Ларец Пандоры (СИ) - Константинов Алексей Федорович (читаем бесплатно книги полностью .txt) 📗
Наконец, вновь берясь за работу, мы нуждаемся в двух гарантиях защиты от старых зол. Должен быть установлен строгий контроль над всей банковской, кредитной и инвестиционной деятельностью. Должен быть положен конец спекуляциям с чужими деньгами и обеспечена адекватная требованиям, но здоровая валюта.
<...>
По своей конституционной обязанности я готов рекомендовать меры, которые могут потребоваться раненой стране в раненом мире. В пределах своих конституционных полномочий я постараюсь добиться быстрого принятия этих или иных подобных мер, которые может разработать конгресс с его опытом и мудростью.
Однако в том случае, если конгресс не сумеет принять один из этих двух курсов, и в том случае, если страна по-прежнему останется в чрезвычайном критическом положении, я не уклонюсь от ясного, предначертанного долгом курса. Я буду просить у конгресса единственный оставшийся инструмент решения кризиса - широких властных полномочий для борьбы с чрезвычайной ситуацией, столь же неограниченных, как полномочия, которые мне были бы даны в случае фактического вторжения иноземного врага.
За оказанное мне доверие я расплачусь соответствующей моменту отвагой и преданностью".
Провозглашённый Рузвельтом курс борьбы с кризисом ставил первоочередной задачей возвращение людям работы. По примеру политики, проводимой Гувером, начались проводиться широкомасштабные строительные работы. Удалось трудоустроить почти четыре миллиона человек. Были проведены так называемые "банковские каникулы", масштабная банковская ревизия, по результатам которой ряд банков, находившихся на грани банкротства просто закрыли. Были предприняты шаги, вынудившие сократить фермерские хозяйства с целью увеличения цены на сельскохозяйственную продукцию. Наконец, началась борьба с недобросовестными частными предпринимателями, урезавшими зарплаты рабочим, намеренно сбивавшими цену на продукцию.
Благодаря или вопреки новому курсу правительства, Штаты стали выходить из кризиса. К тридцать пятому году ситуация несколько наладилась, но для полного выхода из кризиса потребуется ещё несколько лет.
2
12 апреля 1935 года. Соединенные Штаты Америки, Нью-Йорк, Центральный парк.
В этом году весна оттягивала своё наступление. На лужайках центрального парка лежал не растаявший снег, неубранные аллеи присыпаны почерневшей листвой и мусором. Сугробы сглаживали уродство парка. Пешеходные дорожки были залиты водой. Приличные люди редко сюда захаживали. Но две девушки, неторопливо обходившие глубокие лужи, предпочли именно Центральный парк.
Одна из них была шатенкой, с чуть-чуть кучерявившимися волосами по плечи, обрамлявшими красивое круглое молодое лицо. Девушка слабо улыбалась, но в уголках губ всё равно темнели глубокие ямочки, большие зелёные глаза излучали странную необъяснимую тоску, прямой нос, бугром возвышавшийся над тонкими бледно-розовыми губами, морщился всякий раз, когда яркие солнечные лучи падали на лицо девушки и вынуждали её щуриться. Звали девушку Наташа, она была дочерью эмигрантов Платона и Дарьи Прохоровых, оставивших Россию во время Октябрьской революции.
Вторая девушка, уступавшая ростом Наташе, была её сестрой Викторией. Она почти на девять лет моложе Наташи, волосы у неё светлее и короче, глаза карие, почти чёрные, губы полные и улыбка радостная. Печаль, явственно читавшаяся в чертах Наташи, Виктории не свойственна. Всей своей пятнадцатилетней жаждой жизни девушка бросалась навстречу новым приключениям, смело знакомилась с незнакомыми людьми, плохо говорила по-русски и не стремилась выучить родной язык. Своим домом она считала Америку. Вика не могла похвастаться красотой своей сестры: и волосы жидкие, и ресницы чрезмерно густые, и лицо мальчишечье: скуластое и угловатое. Но в отличие от Натальи, Виктория умела располагать к себе людей, обладала харизмой, была остроумна, раскованна.
