Меч Вседержителя - Петухов Юрий Дмитриевич (серия книг .txt) 📗
– Ничего, ничего… – как заведенный бормотал Дил Бронкс, – им просто повезло! они все спаслись! и ушли на
Небо!
Он добрел до скоростных капсул. Влез в одну. И по витой полой нити понесся в носовые отсеки. Механизмы корабля и автоматика еще жили, доживали последние свои денечки. Но ни в одной шахте не было ни единой ракеты… Они бились до последнего! Они не сдались на волю победителя. Они дрались!
Роскошные белые двери с золотой инкрустацией, двери в каюту адмирала были наполовину выломаны, забрызганы черной запекшейся кровью. Трупы лежали вповалку. Здесь их было особенно много, видно, обезумевшие от ужаса люди бежали сюда, где, как им казалось, была последняя крепость, последняя защита. Они лежали в пять или шесть слоев – они в безумном страхе, в истерике давили друг друга, и экипаж ничего не мог с ними поделать. Дил видел истерзанные тела бойцов, согнутые в дугу лучеметы, раздавленные парализаторы. И ни одного трупа трехглазых. Ни одного!
Он сразу понял, что Светлану, то, что от нее осталось в таком месиве не отыскать. И все же он протиснулся меж телами в каюту, запрыгнул на огромный длиннющий деревянный стол, сработанный под XIX век, резной, дубовый, солидный. Пробежал по нему, перепрыгивая через тела, отдернул бархатную зелену штору. И замер.
Прямо посреди здоровенной картины, изображавшей морское сражение двух или трех десятков белоснежных парусников, на потемневшем от времени холсте, в золоченой роскошной раме висел распятый седоусый адмирал в белоснежном кителе с витыми золотыми погонами, орденами, медалями… Набрякшие и сизые кисти рук его были пронзены и пришпилены прямо сквозь холст к стене двумя офицерскими кортиками, еще один торчал из горла. И ни единой капельки на белоснежном мундире. Дил вспомнил, как сидел перед командующим флотом в этой ослепитель-чой каюте. Седоусый старик, добродушный и неторопливый. Он все улыбался, не хотел отпускать «полковника Бронкса», как он его называл. Тогда он казался побольше, поздоровее. И усы топорщились вместе с бакенбардами как-то задорно, по-боевому. Слеза навернулась на черную щеку. Дил отвернулся.
Только теперь он заметил, что по всему обширному залу с высоченными потолками, по всей каюте на огромных батальных полотнах висят люди в мундирах, капитаны. Им воздали особую честь. Их распяли над грудами трупов. И они, наверняка, умерли не сразу, они видели, что тут творилось. Нет, это было выше его сил. Этого невозможно было вынести.
В рубку угнанного монстра Дил вернулся мрачный, полумертвый.
Он опустился в ставшее уже привычным кресло. Скривился от боли в несуществующей, оторванной руке. И отдал бортовому «мозгу» команду.
Только после этого он включил полную прозрачность.
«Ратник» медленно и неуклюже поднялся над платформой. И пошел в сторону пылающего Армагедона. Гравипо-ля, послушные воле Бронкса, подтолкнули его туда – вперед и вниз. В ослепительную огненную могилу, лучше которой не сыщешь во всей Вселенной.
Солнечная Система. Сгусток тьмы. 6996-й год скитаний.
– Ну, вот так-то лучше будет, урод! – Говард Буковский ударил карлика Цая по плечу.
Тот чуть не упал. Ноги от слабости подкосились.
Но Крежень радовался недаром. Его собственная судьба зависела от этого недоноска, от этой жуткой помеси землянина и инопланетянки с далекой и полусказочной Умаган-ги. Цай ван Дау, наследственный император и беглый каторжник-рецидивист был его последней надеждой. Крежень не питал иллюзий в отношении себя самого – они, эти твари поганые, выжали его как лимон, и они уже готовы были выбросить его, когда подвернулся этот вундеркинд-уродец.
