Я вернусь через тысячу лет - Давыдов Исай (книги онлайн бесплатно серия .txt) 📗
Собственно, такие запоминающие устройства были придуманы страшно давно – в конце двадцатого века. Но оказались громоздкими и остались только при телефонах. В радиофоны не попали. И у меня первое устройство получилось громоздким – больше самого радиофона. И, значит, было бессмысленно – кто же станет таскать с собой две коробки вместо одной?
Потом я собрал еще восемь таких “поминальников”. И каждый последующий был меньше предыдущего. Последний был уже с четверть футляра радиофона. Но и это было много, потому что никто не станет увеличивать футляр. Все и так ворчат, что радиофон велик, тяжел, оттягивает карманы...
– А если уменьшить батарейки? – подкинул мне однажды идею Юлий Кубов. – Неужели тут предел?
Я занялся было батарейками радиофонов, стал искать что-то другое, полегче, поменьше, поновее, но потом увлекся коробочками эмоциональной памяти, или коэмами, как стали называть их после Женькиного “изобретения”, – и забросил все остальное.
А теперь, кажется, я нашел путь к тому, чтобы уменьшить батарейку. Намного. И собрал еще один “поминальник” на десять номеров – совсем уже крохотный. Пригодилась долгая возня с коэмами. Полтора года я отдал им. И они многому научили меня. Ведь там все миниатюрное. Почти микроскопическое. Может, и удастся теперь загнать этот “поминальник” в стандартный радиофон? Казалось бы, и немного уже работы – чуть-чуть. Но последнее “чуть-чуть” почему-то всегда самое долгое и трудное.
...За Линой захлопывается школьная дверь. Я подключаю клеммы к вискам, и биолет, медленно выбравшись из границ квартала, поворачивает к моей школе.
3. Мы – счастливчики
...На вечернее наше собрание Таня приходит спокойная, медлительная и, как ни в чем не бывало, по-прежнему садится рядом со мной, тихо говорит:
– Ты уж потерпи сегодня, Шур? Не стоит показывать всем, что у нас случилось. Начнут спрашивать, мирить... Зачем?
Я молчу. Тяжело сейчас сидеть рядом с ней. Но уйти не могу. Понимаю, что она права.
И потом этот ее взгляд!.. Она так нежно поглядела! Мне даже показалось, что в ее глазах блеснули слезы.
Может, это жалость? Сильная жалость? Все-таки я не чужой ей.
Но мне не нужно жалости! Мне хочется уйти!
А тогда она будет жалеть меня еще больше. И другие станут жалеть. Потому что поймут.
Нет, нельзя от нее сейчас уходить! Она права.
Результаты проверочных бесед я слушаю не очень-то внимательно.
Мы с Таней всегда учились хорошо, и у нас просто не может быть плохих результатов. А будет у нас баллом выше или баллом ниже – какая разница? В институты нынче принимают не по этим баллам. В институты принимают по самостоятельным работам, которые выполняются в первый месяц учебы. Сделаешь хорошую работу – примут. Не сделаешь – отложат на год.
Когда буду поступать в институт – возьму для самостоятельной работы обратную связь коробочек эмоциональной памяти – от коэмы к мозгу. От записи биотоков с жизненными впечатлениями до их воспроизведения в другом мозгу. То, что не доделал и не мог доделать Женька Верхов. У него записанные биотоки воспроизводятся на экране. У него это – всего лишь холодный стереофильм без съемок. А должно быть – сопереживание. Один записал в коэму то, что случилось, а другой зажал ее в кулаке и чувствует, что с ним происходит то же самое, что с автором записи. Ведь без этого коэмы – всего лишь занятная игрушка.
У меня эта обратная связь в принципе решена. Если целый месяц не заниматься больше ничем – сделаю. И хоть тошно снова браться за коэмы – для вступительной работы сойдет.
А может, удастся к тому времени вогнать “поминальник” в оболочку радиофона? Тоже неплохо для вступительной работы.
И у Тани почти готова вступительная работа. Уже полтора года Таня записывает на диктографе свои мысли о старинных утопиях, о фантастике прошлого и наших дней, об образе человека будущего во всей этой литературе. В столе у Тани целая стопа заметок. Наверняка из них быстро можно сделать вступительную работу.
