Мегамир - Никитин Юрий Александрович (книги бесплатно без онлайн TXT) 📗
Даже застонал от отвращения. Червяк, амеба. Ничтожество. Это не его роль, он привык жить в норке. Всегда находятся бравые, не знающие сомнений, четко видящие светлое будущее – неизбежный удел человечества. Или эти бравые уже настолько завязли в дерьме, что только презираемый интель способен спасти? Глупый вопрос, и так видно. Но интеля всю жизнь приучали, что он – прослойка между настоящими классами, он должен только получать ЦУ с обеих сторон, а решать за него будут другие, настоящие. И вот он, Евлампий Енисеев, чистопородный интель, – откуда опять взялся? Разве не всех под ноготь в семнадцатом, двадцатых, тридцатых, сороковых, пятидесятых, восьмидесятых?.. – стоит в растерянности. Как породистый пес: все понимает, но сказать не может.
Воздух мягко расступался, похожий на бассейн. Впрочем, это и есть бассейн – воздушный. Вместо рыбы – хищные микроорганизмы, а планктоном служат крупинки цветочной пыльцы, споры, даже едва различимые молекулы запаха.
Он чувствовал, что с каждым шагом в него входит некое Нечто. Его Я разбухало, не вмещалось, шло вместе с ним расширяющимся облаком. Оно же дало сигнал о возможной опасности, и Енисеев плюхнулся под защиту толстого, как перекрытие спортивного зала, широкого листа.
Над верхушками зеленых стеблей бесшумно плыло что-то сверкающее, похожее на паутинку с новогодней елки. Едва не зацепилось, но теплый поток воздуха помог, серебристое облачко взмыло, быстро растворилось в синеве.
Енисеев, лежа, проводил взглядом чистоплотного паучка-путешественника. В середке паутины, такой же серебряный, незаметный. От полета ни шума, ни запаха… Так и до экстрасенсорной чуши можно дойти!
Уже не колеблясь, содрал комбинезон. Теплые ладони воздуха быстро высушили вспотевшее тело. Хлынул поток информации, истончившаяся кожа не комбинезон, от мира не отгораживает. Запахи идут прямо в тело. Похоже, его организм, в подражание муравьям, перешел на трахейное дыхание. Еще не понял, чем пахнет, под кем как дрожит почва, кто как трясет плотный, как кисель, воздух, – здесь все хитрят, имитируют, прикидываются, но чувства уже начинали делать первую важнейшую прикидку: опасно – безопасно.
Он постоял с комбинезоном в руке. Ага, вот уже простейшие сигналы: «вода справа», «завтра будет сухо»…
Не выходя из тени, но не подходя к растениям, он медленно побрел прочь от Станции. В кулаке сминался свернутый комбинезон, так надежно отгораживающий сотрудников от мира. От хорошего и плохого. От опасности и сигналов об опасности.
ГЛАВА 6
Он пробыл в исполинском лесу растений весь день. Двигался с оглядкой, часто стряхивал на себя капли влаги, возмещая потерю воды. К вечеру уже определял направление запаха с точностью до градуса, мог в этом потягаться с майскими жуками, а по сотрясению воздуха узнавал крупных насекомых.
Наткнулся на свисавшую до земли ягоду земляники размером с газетный киоск. Голод напоминал, что хотя ему и убрали лишние кишки и еще много чего, но кушать все равно надо, даже если он самый что ни есть одухотворенный интеллигент.
Красноватая плоть оказалась из толстых веревок, между ними пугливо прятались клетки помельче, заполненные сладким соком. Сквозь прозрачные розовые стенки просвечивали булыжники семян. Жевалось трудно, морякам Колумба легче было грызть сапоги.
Когда оглянулся на ягоду издали, не мог отыскать фасетку, которую грыз. Ягода лежала целая, громадная, налитая соком. Всю станцию можно накормить! Неделю ели бы, еще и осталось бы. Это и плохо: здесь можно опуститься до примитивного собирательства, как было в каменном веке. Или хорошо? Природа прокормит триллионы людей. Никаких покорений, поворота северных рек, загрязнения, истощения, ядохимикатов…
Чувства не только обострились, а еще как бы удлинились. Смутно чувствовал, что происходит во-о-он за теми растениями, они сливаются в зеленовато-серую стену. А какие способности в нем разовьются, когда проживет здесь год? Два?
