НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 14 - Альтов Генрих Саулович (список книг .txt) 📗
Девица в алюминиевых брюках указала ему на один из коридоров, что радиально расходились от просторного зала. Лех побрел, поглядывая на номера. Шестьсот тридцать шесть, тридцать восемь… Вот, наконец, сорок.
Постучался. Ответа не последовало. Вошел. Тут было что-то вроде прихожей, богато обставленной индийской мебелью. Две двери вели куда-то дальше. Постучался наугад.
Голос изнутри отозвался:
— Войдите!
Голос Кисча, который Лех хорошо знал по присланным пленкам.
Лех вошел. За кабинетным столом в высоком кресле сидел Сетера Кисч и что-то писал.
У него было две головы.
Мгновенье они смотрели друг на друга, потрясенные, — Лех в два глаза, Кисч в четыре. Затем Кисч с легким криком вскочил, щелкнул на стене выключателем. С минуту из темноты доносилась какая-то возня. Голос Кисча, прерывающийся, нетвердый, спросил:
— Кто вы? Что это вообще такое?
Лех откашлялся, чувствуя, как вдруг пересохло в горле.
— Лех.
— Какой Лех?
— Ты же мне писал. Твой школьный друг.
— А-а-а…
Опять щелкнул выключатель. Кисч стоял посреди комнаты, бледный, с дрожащими губами. Вторая голова исчезла. Или ее не было совсем — Лех не мог сообразить. Повсюду в комнате мерцали зеркала, обмениваясь бликами. Свет был каким-то нереальным.
— Кто тебя сюда пустил?
— Меня?
— Ну да!
— При мне было твое письмо. Они посмотрели на подпись. Проверили у меня рисунок пальцев.
— А как ты вообще попал в этот город?
— Но ты же пригласил. Собственно, звал не один раз. Просто настаивал.
— О, господи! — Кисч вздохнул. — Вот это номер! Я и представить себе не мог, что ты на самом деле приедешь.
— Зачем же ты звал тогда?
— Если тебе при случайной встрече сказали «Очень рад познакомиться», ты же не принимаешь этого буквально… Ты бы еще спросил, зачем я вообще начал переписку. Посиди вот тут под землей почти полтора десятилетия!
— Но ты писал, что все время разные там коллоквиумы, съезды…
— Мало ли что я писал. Куда мне ехать в таком виде?
— В таком виде?.. Значит, у тебя все-таки… — Леху даже неудобно было выговорить. — Значит, у тебя не одна голова?
— Ну конечно. Тебе сейчас не видно, потому что специальное освещение и система зеркал… Потом ведь отсюда не выпускают, все засекречено. Случайность, что ты прорвался.
— Да-а…
— Ну ладно, — сказал Кисч. — Садись, раз уж ты здесь.
Они сели — хозяин в кресло, гость на круглый табурет перед письменным столом. Лех осмотрелся. Комната была большая и сильно заставленная. Кроме многочисленных зеркал, шкафы, диваны, шведская стенка в дальнем конце рядом с копией Брейгелева «Икара». Турник. Роскошный рояль «Сопот», зеленая школьная доска на штативе, полка миникниг, телевизор «Фудзи», слесарно-токарный станок. Прозрачная загородка для игры в теннис и прыжков, мольберт с кистями, свисающая с потолка трапеция.
Кисч побарабанил пальцами по столу.
— За той дверью еще зимний садик и бассейн. Ну, а как ты?
— Да ничего. В целом, как я тебе писал. Живем. Мобилей себе каждый год не меняю, но необходимое пока есть. — Лех замялся. — С деньгами постепенно становится туговато…
— Что Рона? Не очень скучает с тех пор, как сыновья на учебе?
— Привыкла…
Помолчали. Лех поежился. Если уж такой человек, как Кисч, стал чуть ли не заключенным, им с Роной и думать нечего о самостоятельности.
Молчание становилось тягостным.
— Как это тебя — с двумя головами? Или по собственному желанию?
— Ну что ты, кто пожелает? Мы тут занимались регенерацией органов. Сам-то я не биолог, электронщик, но работать пришлось с биоплазмой. Сделали такой электронный скальпель, и как-то я себя поранил… Вообще у нас дикая свистопляска с разными облучениями. Одним словом, выросла еще одна голова. Сначала смотрели как на эксперимент, можно было еще повернуть по-другому. А потом вдруг сразу стало поздно.
— Почему?
Кисч промолчал.
— Ну, а когда тебе приходится думать, — начал Лех. — То есть когда думаешь — одновременно в две головы, что ли? Как на рояле в две руки? Вернее, в четыре.
