Тайна двух океанов - Адамов Григорий Борисович (список книг txt) 📗
Капитан пристально смотрел в лицо Горелову. После мгновенного, почти неуловимого колебания, Горелов молча поклонился и, опустив голову, шаркая большими ногами, медленно вышел из госпитального отсека.
Стоя в центральном посту возле вахтенного начальника старшего лейтенанта Богрова, зоолог едва почувствовал толчок от первого взрыва, в кормовой дюзе. Это было в шестнадцать часов пятнадцать минут. «Пионер» чуть вздрогнул и двинулся в путь. Старший лейтенант перевел рычажок на щите управления к следующему делению. Последовали новые взрывы — один за другим, все учащаясь, и зоолог чувствовал уже не отдельные толчки, а мелкую, почти сливающуюся дрожь.
Из соседней радиорубки через открытую дверь послышался голос старшего радиста Плетнева:
— Павлик!.. Павлик!.. Отвечай!.. Говорит «Пионер»… Говорит «Пионер»…
Справа на соседнем небольшом столике курсограф автоматически наносил на свою карту путь, пройденный подлодкой. Такой же курсограф помещался на столе возле щита управления.
У круглого стола в середине поста, над голубой картой рельефа дна Саргассова моря, склонился капитан. Не поднимая головы, он сказал:
— Александр Леонидович! Общее направление — зюйд, курс — зигзагообразный, через каждые пять минут менять с зюйд-веста на зюйд-ост и обратно. Выслать разведчиков обоих бортов на полную дистанцию. Корпус разогреть, идти на пару, глубина — пятьсот метров, скорость — восемь десятых. Надо учесть дюзы…
— Есть, товарищ командир! — ответил старший лейтенант Богров и точно повторил отданные ему распоряжения.
— Лорд, какую скорость может развить кашалот? — спросил капитан, выслушав ответ лейтенанта.
— Это зависит, капитан, — сказал зоолог, — от тех причин, которые приводят его в бегство, а также от пола, возраста, величины и силы данного экземпляра. Под влиянием простого испуга взрослый, средней силы кашалот-самец проходит от восьми до десяти и даже двадцати миль в час, а с гарпуном в спине, под влиянием боли, страха и ярости, он тащит лодку со скоростью до тридцати миль. Судя по рассказам Марата и Ивана Степановича о величине нашего кашалота, он, вероятно, делает сейчас не менее тридцати миль.
— Таким образом, — заключил капитан, выпрямляясь над столом, — он впереди нас на расстоянии шестидесяти — семидесяти пяти миль. Если только он резко не изменил направления, мы должны его найти и настичь не позднее чем через два-два с половиной часа.
В радиорубке голос Плетнева монотонно повторял:
— Говорит «Пионер»… Говорит «Пионер»… Отвечай, Павлик!.. Отвечай!.. Павлик!.. Павлик!.. Говорит «Пионер»…
На круговом и сводчатом экране мелькали тени больших и малых рыб. Они передвигались на нем со стороны носа подлодки к ее корме и таяли там, как небольшие бесформенные облачка. Ни малейших признаков движения подлодки зоолог не чувствовал: на полном ходу не было уже ни сотрясений корпуса, ни даже мелкой дрожи.
Между тем, как показывали приборы на щите управления, подводный корабль, окруженный тонкой оболочкой из горячего пара и делая около восьмисот взрывов в минуту, несся уже со скоростью семидесяти пяти миль в час.
Каждые пять минут «Пионер», плавно поворачивая, менял направление. Курсограф немедленно отмечал на своей карте эти повороты. Внезапно на экране, впереди по правому борту, показалась густая темная масса, быстро двигавшаяся наперерез подлодке. Под этим местом экрана на тотчас зажглась красная лампочка и послышался звонок автоматической тревоги. И капитан и лейтенант, ничего не предпринимая, чтобы избегнуть встречи с этой массой, лишь внимательно следили за ее приближением. Ровно через пять секунд подлодка сама наклонила свой нос, и, переменив глубину, прошла как раз под огромной плотной стаей каких-то больших рыб.
— Тоже автоматика? — спросил удивленный зоолог. Ему впервые пришлось видеть такое самостоятельное поведение подлодки.
