Великое делание, или Удивительная история доктора Меканикуса и его собаки Альмы - Полещук Александр Лазаревич
К вечеру Альма опять исчезла, и несколько дней я ничего о ней не знал.
Как-то днем меня подозвал сосед, работавший в своем саду. Я подошел к забору, разделявшему наши участки.
— Видел вашу новую собаку, — сказал он, вытирая руки о фартук. — Шатается по городу…
— Где?
— Да возле больницы областной, в скверике. Пойдите, может, уведете ее.
— Но она ведь не сидит на месте…
— А по-моему, она на своем собачьем месте. Хозяин-то ее, наверное, в больнице? Вот она и не отходит.
Я действительно нашел Альму возле больницы. Она узнала меня и пошла за мной, безучастная и грустная. Последние дни она ничего не ела. Бока ее ввалились, выступили лопатки.
У калитки меня догнал почтальон и протянул какую-то запечатанную сиреневую бумажку. Я расписался на квитанции. «Телеграмма, наверное» — подумал я, распечатывая склеенный вдвое листок. В сумерках я мог разобрать только одно слово: «Повестка»…
Дома при свете лампы я прочел, что меня вызывают назавтра, к семи часам вечера. Нужно явиться к следователю Клименко. Зачем я ему? Ну, видел этого человека, хозяина Альмы…
Пойти к Клименко мне не пришлось. Следователь пришел сам. Это был тот самый высокий лейтенант милиции, с которым я познакомился во время аварии на дороге. Сегодня он был в штатском. Я провел гостя в кабинет.
Он долго молчал, потом расстроено сказал:
— Пострадавший-то умер.
— Умер?!
— Да, еще вчера. Так и не пришел в себя… Нужно, чтобы вы вспомнили буквально всё, что знаете о нем.
— А номер машины? Ведь на машине был номер. Странный какой-то.
— Номер не наш, машина чужая. Немецкая, из Федеральной Германии. Номер войсковой, оккупационных войск… Как она к нам попала? Да, по-видимому, с помощью этого слепящего, дурманящего газа. Машина мощная, с хорошей проходимостью. Пограничники рассказывают, что со стороны границы раздались выстрелы — и перед постом появилась машина. Затем у всех на контрольно-пропускном посту наступило то хорошо знакомое нам всем ощущение, когда все видимое перестает быть видимым, а видишь черт знает что! В общем чертовщина. Они настигли машину только за городом, но уже было поздно — авария… Мы внимательно рассмотрели ее корпус. По машине стреляли, и не раз. Много разных отметин. Интересно, что пулевые отверстия говорят о разном калибре оружия. В одном месте следы взрыва какой-то гранаты. Очень характерные царапины, знаете, такими лучами. Извлекли и осколок, очень странный… Вы, конечно, никому не должны об этом рассказывать! Вот распишитесь на всякий случай… Это в порядке формальности… Так вы говорили, что видели собаку, которая была в машине вместе с погибшим?
— Она у меня.
— У вас?! — Клименко вскочил и тихо сказал: — Ее нужно застрелить, немедленно!..
— Почему? Собака неплохая. Очень тоскует по своему хозяину.
— Где она?
Я подвел его к окошку. Альма, грустная и сосредоточенная, стояла посередине двора, а вокруг нее носился Сибиряк. Сибиряк лаял, рычал, без устали бегал вокруг Альмы. Трудно было понять, нападает ли он на Альму или хочет ее расшевелить.
— Вы думаете, что она бешеная? — спросил я.
— Нет, этого я как раз не думаю. Бешеная собака не живет более семи дней, а сейчас пошла третья неделя… Она пьет воду?
— Пьет… Но смотрите!
Альма, которой, видно, надоели приставания Сибиряка, быстро прыгнула к нему, схватила его за загривок и, резко вскинув себе на спину, куда-то понесла.
— Она все-таки бешеная! — крикнул Клименко и схватился за задний карман, в котором проступали очертания пистолета.
— Идемте! — сказал я.
И мы спустились в сад.
Возле большой бетонированной ямы, которую вырыли прежние владельцы дома, стояла Альма и держала над темной дождевой водой, что всегда была на дне этой ямы, затихшего и объятого ужасом Сибиряка. Затем она поставила его на землю. И Сибиряк, пристыженный и присмиревший, убрался в свою конуру.
— Как она его!.. — смеялся Клименко. — Признаться, когда она бросилась к вашей второй собачке… Как ее зовут?.. К Сибиряку? Я решил, что она взбесилась, А ведь поставьте себя на ее место: вот так приставала бы к вам какая-нибудь шавка, ей-ей, не выдержал бы. И все-таки многое неясно… Позовите-ка ее сюда.
