На прозрачной планете (илл. В. Колтунова) - Гуревич Георгий Иосифович (бесплатные полные книги txt) 📗
А потом ты стояла передо мной унылая, усталая, даже некрасивая и сбивчиво твердила что-то о платьях, портнихах и мягкой мебели, о том, что ты нежная н слабая.
Слабая! Едва ли ты была слабой, Елена. Слабая девушка не попросит в пустыне самое трудное задание, слабая студентка не сделает доклад, достойный печати. Нет, ты была сильной. Ты всеми нами командовала; и от нас и от себя добивалась всего, что хотела… Почему же под конец ты решила добиваться покоя? Почему ты сменила Тихий океан на тихую пристань с Тартаковым? Это было странно и неожиданно…»
Так ли неожиданно? Виктор откладывает перо. Ему вспоминается студенческий бал-маскарад. Он возлагал на этот вечер большие надежды — думал, что в маске легче говорить о чувствах. Елена была в костюме цыганки, с цветными лентами и монетками в косах.Виктор узнал ее без труда. Но Елена танцевала с Тартаковым. Час спустя Виктор видел их в буфете, Тартаков угощал Елену пирожными. Еще позже, набравшись храбрости, Виктор подошел к ним в коридоре. Елена опять была с Тартаковым. Разговор шел о скульптуре Эрзя. «В его работах я слышу голос леса,- говорил Тартаков,- в них шепот листьев, сонное журчанье ручья. Это былины, воплощенные в дереве…»
Виктору эти слова показались надуманными и напыщенными. Но он не видел работ Эрзя и не мог поддержать разговор.
Бал затянулся. Во втором часу ночи Елена спохватилась:
— Мама, наверно, беспокоится… Что же делать? Звонить уже поздно. Телефон у соседей — нельзя их будить. И как я доберусь? Метро закрыто.
Виктор предложил проводить девушку до дому. Елена жила в Измайлове, на противоположном конце города. Наконец-то они будут одни! Ночной поход напомнит Елене экспедицию…
Но Елена танцевала весь вечер,и пешеходная прогулка совсем не привлекала ее.И опять вмешался Тартаков. Он добыл где-то машину, обещал щедро заплатить шоферу, сам сел рядом с ним, Елену и еще двух девушек любезно усадил сзади, пригласил и Виктора.
Виктор резко отказался, и Тартаков проговорил медоточивым голосом:
— Не дуйтесь, молодой человек. Надо уметь жить и уметь ухаживать.
А Виктор не умел жить по-тартаковски. Он получал стипендию, обедал в студенческой столовой и не мог катать Елену на машине.
Снова шуршит перо, строки ложатся на бумагу…
«Говорят, что издалека лучше видно. Теперь я понимаю тебя лучше, Лена. Ты всегда была очень сильной, сильнее нас, твоих товарищей. Ты никого не хотела слушать, умела поставить на своем, а своего пути у тебя не было, и ты плыла по течению, делала все что вздумается, иногда хорошее, иногда плохое. Только два человека были сильнее тебя- Сошин и Тартаков. Но к Сошину каждый год приходили новые коллекторы, он жил далеко и не писал нам, а Тартаков был рядом… убеждал тебя, что умеет жить, а жить по-тартаковски — это значит жить в свое удовольствие. Кто же не любит удовольствий? Удобства нужны всем. Для того и делают в домах водопровод и отопление. Всем людям приятнее сидеть в тепле, чем мерзнуть. И танцевать приятнее, чем носить воду… Все хотят жить хорошо, не только красивые девушки. Все любят жить. Но иногда бывает нужно отдать жизнь…
Я хочу рассказать тебе про моего нового знакомого- летчика Ковалева. Недавно мы с ним были в кратере вулкана- ходили смотреть жерло. На обратном пути он сказал мне: «Ты› парень, не из робких (Виктор не утерпел и похвалился), но суешься в огонь без надобности. Смелым надо быть вовремя».- «Как же так?- спросил я.- Разве можно быть смелым время от времени?» А он мне: «Все мы люди, и все боимся смерти. Смел тот, кто умеет подавить страх в бою, а кто поддается страху,- трус и дезертир».
Мысли теснятся, перо проворно бежит по бумаге. Как все просто, как ясно сейчас! Каждый может быть смелым, подавить слабость. Как жаль, что Виктор не сказал всего этого Елене… Мысленно он исправляет их последнее свидание… Вместо того чтобы растерянно молчать, он говорит: «Ты не права, Лена! Каждый может быть смелым, так сказал Ковалев».
К сожалению, Ковалева он не знал тогда.
Словно чувствуя, что о нем идет речь, Ковалев приоткрывает глаза.
— Опять письмо? — говорит он, щурясь от света.- Напрасно трудишься. Ты тут пишешь, а девушка твоя с другим в кино пошла.
