Серебряная тоска - Валигура М. (первая книга TXT) 📗
- Рыбка на ушко нашептала. Одна знакомая аквариумная рыбка. У тебя есть знакомые аквариумные рыбки?
- Какие рыбки?
- Да никакие. Шутить изволю. Ты, Колька, крышку, крышку-то лавки открой, на которой сидишь - особенно когда фининспетор приходит, и бутылочку достань.
Колька побледнел. Потом покраснел. Встал и откинул крышку лавочки, на которй сидел. Достал бутылку коньяка "Армения". Судорожно глотая пересохшим горлом спросил:
- Ты откуда... вообще?
- Я из джаза, - нагло ответил я.
- Но ведь Юрочка не может... Юрочка-то откуда знает?
- А Юрочка-та ниоткуда ничего не знает, - заверил я. - Он ведь не аквариумная рыбка.
- А кто аквариумная?
- Я, - ответил я. - Вы ведь сами наградили меня всезнанием. Ну, так сами ж и выгребайте. И не пугайтесь.
- Чем мы тебя наградили?
- Вселенским разумом, БЛЯДЬ! Разливай коньяк.
- Так то ж прикол, - сказал Колька, разливая коньяк по мутным стаканам и тушуясь до рдения.
- Ну, так давай выпьем за ваш прикол. Он мне многое принёс. Я теперь в автобусах могу без билета ездить.
Колька хлопнул себя по щекам.
- Игорёк, мы ведь не хотели ничего плохого.
- Так ничего плохого и не случилось. Езжу в автобусе без билета, пью с тобой коньяк "Армения"... Где ж плохое?
Колька ещё что-то говорил, шевеля губами, но я его уже не слышал. Я подумал:
почему это Геккерн вообразился мне жирным и коротконогим? Я ведь знаю, что он был худощав и довольно высокого роста, никаких сальных прядей у него не было, поскольку он лысел, зато имелась бородка без усов, которую почему-то называют "шведской", хотя носили её в основном голландские шкиперы. Н-да, человеку с воображением нечего бояться, кроме собственного воображения. И почему это, кстати, моё воображение воображает только известных мира сего? Пушкин...
Пушкин... А вот хотя бы... хотя бы ... Ну вот Митяй с разгрузки угля. И из бара "Солнечный". Раки...
Митяй родился под созвездием рака. В недоброй памяти 1936 году. Детство его, невзирая на начавшуюся войну, было солнечным и безоблачным. Папа его был отмазан от фронта службой в райвоенкомате. И когда со службы возвращался он домой, маленький Митяй забирался под печку и баловался оттуда: приклеивал фальшивые усы, шевелил ими и спрашивал:
- Чо, похож я на терикана?
Папаня ласково глядел на сынка и говорил:
- Как хуй на Эйфелеву башню. Вылазь оттудова, дурило.
Когда пришло время, Митяй вступил в пионеры, когда пришло другое время - в комсомольцы. Будучи комсомольцем, претерпел он публичное развенчание "отца народов". В отличие от многих его сверстников событие это его не потрясло. С таким же равнодушием перенёс он за три года до этого и смерть вождя. Теперь его, военнослужащего срочной службы танкового полка под городом Гомелем Белорусской ССР, тревожила лишь одна мысль: не начнётся ли новая война. И, как это всегда бывает, война не замедлила начаться. Танковые войска были брошены на подавление венгерского восстания. Каждый солдат и каждый офицер в части трясся, ожидая приказа выступить на Будапешт. Но приказа для подгомелевской танковой части не последовало. Так что Митяй не участвовал. Приблизительно в то же время написал он первое своё стихотворение, двустишье: "Венец несбывшихся надежд - я не поеду в Будапешт".Собственное словоизлияние удивило его гораздо больше событий того года. Удивило настолько, что он решил об этом забыть. Вернулся из армии, зажил прежней жизнью, поябывал соседских девчонок, потом вдруг: "Я из армии вернулся, будто заново проснулся". Устроившись на конвейер саратовского шарико-подшипникого завода, сподобился до четверостишей и даже небольших стихов.
"Не верую потому что нелепо Над пустыней не плачут грозы Для чего измученному небу Проливать в песок свои слёзы Обнажать свои молнии-раны Испускать свои громы-стоны Чтоб умилостивить варана И разжалобить скорпиона?"
