Вариант Единорога (сборник) - Желязны Роджер Джозеф (читать лучшие читаемые книги .TXT) 📗
— Добрый вечер, жрец, — ответил Яма.
— Да освятит Кали твой клинок, воин.
— Спасибо. Уже сделано.
Жрец улыбнулся.
— Ты говоришь, будто знаешь это наверняка.
— А это с моей стороны самонадеянно, да?
— Ну, это производит не самое, скажем, лучшее впечатление.
— И тем не менее, я чувствую, как сила богини снисходит на меня, когда я созерцаю ее святилище.
Жрец пожал плечами.
— Несмотря на мою службу, — заявил он, — я могу обойтись без подобного чувства силы.
— Ты боишься силы?
— Признаем, — сказал жрец, — что несмотря на все его величие, святилище Кали посещается много реже, чем святилища Лакшми, Шакти, Шиталы, Ратри и других не столь ужасных богинь.
— Но она же не чета им всем.
— Она ужаснее их.
— Ну и? Несмотря на свою силу, она же справедливая богиня.
Жрец улыбнулся.
— Неужто человек, проживший больше двух десятков лет, желает справедливости? Что касается меня, например, я нахожу бесконечно более привлекательным милосердие. Ни дня не прожить мне без всепрощающего божества.
— Здорово сказано, — признал Яма, — но я-то, как ты сказал, воин. Моя собственная природа близка ее натуре. Мы думаем схоже, богиня и я. Мы обычно приходим к согласию по большинству вопросов. А когда нет — я вспоминаю, что она к тому же и женщина.
— Хоть я живу здесь, — заметил жрец, — однако не говорю так по-свойски о своих подопечных, о богах.
— На публике, конечно, — откликнулся его собеседник. — Не рассказывай мне басен о жрецах. Я пивал с многими из вашей братии и знаю, что вы такие же богохульники, как и все остальные.
— Всему найдется время и место, — пробормотал, косясь на статую Кали, жрец.
— Ну да, ну да. А теперь скажи мне, почему не чищен цоколь святилища Ямы? Он весь в пыли.
— Его подметали только вчера, но с тех пор столько людей прошло перед ним… и вот результат.
Яма улыбнулся.
— А почему нет у его ног никаких приношений?
— Никто не преподносит Смерти цветы, — сказал жрец. — Приходят только посмотреть — и уходят назад. Мы, жрецы, живо ощущаем, как удачно расположены две эти статуи. Жуткую пару они составляют, не так ли? Смерть и мастерица разрушения?
— Команда что надо, — был ответ. — Но не имеешь ли ты в виду, что никто не совершает Яме жертвоприношений? Вообще никто?
— Если не считать нас, жрецов, когда нас подталкивает церковный календарь, да случайных горожан, когда кто-то из их любимых находится на смертном одре, а ему отказали в прямой инкарнации, — если не считать подобных случаев, нет, я никогда не видел совершаемого Яме жертвоприношения — совершаемого просто, искренне, по доброй воле или из приязни.
— Он должен чувствовать себя обиженным.
— Отнюдь, воин. Ибо разве все живое — само по себе — не есть жертва Смерти?
— В самом деле, правду говоришь ты. Какая ему надобность в доброй воле или приязни? К чему дары, ежели он берет, что захочет?
— Как и Кали, — согласился жрец. — И в казусе этих двух божеств часто нахожу я оправдание атеизму. К сожалению, слишком сильно проявляют себя они в этом мире, чтобы удалось всерьез отрицать их существование. Жаль.
Воин рассмеялся.
— Жрец, который верит наперекор желанию! Мне это по душе. Ты рассмешил меня до упаду. Вот, купи себе бочонок сомы — на нужды жертвоприношений.
— Спасибо, воин. Я так и поступлю. Не присоединишься ли ты ко мне в маленьком возлиянии — за Храм — прямо сейчас?
— Клянусь Кали, да! — воскликнул тот. — Но только чуть-чуть.
Он отправился следом за жрецом в центральное здание и там по ступенькам в погреб, где тут же был вскрыт бочонок сомы, вынуты два кубка.
— За твое здоровье и долгую жизнь, — сказал Яма, поднимая один из них.
— За твоих жутких покровителей — Яму и Кали, — сказал жрец.
— Спасибо.
Они проглотили крепкий напиток, и жрец налил еще по одной.
— Чтобы ты не замерз по ночной прохладе.
— Отлично.
— Хорошо, что эти путешественники наконец разъезжаются, — промолвил жрец. — Их набожность обогащает Храм, но они так утомляют всю прислугу.
— За отбытие пилигримов!