Это увлечение фантастикой началось у Тани еще в девятом классе, после одной из наших ссор. Мы тогда недели две не встречались по вечерам, у Тани было необычно много свободного времени, и она прочитала книгу астронавта Михаила Тушина о планете Рита и еще десяток старинных фантастических книг, которые упоминал Тушин. Ведь его корабль “Урал” ушел с Земли еще в двадцать первом веке. А вернулся в двадцать третий. И Михаил Тушин, родившийся и выросший в космосе, мог читать только старинную земную фантастику. Ту, которую давно уже позабыли на Земле. И в которой Таня нашла немало интересного.
После тех двух недель она и начала всерьез изучать фантастику вообще и увлеклась этим. И уже не раз говорила:
– А если бы мы тогда не поссорились, Шур? Так бы я и не занялась фантастикой?
...По инерции я все еще думаю о том, что и как будет у Тани. Привык чувствовать ответственность за ее судьбу. И вот теперь у меня уже нет права на эту ответственность, а мозг все еще продолжает прежнюю работу.
Нет кнопочки – той самой, которую можно было бы нажать и прекратить все бесполезное.
...Кончают читать итоги проверочных бесед...Сейчас должны объявить, кого отобрали в “Малахит”, – и собрание будет закончено.
Я читал, что когда-то любили долгие собрания. Сейчас их не любят. Сейчас просто никто не стал бы на них сидеть.
–...Из нашей школы только двое поедут в “Малахит”, – говорит директор. – Комиссия отобрала Евгения Верхова и Александра Тарасова.
Вот это да! Я? Неужели я? Ура!!
И Верхова! Почему, собственно, Верхова? За что? Ах, да!.. Он же гений! На Рите, конечно, нужны молодые гении.
Но тогда – за что меня? Я не успел сделать открытий, у меня нет славы. О моей работе с коэмами и радиофонами знает только Юлий Кубов.
Но, может, и этого достаточно? Кубов никогда не любил болтать и ничего никому не обещает. Он все делает молча.
Впрочем, ладно! Сейчас уже не важно – за что. Взяли – и ладно!
А Таню не взяли... Таня остается. Как просто все решилось! Интересно – а Олег?
– Из пятьсот третьей школы кого-нибудь отобрали? – громко спрашиваю я.
– Никого, – отвечает директор.
Таня глядит на меня громадными, испуганными глазами. В пятьсот третьей учится Олег. Неужели она боялась, что я громко назову его имя?
– А всего сколько из нашего города?
Это спрашивает Лена Букова. И голос у нее дрожит. Да! Она ведь не едет! Она тоже остается. Как Таня. И что у них теперь будет с Женькой?
Впрочем, может, Женька еще и не улетит? Может, и я останусь? Ведь только четверть тех, кого берут в лагерь, попадет на корабль. Только шестьсот из 2400!
–...Всего из нашего города взяли четырнадцать человек, – отвечает директор Лене Буковой. – Как видите, счастливчиков немного. Но все-таки нам привилегия. Из других городов брали меньше. Сказывается, что мы создавали “Малахит”.
– Он подавал заявление? – тихо спрашиваю я Таню.
Она почему-то вздрагивает, но сразу понимает, о ком речь.
– Нет, – отвечает.
– Почему?
– У него что-то с ногой. Врожденное. Знал, что не возьмут.
– Он вроде не хромает.
– Но с трудом бегает. С большим трудом.
– Ну что ж... Желаю вам счастья.
– Спасибо, Шур!
У нее в голосе слезы. Почему вдруг слезы?
Ах да, это опять, наверно, жалость! Скорей бы уж все кончалось! Уйти! Уйти!
Ребята шумно поднимаются из-за столов, обступают учителей, благодарят их.
Наконец-то!
Я тоже встаю, прощаюсь с Таней, крепко жму ее руку.
Я не сержусь на нее. Она была хорошим другом – нежным, заботливым, преданным. Наверно, просто невозможно быть лучшим другом, чем была она. Я был очень счастлив с ней. И долго – четыре года. Когда-нибудь они покажутся мне целой жизнью. Богатой. Полной. Прекрасной. И нужно быть благодарным за это. Таня ведь не обязана любить меня всю свою жизнь. И не виновата в том, что Олег оказался лучше. Это я виноват.
– Спасибо тебе за все! – говорю я. – Всегда буду тебя помнить!
