Ночь молодого месяца (сборник) - Дмитрук Андрей Всеволодович (бесплатные версии книг txt) 📗
Вдруг Хельга почувствовала особую, пронзительную нежность к Виоле. Даром, что та может спокойно внедриться в чужие мысли. Виола волнуется, увидев родные места; она умеет помнить, она любовно выбирает из памяти и запах домашних лепешек, и монотонное мурлыканье старого каллиграфа, и чернильные пятна от раздавленных тутовых ягод на сухой горячей земле.
Хельга нашла пальцы Виолы и пожала их. Та ответила благодарным пожатием, беглой улыбкой — и по обыкновению исчезла. Когда Хельга пришла в себя и устремилась вслед, ее длинноногая ловкая спутница легче перекати-поля мчалась далеко впереди. С камня на камень, с камня на камень, рождая внезапный скрежет, пыль, ручейки щебня. Вниз, к реке.
Перемахнув подвесной мостик, сделанный по образцу древних — с перилами из канатов и зыбким бревенчатым настилом, Виола подождала Хельгу. Они вместе ступили на церковное подворье.
Здесь гостям предстали белесые дряхлые плиты; простой дощатый стол и лавки под корявым миндальным деревом; красная глина посуды; огромный розоволицый блондин с широкой улыбкой, ждущий у стола, и за всем этим — строгий шершавый фасад с черным дверным проемом, похожий на лицо аскета, и подступающий с двух сторон, забитый лопухами и сухостоем непроходимый сад.
Роман пошел навстречу. Прежде чем обнять обеих женщин, бросил им целый ворох веселых, цветистых образов. Радость по поводу начала торжества рассыпалась синим фейерверком. За ней встало перед Виолой и Хельгой нечто вроде серебряного зеркала, где обе отражались в великолепном ореоле. Роман был ценителем красоты и восхищался искренне. Наконец он создал и внушил гостям несколько смешных шаржей на самого себя. Оказывается, в поисках секретов национальной кухни Роман заставил Сферу восстановить облик страшно далеких времен. Чуть ли не на пиру у царя Ираклия побывал Роман — и теперь готовился к ответственной роли тамады (последний мысленный шарж: Роман в папахе и бурке, с кинжалом у пояса и рогом в руке).
Стол производил впечатление отдельного гармоничного мира, располагая к себе и грубой плотью глиняных мисок, и грудами свежайшей зелени, всех этих сказочных кинзы, цицмати, праси, кудрявой петрушки, зеленого лука, похожего на пучки упругих стрел. Телесного цвета ноздреватые лепешки; только что ошпаренный, влажный сыр сулугуни с отпечатанной сеточкой марли; ветчина в уксусе; фасоль под густым коричневым соусом — лобио; сам по себе способный довести до неистовства знатока, этот ряд лишь предварял появление горячего. Основное Романове хозяйство помещалось под специально сколоченным навесом за углом храма. Заглянув туда, женщины увидели силовые сосуды с питательной смесью и растущие в них клоны бараньего мяса — точь-в-точь алая цветная капуста. На углях уже томилась в массивной посудине каурма. Все богатство было местное; только барана-донора, давшего клетки для клонирования, выбрал Роман в элитном австралийском стаде мясной породы…
Романа молча, но пылко похвалили и расцеловали. Приосанившись, воссел он во главе стола; женщины устроились на лавках по обе стороны от искусника. Хельга вздумала было подцепить кусочек курятины из сациви, но отпрянула, получив притворно-гневную вспышку чувств тамады: «Еще не все гости за столом!»
…Впрочем, Хельге, по-детски радовавшейся роскоши блюд, не было дано уловить иной, молниеносный разговор, произошедший рядом с ней. Голубоватая чиркнувшая искра; вопрос Виолы, от которого, как от боли, исказилось лицо Романа: «Готов ли ты? Сегодня последний день…» И — ответом — заслон световой ряби, точно игра лучей, отраженных потоком на сваи моста: «Не готов, подожди, не торопи меня, я еще не готов…»
Гости объявились скоро и весьма картинно.
Первым возник, сгустившись из ничего, Ларри — очень гибкий, с высокими дугами бровей и надменным складом рта. Ларри был празднично одет в белое и держал на руках деревянный ящик потрепанного вида, некогда, без сомнения, крытый лаком. Ступив на край квадрата, выложенного плитами, — Перемещение было отменно точным, — он послал Виоле затейливый комплимент, который приняла она зрительно, как узор, напоминающий о цветах и жемчуге, а может быть, то был белый, сверкающий прибой или снег. Подо всем этим, несомненно, таилось преклонение, и чуть-чуть рисовки своей утонченностью, и видимая только Виоле застарелая робость.