— За отбытие пилигримов!
И они опять выпили.
— Я думал, большинство из них приходит поглазеть на Будду, — сказал Яма.
— Так оно и есть, — ответил жрец, — но с другой стороны, они не хотят перечить и богам. И вот перед тем как посетить пурпурную рощу, они обычно совершают жертвоприношения или дарения в Храме.
— А что тебе известно о так называемом Татхагате и его учении?
Тот отвел взгляд в сторону.
— Я жрец богов и брамин, воин. Я не хочу говорить об этом.
— Значит, он достал и тебя?
— Хватит! Я же сказал тебе, что это не та тема, которую я буду обсуждать.
— Это не имеет значения — и вскоре будет иметь еще меньше. Благодарю тебя за сому. Добрый тебе вечер, жрец.
— Добрый вечер и тебе, воин. Пусть с улыбкой взирают боги на твой путь.
— И на твой тоже.
И поднявшись по ступенькам, покинул он Храм и продолжил свой путь через город — неспешным шагом.
Когда пришел он в пурпурную рощу, в небесах стояло уже три луны, за деревьями колебалось пламя маленьких костров, в небе над городом светился бледный цветок призрачного огня, влажный ветерок пошевеливал листву у него над головой.
Бесшумно вступил он в рощу.
Когда вышел он на освещенную поляну, оказалось, что лицом к нему сидели там ряд за рядом одинаковые фигуры. Каждый облачен был в желтую рясу с желтым капюшоном, скрывавшим лицо. Сотни их сидели там, и ни один не издал ни звука.
Он подошел к ближайшему.
— Я пришел повидать Татхагату, Будду, — сказал он.
Тот, казалось, его не услышал.
— Где он?
Никакого ответа.
Он нагнулся и заглянул в полузакрытые глаза монаха. Он попытался было пронзить его взглядом, но похоже было, что монах спал, ибо ему не удалось даже встретиться с ним глазами. Тогда возвысил он голос, чтобы все в пурпурной роще могли его услышать.
— Я пришел повидать Татхагату, Будду, — сказал он. — Где он?
Казалось, что обращался он к полю камней.
— Вы что, думаете так спрятать его от меня? — воззвал он. — Вы думаете, что коли вас много и одеты вы все одинаково — и если вы не будете мне отвечать, — я из-за этого не смогу отыскать его среди вас?
Лишь ветер вздохнул в ответ ему, пришел из-за рощи. Заколебались огни, зашевелились пурпурные листья. Он рассмеялся.
— В этом вы может быть и правы, — признал он. — Но вам же когда-нибудь придется пошевелиться — если вы намереваетесь жить, — а я могу подождать ничуть не хуже любого другого.
И он тоже уселся на землю, прислонившись к голубому стволу высокого дерева, положив на колени обнаженный клинок.
И сразу его охватила сонливость. Он клевал носом и тут же вздергивал голову — и так раз за разом. Затем, наконец, его подбородок устроился поудобнее на груди, и он засопел.
Шел через зелено-голубую равнину, травы пригибались перед ним, прочерчивая тропинку. В конце этой тропы высилось огромное, кряжистое дерево, дерево не выросшее в этом мире, а скорее скрепившее его воедино своими корнями, простиравшее листья свои между звезд.
У подножия дерева, скрестив ноги, сидел человек, и на губах его играла едва уловимая улыбка. И знал он, что это Будда; он подошел и остановился перед ним.
— Приветствую тебя, о смерть, — сказал сидящий, и, словно корона, ярко светился в глубокой тени дерева подкрашенный розовым ореол вокруг его чела.
Яма не ответил, а вытащил свой клинок. Будда по-прежнему улыбался, Яма шагнул вперед, и вдруг ему послышался отголосок далекой музыки.
Он замер и оглянулся, застыла в руке его занесенная сабля.
Они пришли со всех четырех сторон света, локапалы, четыре Хранителя мира, сошедшие с горы Сумеру: на желтых лошадях приближались якши под водительством Владыки Севера, и на их щитах играли золотые лучи; Голубой Всадник, Ангел Юга приближался в сопровождении полчищ кумбхандов, неуклюже примостившихся по причине своих физических особенностей на спинах синих коней и несущих сапфировые щиты; с Востока пришел Хранитель, чьи всадники несли перламутровые щиты и облачены были в серебро; на Западе показался Властитель, чьи наги восседали на кроваво-красных лошадях, одеты были в алое и прикрывались щитами из кораллов. Копыта лошадей не касались, казалось, травы, и единственным слышимым звуком была разлитая в воздухе музыка, которая становилась все громче и громче.