С радостно-потрясенными чувствами прыгнул через трещину. В воздухе почему-то развернуло боком, едва дотянув до края. По спине пробежал страх, ведь прыгал с запасом…
В тело начало вползать странное оцепенение. Расхотелось шевелиться, мысли потекли вяло, медленно, блеклыми урывками. С огромным трудом заставил себя двинуться через заросли. Впереди уже смутно маячил спасательный красный купол, но ноги подгибались. Слабел очень быстро.
Прыгнул еще, но, когда с трудом поднялся на ноги, понял, что от скачков надо отказаться. Жизнь уплывала с каждой минутой. Воздух уплотнялся, отбрасывал, как резина. Мысли путались, растушевывались.
Красный купол расползался, исчезал в пестром тумане. Упасть нельзя, уже не встанет, но тело застыло, застыло. Никакой боли, мук, просто остался Евлампием Енисеевым разве что на четверть, и та испаряется очень быстро, уже не мог удержать погасающие мысли, что исчезали, не оставляя даже провалов.
Донесся то ли крик, то ли вой. Мелькнуло красное с оранжевым, мир перевернулся. Енисеев непонимающе смотрел на крупные кристаллы песка, что вдруг замелькали перед глазами с большой скоростью. Потом вдруг нахлынули звуки, так же внезапно услышал запахи, откуда-то пошло тепло.
– Где тебя ангелы носили? – услышал как сквозь вату срывающийся от ярости голос. – Дурни, сами настояли, чтобы прислали… За день испсиховался, а что будет за неделю?
Тепло шло от Дмитрия. Енисеев с трудом разомкнул застывшие губы:
– Не трусь, я с тобой…
Дмитрий несся к станции, как ракета с тепловым наведением. Енисеев напряг мышцы, пошевелил руками.
– После захода солнца выходить нельзя, – прокричал Дмитрий ему в ухо. – Олень неграмотный, не знаешь? Тоже мне муравьист!
– Холод притупляет…
– Наши крохотные тельца тепла не держат. Застываем, как мухи!
– Да знаю, знаю…
С разбегу ударились о дверь. Вспыхнул яркий, режущий глаза свет, дверь сползла вбок. Дмитрий занес Енисеева, поставил в коридоре на ноги.
Енисеев зябко дергался, только теперь ощутил холод.
– Ты что-то принял, чтобы не застыть?
– Знамо дело, – ухмыльнулся Дмитрий. – Мы не тараканы, чтобы замирать на всю ночь. Температура людям не указ. У них есть, то есть у нас, своя температура! Тридцать шесть и шесть, а на станции – двадцать шесть. Ночные джунгли зрим только через иллюминаторы. Мазохин вообще планирует выпускать нас на охоту только по ночам, когда все замерзает.
– Дурость, – ответил Енисеев сердито. Он уже пришел в себя, даже Дмитрий учит, что свалял такого дурака, сердился и на себя, и на местные порядки. – Ночью рай для других хищников. Слушай, есть на Станции места, где нет этих странных двадцати шести?
– Есть, – ответил Дмитрий озадаченно, – на складе запасных частей.
– Спасибо, – поблагодарил Енисеев, – я буду спать там.
Ночевал Енисеев не один. Пришла Саша. Енисеев не спорил, но девушка, холодно сверкая очами, заявила безапелляционным тоном, что любые испытания – ее долг. Ну и с Алексеевским тоже. Она проведет ночь здесь, ну и, так и быть, в виде исключения, если это безопасно, разрешает побыть здесь также яйцеголовому и мирмекологу. Обоим, хоть и в одной морде, то есть лице, если говорить доступно. С нею ученый не пропадет, она профессионалка, натренирована.
– Да ладно-ладно, – торопливо согласился Енисеев. – Конечно же, женщины самые сильные и храбрые, умные и натренированные. Мужчины ни к черту, согласен. Куда нам до женщин. А вы, Саша, самая профессионально ориентированная из всех женщин. Я с ликованием принимаю ваше покровительство. С вами я как у богини за пазухой. Большое спасибо.
Она посмотрела подозрительно, даже смешно скосила глаза себе за пазуху, но, наверное, решила, что мирмеколог употребляет такие обороты, не вдумываясь в смысл.
Дмитрий орал, ругался, убеждал, ораторствовал о достоинствах человека, потрясал перед их носами трудами по анабиозу, их по его запросу мгновенно выдал принтер. Увы, проклятое чувство товарищества пересилило логику. Ругаясь, бурча, отправился вслед за друзьями «тараканить».
