Роковое дерево Книга пятая (ЛП) - Лоухед Стивен Рэй (книги серия книги читать бесплатно полностью TXT, FB2) 📗

— У меня все отобрали, когда посадили в тюрьму. Верните хотя бы деньги, куда же я без них?

— Всякая собственность, которой вы обладали на момент ареста, конфискуется в пользу короны до тех пор, пока не будут вынесены решения по всем делам против вас, — безучастно произнес судья. — Таков закон. — Он пристально посмотрел на Берли. — Если у вас нет денег, вас могут объявить нищим и предъявить обвинение в бродяжничестве.

— Если у меня отобрали все деньги, я даже за еду не смогу заплатить!

— Суд это не интересует.

Берли оторопело посмотрел на судью.

— Так куда же мне тогда?

— Если хотите, можем вернуть вас в тюрьму до окончания всех судебных разбирательств. Вы этого хотите?

— Он может жить у меня. — Энгелберт подошел и встал рядом с графом. — Извините, — сказал он Берли, — надо было раньше сказать. — Обернувшись к судье, он произнес: — Если позволите, ваша честь, он будет работать в моей кофейне, и тем зарабатывать на жизнь. Бродягой он не станет.

— Хорошо. Присмотрите, чтобы с ним этого не случилось, — кивнул господин Рихтер. — Суд согласен передать его под вашу опеку при условии, что вы станете его поручителем до вынесения приговора. Вы несете ответственность за его содержание и должны следить за тем, чтобы он выполнял все свои обязательства. Его долги и преступления становятся вашими долгами и преступлениями, понятно?

Этцель посмотрел на Берли, словно прикидывая стоимость мешка муки.

— Да, я понимаю, господин главный судья.

Герр Рихтер потянулся к маленькому медному колокольчику, стоявшему на углу огромного стола, и тряхнул им. Мгновенно появился секретарь Павел и занял свое место рядом с судьей. Судья встал.

— Эти люди согласились с условиями и постановлениями суда; следует проследить, чтобы они подписали соответствующие документы.

Повернувшись к бывшему арестанту, мировой судья слегка покачал головой — как будто все еще не мог решить, что обо всем этом думать, — затем вздохнул и зачитал предварительный приговор.

— При установленных судом и согласованных условиях, — сказал высокопоставленный чиновник, — настоящим разрешается освободить и передать под опеку господина Энгелберта Стиффлбима, пекаря, проживающего в этом городе, до момента, когда суд вызовет Архелея Берли для окончательного решения по всем обвинениям против него.

Берли, еще не веря в происходящее, беспомощно посмотрел на открытую дверь за спиной.

— Значит, я могу идти?

— Вы свободны, — подтвердил судья, ткнув пальцем в документ в руках секретаря, — при условии, что вы будете подчиняться согласованным положениям и условиям.

— Я могу идти прямо сейчас?

Герр Рихтер кивнул и сказал:

— Только сначала подпишите бумаги. Секретарь вас проводит.

Через полчаса граф вышел из дверей Ратхауса на свет великолепного летнего дня. Он остановился, вдыхая чистый воздух и ощущая тепло солнечных лучей на бледной коже. Было такое ощущение, будто крошечные пальцы танцуют по всему его телу. Граф закрыл глаза, наслаждаясь этим ощущением и подумал, что никогда в жизни не чувствовал ничего столь чудесного.

ГЛАВА 23, в которой река остается единственным путем

Первый день свободы после стольких месяцев заточения в мерзкой камере опьянил Берли настолько, что он бродил по улицам города, совершенно не обращая внимания на взгляды прохожих. У них были все основания удивляться. Выглядел граф настолько бледным и растрепанным, что добропорядочные горожане приходили в ужас. Мысли Берли пребывали в таком же хаосе, как и его внешний вид. Солнце давно село, и тени заполонили город, когда он, наконец, направился к Староместской площади, где стояла кофейня, и увидел, как Энглберт закрывает на ставни на ночь.

— Guten Abend,

Берли непонимающе посмотрел на пекаря и пробормотал:

— Завтра обязательно опять пойду.

Этцель улыбнулся и кивнул.