Наташа напротив, привлекала людей своей внешностью, но отталкивала их от себя манерой общения. У собеседника девушки должно было сложиться впечатление, будто она посвятила всю свою жизнь скорби и сожалению, предавалась ностальгическим воспоминаниям, любила пересказывать бессодержательные истории из своего детства. Разговаривать с ней сложно. Когда она видела, что человеку неинтересно, Наташа извинялась и под каким-нибудь благовидным предлогом оставляла его одного. К облегчению последнего. Родители не на шутку беспокоились за свою дочь. Ей скоро должно было исполниться двадцать пять, а о замужестве и речи ни шло. Дарья вечерами часто беседовала с дочерью о внуках, о предназначении женщины подарить жизнь, о любви, но Наташа слушала мать вполуха. Мыслями девушка постоянно возвращалась назад, в Россию. Наташа не могла забыть игры с соседскими ребятами в салки, поездки в деревню, где она любовалась бескрайними просторами, усеянными колосками пшеницы, слышала милый сердцу русский говор, радовалась красивым, разноцветным платкам и платьям, в которые рядились женщины, пестрым мужским шинелям и чёрным, вычищенным сапогам. Удивительно, но Наташа не встретила никого, кто бы так же тосковал по Родине. Отец зарабатывал в Штатах в разы больше, мог обеспечить семье достойное существование, мать полюбила американский образ жизни, как самой ей нравилось повторять "Здесь даже дышать свободнее!", а Виктория родилась уже заграницей, потому она и не испытывала привязанности к России.
Первые несколько лет после переезда Наташа делилась с матерью своими переживаниями. Дарья расчесывала густые волосы старшей дочери и приговаривала, мол, дай время и ты смиришься, привыкнешь, полюбишь. Наташа поверила матери, но проходили недели, месяцы, годы, а тяга вернуться только возрастала. Однажды Наташа даже предложила посетить большевистскую Россию.
- К комиссарам в лапы! - всплеснул руками поражённый предложением дочери Платон.
- Почитай газеты, Наташенька, - предложила мать. - Большевики погрузили нашу пропащую Россию в страдания и нищету, которые не прекратятся, пока их власть не падёт. Нечего нам там делать.
Тогда Наташа поняла, что родители не понимают её. Она пыталась познакомиться с другими эмигрантами, отыскать среди них человека, который разделил бы её грусть. Но ничего не получилось: русские активно обустраивались на новом месте, с удовольствием отказались от самих себя прежних и удивительно быстро растворились в американском обществе. Наташа оставила свои попытки найти понимание, смирилась со своей участью, а в душе девушки разрасталась тоска. Навязчивые воспоминания ни на секунду не оставляли Наташу, снова и снова перед глазами стояли сани, с запряжёнными лошадьми, крупные снежинки, спиралью спускавшиеся с небес, толстый жёлто-красный ковёр из опавших листьев, стелившийся в лесу осенью, понурившие голову мужики, возвращавшиеся с пахоты. Так легко было представить, что воздух наполнен сладковатым ароматом перегноя, терпким запахом полевой травы, неприятным душком домашней скотины. Как же хотелось услышать перестук копыт лошади по выложенной камнями мостовой, свист ямщика, бойкую, громкую речь торговцев с городских ярмарок, гул среднерусских пчёл, роем круживших на гречишных полях.
Тоска по Родине становилась навязчивой идеей Наташи. Всё ей казалось в Нью-Йорке не так, всё по-другому. Не нравились люди, манеры, образ жизни. Поэтому она сторонилась общества, не сумела завести новых подруг. Весь свет стал не мил.
И сегодня Наташа насильно заставила сестру погулять с ней в Центральном парке. Отчего-то это место напоминало Наташе лес из далекого детства. Тогда шла война, а отец уехал из страны в Китай, купить коллекцию антикварных предметов, которые планировал перепродать в Европе. Дарью Платон отправил в приобретённый им несколько лет назад дом, располагавшийся в крупной деревне. Со всех сторон деревню окружали леса и поля. Два года, проведённые там, запали Наташе в память. Летом она с деревенскими детишками купалась в холодной речке, зимой бегала по лесу и бесстрашно каталась по крутым оврагам на старых крестьянских салазках. Сколько шишек она тогда умудрилась набить - не сосчитать!