— Разумеется! — ответил капитан. — Если в течение пяти секунд носовая мембрана ультразвукового прожектора непрерывно воспринимает сигналы о каком-либо одном и том же препятствии прямо на пути, то автоматический механизм передает сигнал кольцевым дюзам, которые играют у нас роль рулевого аппарата, и подлодка автоматически меняет курс в свободном направлении. Когда же впереди другой мембраны, которая при новом курсе заменила носовую, препятствие исчезает, автоматический механизм выводит подлодку на прежний курс.
— Замечательно! — проговорил восхищенный зоолог. — Но зачем же, в таком случае, нужны тревожный звонок и красная лампочка?
— На случай, если у командира подлодки имеются какие-либо другие намерения, а не просто желание обойти это препятствие. Для этого автомат и ждет пять секунд.
Капитан вновь погрузился в свои расчеты. Воцарилось длительное молчание.
Через короткие промежутки из радиорубки слышался как будто усталый, монотонный голос Плетнева:
— Павлик! Отвечай, Павлик! Говорит «Пионер»… Говорит «Пионер»… Павлик!.. Павлик!..
— Сколько мы прошли по прямой, Александр Леонидович? — тихо обратился зоолог к старшему лейтенанту. — Мы в пути уже около тридцати пяти минут.
Лейтенант посмотрел на карту под пером курсографа и на указатель пройденного расстояния.
— Тридцать одну милю, Лорд. Если мы настигнем кашалота, то думаю, не раньше, чем на шестидесятой миле.
Зоолог страдальчески поморщился и, не сводя глаз с экрана, спросил:
— Вы сомневаетесь, настигнем ли мы его? Лейтенант пожал плечами.
Послышался тонкий писк телефонного аппарата.
Капитан включил репродуктор и экран телевизора. На экране показался тускло освещенный участок круглого, как усеченный конус, тоннеля. Множество прямых труб тянулось горизонтально от основания конуса к его усеченной вершине. В сумраке этого тоннеля, среди труб, виднелась фигура человека. Человек этот что-то делал там, изогнувшись в самой неудобной позе.
Из репродуктора раздался задыхающийся, но довольный голос Горелова:
— Разрешите доложить, товарищ командир. Я попробовал на ходу прочистить дюзы, не разбирая их. Это мне удалось, и вы можете довести ход судна до максимального.
Лицо капитана выразило удивление и радость:
— Благодарю, Федор Михайлович. Но вы напрасно рисковали собой, отправляясь в эту камеру. В конце концов, не так уж важны эти десять процентов потери мощности. Ну, выходите скорей, и прошу явиться ко мне.
— Слушаю, товарищ командир.
Выключив репродуктор и экран, капитан обернулся к старшему лейтенанту и, улыбаясь, сказал:
— Пустите на десять десятых, Александр Леонидович! — и продолжал: — Вот это механик! Он, очевидно, органически не может примириться хотя бы с малейшим дефектом в работе его механизмов. Ради этого он готов был даже на жестокость… на такую жестокость! По-моему, это уже уродство, какое-то уродливо разросшееся чувство профессиональной чести!
— Во всяком случае, для советского человека это действительно нечто ненормальное, — согласился зоолог. И, помолчав, добавил: — А человек, жестокий к детям, всегда останется для меня антипатичным. Да!
В синем комбинезоне, с красным, покрытым пятнами копоти лицом, с почти черными руками, вошел Горелов. Его глаза немного смущенно, но весело и открыто смотрели на капитана.
Капитан встретил его дружелюбной улыбкой.
— Нехорошо, нехорошо, Федор Михайлович! — говорил он, пожимая руку Горелову. — Ведь там ужасная температура. Изжариться можно! А лишние восемь — десять миль хода не так уже важны сейчас «Пионеру».
— Прошу прощения, Николай Борисович! Я не мог допустить такого положения в походе. А сердце у меня хорошее, и я не боюсь жары.
Капитан помолчал и медленно произнес:
— Вы, вероятно, хотели сказать, Федор Михайлович, что сердце у вас здоровое… Ну ладно! Идите к себе. И все же, — добавил он, усмехнувшись, — ждите появления вашей фамилии завтра в приказе…
Горелов поклонился и молча вышел. Капитан погрузился в рассмотрение карты рельефа дна и течений.
Наверху, на куполе экрана, появилась большая длинная тень с правильными и плавными очертаниями, заостренная спереди и слегка закругленная сзади. Маленькое волнующееся облачко на заднем конце фигуры позволило с точностью установить, что именно она означает.