Виктор роняет ручку. Да, Ковалев угадал. Девушка ушла с другим. Виктор растерянно промолчал. Умные слова надо говорить вовремя, после драки кулаками не машут. В самом деле, лучше идти спать. Завтра с утра на вулкан…
И скомкав письмо, Виктор сует его в ящик стола.
10
Каждое утро за завтраком разыгрывалась одна и та же сценка. Стараясь не глядеть в окно, Виктор спрашивал:
— Ну как, Степа, погода летная?
А за окном хозяйничал ветер, разметал сугробы, жалобно скулил в печной трубе, хлопал ставнями. Облака густой пеленой застилали небо, мутным туманом сползали по склонам.
— Такой вопрос можно задавать, только сидя спиной к окну,- замечал Грибов с усмешкой.
Ковалев делал вид, что не понимает иронии.
— А что, не кончили вчера? — спрашивал он, выгребая ложкой консервы из банки.
— Немножко осталось, Степа. На северном склоне, повыше ложбины,
— Ну, если осталось, значит полетим.- Летчик брал шлем и уже возле двери говорил наставительно:- Для Ковалева не бывает нелетных погод.
Он бывал доволен, когда мог показать свое искусство. Летом летать не хитро, а вот сейчас, когда ветер съедает половину скорости, когда земля окутана облаками и машину нужно вести по приборам, полет становится заманчивым. Но как ни любил Ковалев рискованные полеты, без нужды, для собственного удовольствия, он не сделал бы лишнего километра. Если кто-нибудь собирался в Петропавловск, Ковалев придирчиво выспрашивал, зачем надо лететь, кто разрешил, хорошая ли погода на трассе, какая облачность над аэродромом. Только Виктор был избавлен от допросов. Съемка велась ежедневно в любую погоду, и летчик считал делом чести в любую погоду доставлять молодого геолога на вулкан.
Виктор начал с самой обыкновенной топографической съемки. Прежде всего ему нужно было иметь очень подробную и точную карту вулкана, со всеми буграми, ложбинами, приметными скалами.
Без вертолета он провозился бы с этой работой два года, а тут управился за две недели.
Сорок пять километров от станции до сопки Горелой вертолет покрывал за тридцать минут. Можно было выезжать туда, как на службу, на восемь часов, возвращаться домой к обеду, а ночью спать в собственной постели. Вся съемка производилась в воздухе, иногда даже в сплошном тумане, с применением радиолокации. Предварительно Виктор расставил на склонах металлические буйки, которые служили ориентирами; металл резко выделялся на экране локатора.
Виктор снял около ста профилей. В них нелегко было разобраться, и для наглядности он вылепил модель вулкана из воска. Буйки на восковой горе обозначались булавками. Все безымянные холмы, овраги и потоки застывшей лавы получили имена, и все- в честь московских улиц. Так появились на крутых склонах вулкана Сретенка, Солянка, Волхонка, Стромынка, Матросская Тишина. Камчатская Сретенка представляла собой непроходимое ущелье с отвесными стенами, заваленное вулканическими бомбами. На Солянке были выходы газов, образовавшие ярко-зеленые пятна на скалах. Бумажки с названиями наклеивались на восковой двойник вулкана. А внутри модель была пустая. Ведь до сих пор никто в точности не знал, что там находится.
К началу ноября подготовка закончилась, можно было приступить к основной и самой интересной работе — просвечиванию вулкана. Виктор решил начать сверху, от главного кратера.
Каждый день, ровно в девять утра, Ковалев сажал вертолет на снежное поле где-нибудь на макушке горы, и Виктор начинал съемку. Лопаткой он отрывал квадратную ямку, утрамбовывал снег и ставил на него аппарат. Затем следовала забивка костылей, установка уровней, окончательная проверка, настройка частот… И вот наконец невидимые лучи устремлялись по приказу Виктора или отвесно вниз, или сквозь гору- на противоположный склон, или наискось — к соседнему буйку. Они скользили в темноте по комкам лавы, толщам слежавшегося пепла или погребенного льда, колебали крошечные кристаллики и, отразившись где-то в пути, возвращались, чтобы доложить о своих странствованиях. Их рапорт записывался на фотопленке размытыми пятнышками- черными и серыми. Сдерживая любопытство, Виктор осторожно вынимал кассету, заворачивал ее в черную бумагу и медленно брел к следующей точке. Быстро ходить было невозможно. После резкого подъема на высоту четырех с лишним километров болели уши и голова. Трудно дышалось, усталость пригибала к земле, после нескольких шагов тянуло присесть, отдохнуть. Но Виктор не позволял себе часто присаживаться. Короткий зимний день подгонял его. Установка аппарата, выравнивание, переноска отнимали много времени. Только успеешь развернуться, сделать шесть-семь съемок, глядь- уже сумерки, с синеющими сугробами сливается вертолет, прикорнувшая на снегу стрекоза, и Ковалев напоминает: «Пора домой, Тася не любит, когда опаздывают».