— Зачем в две… — хозяин внезапно прервал себя. Его руки взметнулись к переключателю на стенке, потом он неловко, с усилием опустил их. — Перестань! Ну перестань же! — Руки еще раз поднялись и опустились. — Извини, Лех, это не тебе… Так о чем мы? Нет, конечно, я не в две головы. Каждый сам по себе.
— Кто «каждый»? — Лех почувствовал, что холодеет. — Это все же твоя голова?
— Не совсем. Голова, строго говоря, не может быть «твоей», «моей». Только «своей».
— Как? Вот у меня, например, моя голова.
— Но в то же время нету такого тебя, который бы отдельно от этой головы существовал. Поэтому неправильно о своей голове говорить со стороны — вот это, мол, моя.
— Не понял.
— А что тут понимать? Помимо головы личности нет. Но зато там, где имеется голова, мозг, налицо и сознание… Ты себе хоть отдаленно представляешь, что такое твое собственное «Я», твоя личность?
Насчет личности Леху как раз хотелось выяснить.
— Ну, мозг, тело-то можно менять, если нужно.
— Не вполне верно. Мозг с определенной точки зрения — только вместилище для «Я». Если он пуст, личности нет. А содержанием является современность, сгусток символов внешнего мира. Сначала, при рождении ребенка, мозг — tabula rasa, которую мы с тобой в школе проходили. Чистая доска, незаполненная структура. Затем через органы чувств туда начинает поступать информация о мире. Не сама внешняя среда, а сведения о ней в виде сигналов на электрохимическом уровне. Такие, которые оставляют знаки в нервных клетках. Знаки постепенно складываются в понятия, те формируются в образы, ассоциации, мысли. В общем, «Я» — это то, что органы чувств видели, слышали, ощущали.
— Как? И все?
— А что тебе еще надо?
— Никакой тайны? Божественной искры, которую нужно беречь, потери которой опасаться?.. Все люди, которые ходят, что-то делают, — не более как сгущения той же действительности? Но только в символах?
— Тайна в самом механизме жизни, в сути мышления. Не знаю, насколько она божественна. Ну, а личность — тут уж никуда не денешься — внешний мир, переработанный в образы. Правда, у каждого согласно специфике, которая получена в генах. Наследственно. Поэтому Роланд и говорит: «У человека нет природы. У него есть история». То есть он подразумевает, что «Я» — это постепенно, исторически, день за днем развивающийся сгусток образов.
— Какой еще Роланд?
— Гильемо Роланд, перуанский философ.
— Ты и до философии дошел? — Лех вдруг почувствовал озлобление против Кисча. Сидит тут, устроился, и никакая потеря денег ему не угрожает. — Черт знает, какой умный стал. А я примерно тем же олухом и живу, что в школе был. Даже не понять, с чего ты сделался таким гениальным. Питание, что ли, особое?
— Питание ни при чем.
— А что при чем?.. Ты кончал свой физический — в самом конце плелся. И потом в той первой фирме тебя едва терпели.
Хозяин встал и прошелся по комнате, отражаясь во всех зеркалах. Появилась на миг и исчезла вторая голова.
— Понимаешь, если говорить правду, я, собственно, и не совсем я. Не тот Сетера Кисч, с которым ты в школе сидел.
— А кто?
— Пмоис.
— Пмоис?! — Лех откинулся назад и едва не упал, потому что у круглого табурета не было спинки. — Ловко! Пересадка мозга, да?
— Ага. Не могу сообразить, встречался ты когда-нибудь с ним, то есть со мной, с Пмоисом… Кажется, встречался. По-моему, у этой Лин Лякомб. В ее доме. Я, будучи еще Пмоисом, демонстрировал у них материализацию Бетховена. Работал в концерне «Доступное искусство».
— Помню, — сказал Лех. — Боже ты мой, я еще молодой тогда был, наивный! Во все верил. Кажется, будто тысяча лет с той поры минула. — Он вздохнул. — Мы вместе с Чисоном приходили на материализацию. Пмоис был, по-моему, такой плечистый мужчина, выдержанный. Значит, с ним я сейчас и толкую?
— Подожди… Видишь ли, Сетера Кисч окончил физический с грехом пополам. Потом в фирме тянул лямку, но все время им были недовольны, и у него самого неудовлетворенность. Родители, конечно, виноваты. Помнишь, какая в те годы была мода — нет степени, значит, неудачник. А я тогда работал в одном ателье закройщиком — как раз кинуло в портновское дело. Является Сетера Кисч, ученый. Заказывать себе костюм. Снимаю мерку, он тоже участвует, советует. Да так ловко у него получается — прирожденный портной. Один раз встретились, еще раз. Чувствую, человек оживает, когда у него ножницы в руках или булавки, что ему просто тоскливо уходить отсюда и возвращаться в свою лабораторию. А я, с другой стороны, электроникой очень интересовался. Книги читал, схемы собирал. Однако образование среднее, незаконченное…