— Альма! — крикнул я. — Альма, сюда!
— Иди, иди сюда, — говорил Клименко, похлопывая себя по бедру. — Ну иди.
Альма посмотрела на него, но не подошла.
— А какой у нее ошейник! Я такого никогда не видел! — Клименко наклонился над Альмой и прикоснулся руками к ее ошейнику.
Альма преобразилась, шерсть на ней стала дыбом. Она грозно зарычала и, пригнув голову, стала наступать на Клименко.
— Что ты? Что ты?.. А ведь в ошейнике дело. Может быть, там что-нибудь спрятано?
— Попробуем снять, — согласился я, но, как только прикоснулся к ошейнику, спокойной и ласковой Альмы не стало.
Ее шерсть вновь вздыбилась, она грозно зарычала, потом поползла брюхом по полу, заглядывая в глаза то мне, то Клименко. Она всем своим существом просила о чем-то.
— Обратите внимание… — говорил Клименко, всматриваясь в ошейник, — обратите внимание на эти медные шишки. Они не фабричного производства, они сделаны вручную. В ошейнике может быть какой-нибудь тайник.
— Не думаю. Он из какой-то тонкой пластмассы. Слишком тонкой, чтобы она была двойной. Но все-таки попробуем.
Мне удалось быстрым движением расстегнуть и раскрыть ошейник. Но Альма вырвалась у меня из рук и повалилась на ковер. Я причинил ей какую-то невероятную боль. Клименко дотронулся до раскрытого ошейника, который висел на шее у Альмы. Он был прикреплен прямо к ее коже, будто приклеен… Я бережно застегнул ошейник. Альма пришла в себя, нетвердо ступая прошла в угол и, отвернувшись от нас, улеглась на ковре.
— Вы что-нибудь понимаете? — спросил я Клименко.
— Нет. Я чувствую, что с ошейником что-то связано. И зачем понадобилось намертво прикреплять ошейник к самой шкуре? И как это сделано, зачем? Ужасно! Я ведь хотел сорвать его…
— Мы убили бы ее!
— Возможно, все возможно… После поведения во дворе… Как она проучила эту маленькую собачку, вашего Сибиряка! Это очень остроумно, это слишком остроумно для… собаки. И я сейчас совсем в другом свете рассматриваю один факт… — Клименко раскрыл свою папку и вынул фотографию: — Смотрите…
На фотографии была мужская рука. Узкая, мускулистая, безжизненно распластанная на белой материи, рука была усеяна глубокими порезами.
— Это все стеклом, — Клименко указал на порезы. — Переднее стекло машины было разбито вдребезги, но не это главное. Вот здесь, возле большого пальца, и здесь, с другой стороны, вы видите? Это следы зубов. Рука сжимала руль, и ее целиком обхватила пасть этой самой Альмы. Я вначале подумал: уж не собака ли виновата? Собака могла испугаться толчка, в страхе «тяпнула» хозяина за руку. Но сейчас…
— Вы говорили, что машина немецкая? — спросил я. — И знаете, Альма не понимает никакой команды, обычной собачьей команды. Может быть, попробовать по-немецки? Но я неважно говорю. Так, чуть читаю, перевожу…
— Я тоже не силен… Но можно попробовать, — согласился Клименко. — Собака, кажется, пришла в себя… Альма, принеси мне книгу! — по-русски сказал Клименко. (Альма не пошевелилась.) — Дас бух! — повторил он по-немецки.
Альма тотчас же вскочила и, схватив зубами первую попавшуюся ей книгу с письменного стола, осторожно положила ее на колени Клименко.
Клименко скромничал — он совсем неплохо говорил по-немецки. И собака выполняла все его приказания. Она вспрыгнула на стол, затем выбежала в коридор и вернулась оттуда с его фуражкой, становилась на задние лапы, потом неожиданно уселась на пол и перестала повиноваться. «Что вам нужно? Я больше не буду выполнять бесполезные поручения», — говорили, казалось, ее глаза.
— Да кто ты? — ласково спросил Клименко по-немецки. — Человек или зверь? Меньш одер тиир? Кто ты?
Альма внимательно смотрела на Клименко, потом подошла к столу, лапой свалила стакан с ручками и карандашами и, взяв один из карандашей в пасть, подошла к нам. Она аккуратно, искоса следя глазами за кончиком выступавшего из ее пасти карандаша, перекусила его пополам, уронив одну из половинок на ладонь Клименко.
