил, что ему гораздо легче войти в контакт с умственно отсталой нянькой, чем связываться со мной. И хотя поначалу ему даже пришлось в буквальном смысле поголодать, прежде чем он сумел пробить барьер, к тому времени, когда ему исполнилось два года, он легко мог разбудить няньку, чтобы она принесла ему воды.
По поводу дальнейших деталей воспитания ребенка вы можете прочитать в моей книге «НА ЧТО СПОСОБЕН РАЗУМ»".
На этом его заявление заканчивалось, вероятно, тут у него завязался спор с полицейскими. Никогда в жизни им не приходилось выслушивать ничего подобного, и они хотели уточнить множество деталей, задавали вопросы, на которые Ширли, вероятно, отказывался отвечать, считая их не относящимися к делу. Создавалось впечатление, что он был готов сделать максимально подробное заявление, но только на его условиях, а иначе он вообще отказывался говорить.
Точнее, он хотел рассказать о деталях своего эксперимента, в то время как полиция хотела получить признание того, что он сделал с безымянным мальчиком, который в течение четырех лет находился в полной власти человека, одержимого маниакальной идеей.
– Так вот почему ты ненавидишь всяческие тесты! – возбужденно воскликнул Бодейкер.
– Очень может быть, – сухо отозвался Флетчер.
– Но как же могло получиться, что ты ничего не помнишь? Четырехлетний ребенок может многое запомнить.
– Ну, Флетчер мертв. Я взял с собой только ограниченное число воспоминаний. То, что Флетчер помнил или мог бы помнить, теперь представляет не более чем академический интерес. И потом, разве память во многом не опирается на язык? Заявление Ширли начинается словами: 17 мая 1926 года я возвращался на своей машине в Эдинбург.
Без языка что могло бы содержаться в этом воспоминании?
– Я понимаю, что ты хочешь сказать.
Через несколько минут Флетчер, а не Бодейкер снова обратился к рецензии на книгу «НА ЧТО СПОСОБЕН РАЗУМ». Рецензия была длинной и злой. Рецензент не мог знать, на что он пишет рецензию – ведь книга вышла еще до дела Ширли. И уж, конечно же, он не мог знать, что Ширли считал, что телепатия существовала на самом деле потому, что он точно знал: она существует; более того, все его описания возможных телепатических экспериментов не были теоретическими выкладками, а являлись простым переложением реально происшедших событий.
Однако в рецензии содержалось совсем мало информации о самой книге, и вскоре Флетчер отложил вырезку в сторону.
Следующая вырезка о деле Ширли была обескураживающей: в ней содержались подробные описания спора о законности обвинений, выдвинутых против Ширли. Эту вырезку они тоже на время отложили в сторону, потому что им бросились в глаза огромные заголовки на следующей вырезке: КОШМАР У МОНУМЕНТА СКОТТА. НА ВЕРХНЕЙ ГАЛЕРЕЕ МОНУМЕНТА ВЫСОТОЙ В ДВЕСТИ ФУТОВ АРЕСТОВАН НЕИЗВЕСТНЫЙ ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ДЕРЖАЛ МАЛЬЧИКА НА ВЫТЯНУТЫХ РУКАХ НАД ПАРАПЕТОМ. ОБВИНЕНИЯ БУДУТ ОБЪЯВЛЕНЫ…
Очевидно, это послужило началом дела Ширли.
Кроме того, Флетчер понял, что в тот день родилась его боязнь высоты, и возненавидел Ширли холодной болезненной ненавистью.
Флетчер заметил, что сообщение об аресте сэра Чарльза Ширли и статья, озаглавленная «Кошмар у монумента Скотта» были из одного и того же номера газеты.
Полиция или главный редактор газеты решили сначала не открывать читателям, что между этими двумя событиями есть связь.
Теперь становилась понятной суть спора по поводу обвинений, выдвинутых против Ширли. И хотя Ширли сам рассказывал о том, что он делал с безымянным ребенком между 17 мая 1926 года и 22 мая 1930 года, 23 мая 1930 года несколько свидетелей видели, как он держал мальчика над ужасающей пропастью между верхней галереей монумента Скотту в Эдинбурге и расположенной далеко внизу землей.
Они также сообщили, что его с трудом оттащили от парапета.
Здесь, по крайней мере, можно было усмотреть покушение на жизнь. Впрочем, тут можно было предъявить сразу несколько разных обвинений, но, даже если бы и не удалось ничего доказать, Ширли до полусмерти испугал четырехлетнего ребенка, что явилось причиной повышенного интереса общественного мнения к суду.