— Я бы также сделал. Только, я думаю, завтра надо купить вам новую одежду и подстричься. — Он провел рукой по своей круглой голове. — Да, я так думаю.

Берли только теперь посмотрел на свою рваную одежду и сгнившие туфли, и понял, что вид имеет довольно нелепый. Он запрокинул голову и засмеялся, его смех разнесся по быстро пустующей площади. Немногие прохожие, заслышав этот смех, с тревогой посмотрели в сторону графа и поспешили дальше.

— Ты прав, — признал Берли и, все еще смеясь, вошел внутрь и поднялся в комнату, которую приготовил для него Энгелберт.

В тот вечер они вместе ужинали на кухне кофейни; им прислуживали молодые служащие. Потом они присоединились к ним за столом. Простая еда состояла из сосисок, капусты, свежего хлеба с маслом и пива; Берли ел, пережевывая пищу с мрачной решимостью стоика, подвергающегося пыткам. После трапезы, утомленный сменой обстановки, граф взял со стола свечу и ушел спать. Закрыв за собой дверь, он некоторое время стоял, тупо разглядывая комнату: массивную дубовую кровать с чистым белым бельем и пуховой подушкой, столик и тазик с водой, стул у изножья кровати и ковер на полу.

— Ты знал, что меня освободят? — спросил он Этцеля, когда тот впервые показал ему комнату. — Ты не сомневался?

— Мировой судья — разумный человек, — рассудительно ответил Энглберт. — А разумным людям трудно подолгу оставаться неразумными.

Эти слова эхом все повторялись в голове графа. Он пересек комнату и поставил свечу на стол. Затем снял одежду, вымылся в тазу и надел ночную рубашку, приготовленную Этцелем. Стоило ему улечься на свежие простыни, как он сразу уснул. День был долгий, смена обстановки сильно утомила Берли, возможно поэтому простые слова пекаря не оставляли его и во сне. Возможно, именно они запустили процесс преобразования в душе графа. Хотя первые часы ночи спящий провел в блаженном покое, перед рассветом сон его стал беспокоен, а потом он проснулся. И сразу испытал сильную паническую атаку. Ему не лежалось. Берли откинул одеяло, встал и начал расхаживать по дощатому полу в бледном, лунном свете, просачивающемся сквозь ставни.

В голове его все смешалось. Там кипели мысли, слова, какие-то неоформленные идеи и еще бог весть что — все это перемешивалось и ускользало, возникало и исчезало только для того, чтобы явиться снова, порождая какие-то новые диковинные смыслы. Казалось, ни одна мысль не задерживалась дольше одной-двух секунд, ее тут же сменяли другие — в общем, какой-то подсознательный мусор. Возможно, дело было в темноте или в том, что его опять заперли в комнате после стольких месяцев в камере, но какова бы ни была причина, Берли не мог больше оставаться на месте. Натянув потрепанное пальто и сунув босые ноги в туфли, он потянулся к дверной ручке и, помедлив, повернул ее и распахнул дверь, почти ожидая, что за ней будет стоять тюремщик. Однако там никого не было. Берли вышел на площадку и остановился, прислушиваясь. Дом спал; мир пребывал в покое.

Скрытно, как тень, Берли прокрался в соседнюю комнату и открыл дверь. Лунный свет из полуоткрытой ставни омывал фигуру Энгелберта, спящего на кровати под одеялом из гагачьего пуха, положив голову на сгиб руки. Граф уставился на спящего человека словно на привидение или на видение святого, ангела, обретшего плоть: перед ним был невинный, доверчивый человек, отрешившийся от забот грубого мира. Вид добродетельного Энгелберта вызвал в Берли мгновенную и бурную реакцию. Нельзя допустить, чтобы такая святая и безупречная добродетель жила в этом мире наравне со всеми; его необходимо искоренить, уничтожить.

Эта не была мысль, пришедшая в голову, это была инстинктивная реакция, грубая эмоция, не поддающаяся никаким разумным объяснениям. Берли видел Энгелберта на кровати, мягкий серебристый лунный свет омывал доброе лицо пекаря, и ярость клокотала в Берли, сметая последние остатки мышления.