Был удивлён самим собой. Даже несколько возгордился. Наслаждаясь гордостью, попытался писать ещё. Получились гадости. К самому себе остыл. В этом взвешенном состоянии, не ожидая от себя ничего большего, познакомился он с Мариной Румянцевой, с которой каким-то образом прожил пятнадцать лет. Детей он, слава Богу, не нажил и благополучно развёлся на шестнадцатом году без большого ущерба.
Начал, впрочем, крепко пить. С шарико-подшипникового его уволили. Стал подшабашивать на Саратове-Товарном, ибо никакой чёрной работы не гнушался. А работа и впрямь была чёрной - разгрузка угля. Чаще же всего наблюдали его в пивнушке на Сенном Рынке, где он брал пиво на вынос и потреблял его, сидя под навесиком, попутно обдирая воблу и философствуя в пространство. В собеседниках Митяй не нуждался. Жил он жизнью животной и простой. Желал лишь, чтобы все оставили его в покое. И, в конце концов, все оставили его в покое. Завсегдатаи пивнушки, прочувствовав его натуру, уже и не пытались подлезть к нему с разговором, но с удовольствием перешёптывались в его адрес - ведь в подобных российских заведениях всегда необходимо найти какого-нибудь чудака, о котором можно было бы пошептаться. Митяй не обращал на это внимания, а, скорей всего, и вовсе не замечал шёпот у него за спиной.
Но каждую ночь снилось ему теперь одно и то же: он - волк, бегущий по чёрному лесу, непонятно, от кого или за кем, но знает, что надо бежать, и вот взбегает он на совершенно облысевший холм посреди леса, и перед ним распахивается всё небо с серебрянным кружком луны, и ему хочется не то вознести небу молитву, не то поведать луне сразу все свои стихи, он задирает лицо - нет, морду - вверх, раскрывает рот - нет, пасть - и оттуда вырывается хриплый волчий вой. И просыпается Митяй с совершенно мокрым лицом, с тоской бессилия, что ничего он со своей трижды опаскудевшей жизнью поделать не сможет.
"С серебряной тоской, - вдруг подумал Митяй, сидя под навесиком с пивною кружкой в руке. - Серебряной, как луна над холмом".
"С сербряной тоской", - подумал я, сидя в Колькином ларьке со стаканом коньяка "Армения" в руке.
"С серебряной тоской", - неожиданно для меня подумал Колька, наблюдая, как я пью его коньяк.
"С серебряной тоской", - подумал Русланчик, глядя на часы и подсчитывая, сколько осталось до конца работы, до встречи с Игорем.
"С серебряной тоской", - подумал Серёжка, слушая звуки похоронного марша, провожающие в последний путь бывшего начальника штаба дивизии.
"С серебряной тоской", - подумал Петро, бывший угольный напарник Митяя, ставшего некогда для него, Петра, чуть ли не отцом родным. А теперь Петро со всей серебряной тоскою знает, что не вернётся к Митяю никогда.
"С серебряной тоской", - снова подумал Митяй, допивая пиво.
"С серебряной тоской", - подумали ВСЕ.
- Спасибо за коньяк, Колька, - сказал я обожжённым ртом, отставляя пустой стакан. - Пойду.
- Куда?
- Неважно. Юрочке привет. Дай бутылку водки на дорожку.
На "Абсолют" Колька не расщедрился, пришлось брать бутылку "Смирнова". С бутылкой подмышкой ввалился я в Серёжкину сторожку.
- О! - воскликнул Серёжка - Кого мы видим! L'ange a tombe sur la terre!
- Est tombe, - механически поправил я.
- Чего? - не понял Серёжка.
- Говорю, est tombe. " Tomber " спрягается в перфектном времени с "etre", а не "avoir".
- Ну-ну, - только и сказал Серёжка, - ты что, на досуге повторяешь школьный курс французского?
- Зачем повторять? Я и так его знаю.
- Хе. А что ты ещё знаешь? - Серёжка с явным удовольствием таращился на оттопыреный карман моего пальто, угадывая в нём бутылочку.
- ВСЁ, - спокойно ответил я. - Даже жить неинтересно.
- Да-а, - притворно вздохнул Серёжка, - как я тебя понимаю... Я, кстати, тоже знаю, что у тебя в кармане лежит.
- И я. А ещё - где ты сегодня от Корнеича бутылку заныкал.
- Э? - Серёжка с недоверием посмотрел на меня. - Ну, и где?
- На дне пожарной бочки с водой, что на дворе стоит. И не противно тебе?
