Мироздание по Петрову - Прашкевич Геннадий Мартович (чтение книг .TXT) 📗

Ладно, надо было что-то делать.

По лестнице (лифт задымлен) я спустился в подъезд.

На улице ко мне бесшумно подкатила черная „Волга“. Я хотел сойти на обочину, но дверца открылась, меня рывком втащили в салон. Отберут кошелек, мелькнуло в голове. Но „Волга“ пересекла проспект, углубилась в какой-то проселок, никто ничего не требовал, только ветки шумно хлестали по лобовому стеклу. Я не мог шевельнуться, прижатый к коленям каких-то мрачных людей.

Потом машина остановилась.

Меня выпихнули задом на мокрую траву.

Тогда я впервые увидел перед собой Тараканыча.

Невзрачный мужик с узкими длинными усиками. Он грозно ими подергал и оперся о влажный капот.

– Слыхал про лягушку?

– Про которую? – не сразу сообразил я.

– Ну, сынишка зовет: „Мамка, иди сюда, здесь лягушка!“ – „Ой, не хочу, они зеленые и прыгают“. – „Иди скорее, моя не прыгает“. – „Нет, не хочу, она укусит“. – „Да, мамка, иди! Как она дохлая тебя укусит?“

Меня морозом пробрало от такого анекдота.

Лет пятнадцать назад после какой-то ужасной пьяни ползал я по полу, разыскивая в бутылках каплю алкоголя. Я тогда увлекался Бодлером, грязь меня не пугала. И оптимизма было по уши. Ты проснулся, бессмысленно бормотал я себе. Ты проснулся, считай, это удача. Вон даже телефон трещит.

„Я слушаю, слушаю…“

И ровный голос: „В понедельник с утра… Третий этаж… кабинет такой-то…“

Ужасно прозвучало. Конечно, людей уже не расстреливают на заднем дворике Обкома партии, да и что я мог совершить такого? Ну, брал у Рябова фотокопию книги „Архипелаг ГУЛАГ“. В советские времена это тянуло лет на семь, не больше. Ну, Ася давала мне известный труд Доры Штурман. Он мне даже не понравился, но это тоже семь лет. „Почитай духов и держись от них подальше“.

Разыскивая сигареты, наткнулся в кармане на массивные золотые часы.

Никогда не было у меня таких часов. У меня даже знакомых с такими часами никогда не было. Поздно вечером, вспомнил я, мы заказали со Славкой и Корнеем котлету „Спутник“ в кафе того же названия. Золотых часов ни у кого не было. Из кафе мы перешли в гостиничный ресторан, там Корней отпал, но золотых часов все равно ни у кого не было. Зато подсели к столику какие-то злые русские тетки. Пришлось перебраться к скромному одинокому иностранцу. „Уи! Уи!“ Галстук с него я не срывал. Вспомнив это, сразу позвонил Славке: „У тебя есть золотые часы?“ – Славка ответил злобно. В том смысле, чтобы я отпал. – „Ладно. День какой сегодня?“ – „Может, суббота“. – „А я вчера брал у тебя массивные золотые часы?“ – „Нет у меня таких“. – „А Корней где?“ – „Да вон валяется на полу“. – „При нем были массивные золотые часы?“ – „Не знаю. Но при нем даже жены когда-то были“.

В субботу я еще пил, но в воскресенье вышел из штопора.

Славка всяко меня ободрял, даже учил известным тюремным песням.

„А я тебе веселую картинку нарисую для надзирателя“, – с фальшивой бодростью предложил Корней. Свои работы он никому не дарит, а тут такой щедрый жест: за пять минут изобразил трогательный летающий фаллос с крылышками.

„Что же это подумает старший надзиратель, когда Кручинин покажет ему твою картинку?“ – удивился Славка.

„А что подумает следователь, когда Кручинин выложит перед ним такие массивные золотые часы?“

Короче, в понедельник я оказался по адресу.

Деревянные скамьи. Ленин в кресле (картина). Обычные глупости.

Ничего интересного. До сих пор злюсь.

Рассказав анекдот, Тараканыч посмотрел на меня с сомнением:

– Какой коньяк предпочитаешь?

– Дагестанский.

– Почему?

– Он не паленый.

Тараканыч удивился. Наверное, он к коньякам подходил как-то не так. Невзрачный, но себе на уме. Корешей держал за тонированными стеклами, а сам старался.

– На какие средства баб содержишь?

– На подручные.

– Это как?

– Романы пишу.

– Ну это всякий может, – охотно поверил Тараканыч, отгоняя надоедливого комара. Наверное, боялся, что буду врать. И снял последние сомнения: – Это ведь я только вид делаю, что хочу тебе добра. Догоняешь?