Сгусток держался вокруг заурядной космостанции, сработанной еще лет сто пятьдесят назад. Крежень ничего толком про эти сгустки не знал, ему не растолковывали что да почему, не считали нужным. Он был рабочей скотинкой и сам понимал это. Рабочую скотину кормят и поят, пока от нее есть толк. Все, кончились счастливые денечки, когда можно было гулять и куролесить по Земле. Кончились! Он работал на них, не особенно напрягаясь, но работал – и он сам приближал свой конец. Теперь его главной задачей было этот конец оттянуть. Черный Мир не войдет на Землю с ходу, он еле уцепился за Систему – насколько Крежень догадывался, там было не больше трех полевых областей Мрака. Зато в Пристанище эти твари перетекали из бездонного Океана как по трубочке-соломинке, перетекали по капельке, заполняя его, выдавливая нежить в земные миры, манипулируя ею издалека, исподспудно. То, что для некоторых было секретом, Крежень постиг давно: выползни-сата-ноиды – дерьмо, земная разработка, подпитываемая силовыми линиями инфернополей, выползни – мусор, дрянь, временное явление. Когда придут черные, с этими скотами будет то же самое, что и с людишками, даже раньше. И козлы эти трясущиеся, поганые и прозрачные – тоже дерьмо, точнее, мешки с дерьмом, биомасса из Пристанища… они могут всех подмять под себя, всех позагонять в подземелье: и людишек, и рогатых, и всю разномастную инопланетную сволочь. Но не они хозяева, не они! А хозяевам подлинным нужны такие как коротышка Цай, мастерюги по межуровневым связям и сквозным каналам. Нечисть нечистью, а понимает свой интерес! Да, за последние полгода нервишки у Креженя совсем подрасшатались.
Тяжко работать сразу на двух господ, еще тяжелее на два десятка. Ну, ничего, ныне с синклитами да синдикатами покончено, скоро останутся одни единственные. Коли они первые сгустки тьмы протолкнули через все барьеры, начали мастерить узловые структуры, значит, скоро и сами объявятся. Авось, и воплотят в кого-нибудь, ведь от этих козлов из Пристанища воплощения не дождешься, они только и глядят, чтоб маху дал, чтоб в консервы закатать… Нет, не было покоя Седому. Но и обижаться он не мог. Хозяева вытянули его из петли, в последний час вытянули, за такие дела по гроб жизни задарма служить полагается. От Кеши Мочилы ушел! Это ж ни в сказке сказать, ни пером описать! От эдакого мужлана, эдакого бандюги уйти, когда уже лапы его черные на глотке сомкнулись, умельцем надо быть. Крежень верил, что и его со временем оценят, не все ж этих яйцеголовых умников ценить вроде Цая! Крежень на дню по пять раз вспоминал, как его, из петли вытащенного, в куб льда хрустального закатали да на допрос к довзрывни-кам, на просвечивание – все нутро вывернули, несмотря на заслуги прежние. После этого, он им Цая и раздобыл, семь спецслужб вокруг носа обвел, а коротышку вытащил, не то гнить бы ему среди прочей биомассы на рудниках и в забоях. Нечисть нечистью, а тупая, сама ни шагу ступить не может! Чтоб они делали без таких как Говард-Иегуда бен Буковски?! Да, Крежень был доволен собой. И он верил в свою звезду. Вот и коротышка сломался.
– Я свое исполню, – повторил Цай ван Дау с нажимом.
– Ну и славненько! – Крежень снова занес руку, но хлопать не стал – ну его, еще вышибешь душу, и так немощный, еле стоит.
Цаю и впрямь было тяжело. Он стоял у огромного обводного иллюминатора, каких не делали уже полтора века, и глядел в темноту космоса. Цай все понимал. Особенно хорошо он понимал Седого, эту продажную шкуру. Ну да плевать на него… Главное, что Цая не пытали уже, по его прикидкам, не меньше месяца. Наоборот, они откачивали его, откармливали для будущих трудов… неправедных. Цай еще не понимал, чего именно от него желают. Зато он хорошо знал, чего желает он сам.
И вдруг ни с того ни с сего ткнул уродливым кривым пальцем себе в лоб, прямо в незаживающую рану.
– Ты знаешь. Седой, – спросил он как-то странно, глядя исподлобья на Говарда Буковски, глядя с прищуром и недоброй улыбочкой, – ты знаешь, откуда она взялась?
Крежень знал, точнее, слышал. Но он не ответил, он был опытным спецагентом и всегда давал жертве возможность высказаться.
– Там, под черепной коробкой, стоял приемодатчик. Ты знаешь, что это такое! – продолжил Цай, не опуская прищуренных, полузалепленных бельмами, налитых кровью глаз.
Эти хреновины вживляют в мозг каторжникам, понимаешь, всем, кто попадает на зону. Его можно блокировать извне. Но я не мог этого сделать. Седой. Не мог! Я был простым заключенным, осужденным на медленную смерть в гиргеиской подводной каторге, я был рабом, тягловой скотиной… Но у меня имелся кривой и ржавый гвоздь. Ты та-мх, наверное, и в глаза не видывал… а у меня был. И вот этим гвоздем, – Цай вздохнул тяжко, будто припоминая прежнее, – я разодрал себе кожу на лбу, потом мясо, мышцы, они там есть, Седой, можешь мне поверить, потом я ковырял череп, я целую неделю дырявил свой череп, и терпел, терпел. Седой. И я его продырявил! Я выковырял из мозга эту хреновину! Понимаешь?