Внезапный ветер взъерошил русую гривку Хельги. Длинные аквамариновые глаза ее сузились, инстинктивно скрывая блеск. Двое непричастных уловили только трепет воздуха вокруг пламенного луча, посланного девушкой навстречу Ларри. Она получила не менее жаркий ответ.
Ящик был вручен Виоле. Легким нажимом воли она постигла назначение подарка; других намеренно оставили в неведении, чтобы сюрприз оказался полным.
Ларри уселся рядом с Хельгой; ему был послан предупреждающий образ страшного кинжалоносного тамады, и он тут же отказался от намерения раскопать салат. Птицы шумно завозились в миндальной кроне. У тропы вырос последний гость.
Как и Ларри, он решил совершить точное Перемещение, но не сумел сосредоточиться на открытом дворе. Сфера воткнула его в заросли чертополоха рядом с дорожкой от моста. Гость нарушил тишину звучащим словом, и была это энергичная фраза с упоминанием бога, хотя и сказанная по-венгерски, но, конечно же, понятая чтецами душ.
Волна жгучей досады достигла стола. Гость хотел появиться иначе — самолюбивый, полнокровный мужчина в душном белом кителе с серебряными пуговицами, в черных брюках, с дурацким арканом крахмального воротничка и галстука на шее. Он казался существом иной породы… Даже плечистый, тяжелорукий Роман был лишен малейшей рыхлости, а обеим женщинам и Лании только крыльев за спиной не хватало.
Скомканно улыбаясь, капитан Дьюла Фаркаш по возможности очистил брюки от паутины и цепких репейных шариков. Затем вперевалку тронулся к столу, где и вручил Виоле букет, пестрый и растрепанный, как чучело петуха. Имениннице пришлось изрядно нагнуться, чтобы отблагодарить капитана поцелуем. Пробормотав нескладные поздравления, все еще переживая свой конфуз, Фаркаш опустился на скамью и с вытаращенными глазами начал платком вытирать лысину. Он надрывно дышал. На него было жалко смотреть.
Из толстостенного кувшина, запотевшего в холоде церковных подвалов, разлил Роман похожее на кровь и на вишневый сок терпкое, с дразнящим запахом вино. А затем откашлялся и заговорил, стоя с полным бокалом.
Он уже много лет не говорил вслух; язык с трудом подчинялся Роману. Но таков был долг хозяина, человека новой формации, по отношению к капитану, не владевшему искусством мыслепередачи. То есть сотрапезники, конечно, могли внушать Фаркашу свои думы и читать его ответы; но при этом капитан, и без того огорошенный фантасмагорией века, в который он неожиданно свалился, чувствовал бы себя распятым, выставленным на всеобщее обозрение…
Звуки Романова баса заставили примолкнуть испуганных птиц. Стайка на миндальном дереве вообще редко видела людей и воспринимала их как создания совершенно бесшумные, выходящие прямо из воздуха и в нем же исчезающие…
— За кого мы пьем сегодня? Странный вопрос, скажете вы. Ну конечно же, мы пьем за новорожденную. Но при этом каждый из нас пьет за другого человека. Капитан Фаркаш чествует свою спасительницу. Ларри — бывшую наставницу. Хельге, должно быть, особенно приятно поздравить свою мать, которую она впервые, в жизни видит несколько дней подряд… Не спорь, Хельга, я не осуждаю: к Виоле неприменимы обычные мерки… И наконец, я. За кого же я поднимаю этот бокал?..
Роман задумался, опустив пшеничные выгоревшие ресницы. Виола положила свою ладонь на левую руку тамады, любовно заглянула снизу вверх в его лицо. Круглая раскрасневшаяся физиономия капитана, украшенная щеткой полуседых усов, взялась лукавыми морщинами, и Фаркаш сказал вполголоса:
— У нас в таких случаях говорили, что вино выдыхается.
— Роман! А вино не выдохнется, пока ты думаешь? — спросила Хельга. С непривычки она не рассчитала силу своего высокого голоса, и получился трубный клич. Эхо прокатилось по темной церкви и угасло бормотанием в алтаре, где остатки золотого фона тлели вокруг смутной Матери.