Я кивнул.

– Долги есть?

– Конечно.

– У Аси брал?

– И у нее.

– Сколько?

– Сто.

Тараканыч закурил. Сказанное, несомненно пришлось ему по душе. Выпустил одобрительно дым из пасти:

– Зачем тебе сто штук? Говори одну правду.

– Одну я уже сказал.

– Гони вторую.

– Так не штук, а рублей.

– И двадцатку присчитал к долгу? – хитро подмигнул Тараканыч, отчего меня опять пробрало морозом. Откуда он мог знать про зеленую двадцатку, пришлепнутую к портрету Режиссера?

– Сделаем так, – предложил Тараканыч, каблуком вминая в землю недокуренную сигарету. – Добра я тебе не желаю, но на плохое тоже времени нет. Три дня. Не больше. Всего три дня. В субботу деньги не принесешь, оторвем тебе фаберже. И сумму не перепутай. – Он прищурился: – Девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот восемьдесят долларов.

Видимо, скостил двадцатку.

Глава четвертая

ХЛОПЧАТНИК ДЛЯ МАРСА

Меньше всего меня интересует жизнь в Космосе.

Мне все равно, Опарин был прав, приписывая ее к Земле, или Аррениус, распространяя по всей Вселенной, или даже Вернадский, утверждавший, что жизнь возникает в самый первый момент творения вместе с материей и энергией. Я предпочел бы, чтобы некоторые формы жизни не возникали вообще (как Тараканыч) или не сбегали бы трусливо в неизвестность (как Архиповна). Мобильник Архиповны был заблокирован, посоветоваться не с кем. Позвонить Мерцановой? Она скажет: „Миллион баксов? Ты, Кручинин, явно не по средствам живешь!“

А главное, я ничего не понимал.

Дома поставил кофейник на единственную уцелевшую конфорку.

„Это просто вода, а не мокро от слез“. Асин телефон не отвечал. Я набирал ее номер раз десять. Долгие печальные гудки. Квартира Режиссера набита сочувствующим народом, а трубку там никто не брал. Правда, несколько раз звонила Юля. – „Я надену серенький сарафанчик, – скорбно щебетала она, имея в виду близкие похороны. И не выдерживала: – Ты меня хочешь?“ – Я молчал, тогда она снова говорила про сарафанчик: „Это скромно?“ – „Сойдет“. – „А тебя тут спрашивали, Кручинин“, – вдруг вспомнила она. – „Кто это еще?“ – перепугался я. – „Да какие-то адвокаты“. – „Зачем я им?“ – „Просили передать, чтобы работал тщательнее“.

Мне опять стало не по себе.

А квартира Режиссера не отвечала.

Но прорезалась экстремалка. „Хочешь, приду, что-нибудь сделаю?“

И хитро затаила голос.

„Что, например?“

„Слыхал про французские поцелуи?“

„Ты обалдела? В такой день!“

„Ах да, – неохотно спохватилась Света. – Только что в том такого? Мы же сопереживаем. – И вспомнила мстительно: – Тобой тут интересовались“

„Где это тут?“

„На рынке“.

„Рубщик мяса?“ – неудачно пошутил я.

„Да нет. Вполне интеллигентный человек в рубашке от Версачи. – Она выдержала эффектную паузу. – Но лучше бы он принял душ. От него так несло, так несло“.

„Чего он хотел?“

„Да я что-то не догнала. Вроде советовал тебе впредь вдумчивее работать“.

Короче, все хотели, чтобы я работал тщательнее и вдумчивее. Плюнув, набрал рабочий номер Мерцановой. Бывшей актрисы на месте не оказалось, трубку подняла ее любимица Алина.

„Ой, Алисы Тихоновны сейчас нет!“

Где-то в Салоне зудело противное электрическое сверло.

„Вы что там? Слушаете Шнитке?“

„Мой любимый композитор“, – голос у Алины был такой нежный, что я не выдержал:

„Выходите за меня замуж?“

„Вечно вы так, Кручинин, – расстроилась Алина. – Как я за вас пойду, если вас с фоткой разыскивают“.

„Милиция?“

„Больше на бандитов похожи“.

В дверь постучали.

Я открыл и увидел академика Петрова-Беккера.

– Переезжаете?

Я обалдел. Да, конечно. Вот уже порубил мебель, разбил зеркала.

Академик Петров-Беккер долго приглядывался, куда сесть. Потом выбрал подоконник, рядом с листками сценария. Любовно собрал их в стопку.