Искатель утраченного тысячелетия(изд.1974) - Брагин Владимир Григорьевич (читать книги полностью без сокращений бесплатно .txt) 📗
– А вы знаете, сколько мне лет? – спросил парикмахер, приступая к работе.
– Наверное, шестьдесят.
– О нет! «Старая гвардия, император, умирает, но не сдается», сказал один генерал Наполеону на поле Ватерлоо. А я, Макар Колокольчиков, владетель семидесяти восьми лет, не сдаюсь старухе старости. Итак, мы начинаем, как поется в хорошо известной опере «Паяцы» Леонковалло.
Парикмахер Колокольчиков облачился в белый халат, тронул рукой мои волосы, поворошил их и задумался; взгляд его стал напряженным и чуть-чуть грустным.
– Пожалуйста! Я жду.
Легкий вздох и тихий голос:
– Ах, дорогой клиент! Стрижка стрижкой, но голову вашу мыть мне придется.
– Два дня назад в парикмахерской аэропорта мне мыли голову.
– Но я обязан… Тут долг… обязан помыть вам голову.
– Долг?
– Да! Долг! Мой долг перед промфинпланом Треста бытового обслуживания нашего Славска. План есть план! Никуда не денешься!
– Но при чем же тут план?
– Очень при чем! Чем больше расходов совершит клиент, «тем ближе», как говорил Пушкин, «тем ближе к милому приделу».
– Какому пределу?
– К пределу выполнения квартального плана. Так примите же, дорогой клиент, примите участие, помогите мне выполнить план…
– Хорошо. Согласен.
– Макар Иванович! – послышался женский голос изза тяжелой бархатной шторы, висевшей над проемом двери.
– Слушаю вас, дорогая кассирша Серафима Ивановна. Слушаю, – сказал Колокольчиков, звеня над моей головой ножницами.
– Утром приходила одна гражданка. Говорит, уезжаю в Москву. Хочу, чтоб Макар Иванович сделал мне химическую завивку… Зайдет еще раз… Что ей сказать?
– В шестнадцать ноль-ноль – так и передайте: в шестнадцать ноль-ноль Макар Иванович приступит к работе над ее головой.
Ножницы звонко и неистово звякали, летели на простыню волосы…
Скучая, я протянул руку к одеколону на столе у зеркала.
– Прикажете освежить?
– Пожалуйста!
– Вы вздохнули. Знаю! Вам жаль нашего краеведа Савича. Какое-то сообщение имел. А доложить на исполкоме не успел!
– Поразительно! Вам, Макар Иванович, все известно. Поразительно!
– Что поделаешь! Шестьдесят пять лет у парикмахерского станка… Сколько лиц, сколько встреч! И всегда – близость, близость к голове человека. Мудреные и мудрствующие головы, легкомысленные, тяжелые и еще такие, где ветер сквозняки устраивает! Сколько вас прошло передо мной! Вот вы меня только тридцать минут назад узнали, а я уж два месяца как с вами знаком. Приехали вы по делу о сценарии и стали искать здесь следы француза. Впрочем, не мое беспокойство. Операция стрижки вашей головы завершена. Сейчас помоем голову. Серафима Ивановна, где вы? Таз с теплой водой. Прощу… А затем последует операция бритья. Надо положить на рабочее место кремы – предстоит массаж лица. И нужен еще бриолин и фиксатуар для прически.
И Макар Иванович отдернул бархатную штору над проемом двери:
– Серафима Ивановна! Дайте кремы!
Но возглас парикмахера повис в воздухе.
– Странно! Серафима Ивановна! Кассир! Время не ждет! Дайте кремы.
– Ой, беда! – раздался откуда-то издалека надрывный голос. – Крысы!
Из-за бархатной шторы появилась пожилая женщина с взволнованным лицом, с горестным движением рук, перебиравших кончики платка, съезжавшего с головы.
– Крысы, Макар Иванович.
– Какие крысы?
– Съели крысы все кремы!
Макap Иванович за голову схватился:
– Крысы! И откуда они только взялись? Эх, была бы у меня флейта нашего учителя-француза, увел бы я крыс!
– Что! О какой флейте вы говорите? – вскричал я с тоской.
– О флейте француза, обитавшего в нашем городе лет сто назад, – спокойно ответил Колокольчиков.
– Позвольте! Позвольте! Я слышал про флейту француза… Так скажите.
– Вы, конечно, помните, уважаемый клиент, – обратился ко мне Колокольчиков, – предание о флейтисте, который спас некий городок от крыс? Обворожил крыс своей игрой, увел и утопил в местном водоеме. Простите, но почему же вас сей музинструмент так взволновал? Повернитесь. Начнем операцию бритья.
– Макар Иванович, – взмолился я, – что вы знаете…
– Понял! – перебил Колокольчиков, взбивая кисточкой мыльную пену. – Все понятно… Мой внук приехал из Москвы со словом «хобби», что значит увлечение. Страсть. Выходит, что ваше хобби не марки, не этикетки, а флейты. В вашу коллекцию требуется новая флейта. Итак, мое чуткое сердце слышит крик вашего хобби! И даю вам адрес.
– Какой адрес?
– Точный адрес, где вы, пожалуй, купите флейту,
– Какую флейту?
– Вот уж не знаю: альтовая, басовая или пикколо. Но только это вам не простая флейта, а столетняя, то есть древность! Воспламенитесь. Ваша коллекция обогатится редкостной флейтой из Славска.
Я дернулся под простыней: «Может быть, Рамо играл на этой флейте!»
А Колокольчиков намыливал мне шею и говорил:
– Француз пропал, а чудо-флейта досталась его другу, доктору Климову Платону Сергеевичу.
– Он жив?
– Кто?
– Доктор Климов.
– Доктор Климов – это архаизм! Он скончался сто лет назад. А внук его Эдуард Кузьмич, таксист из Москвы, второе лето приезжает в Славск. Дом продает, никак не продаст. Не угодно ли вам купить у него дом, большой фруктовый сад?.. У него же и флейта деда. В наследство досталась. А прозвище его – Обойщик.
– Чье прозвище? Таксиста?
– Да нет же! Деда. Безумного Климова. Доктора… Так и звали его – «Доктор-обойщик». Он то п дело обои…
– Мне нет дела до обоев… до прозвища. А вот адрес таксиста, у которого флейта француза!
– Пушкинская, восемнадцать
НЕОЖИДАННАЯ ПОКУПКА
Вот и Пушкинская, 18.
Скрипучие, полусгнившие ступеньки крыльца. Рядом с крыльцом – две сломанные скамейки. Дверь приоткрыта в сени. Я осторожно шел по покачивающимся доскам сеней. Они были узкие, длинные. Слева – глухая стена, почерневшие бревна, справа – окна в сад, забитые фанерой. Но кое-где еще остались цветные стекла – желтые, синие, зеленые, красные.
Зелень отцветавшего сада беспомощно и одиноко льнула к этим стеклам. Вот и дверь квартиры доктора. Изодранная обивка. На ней еще уцелели четыре позеленевших медных гвоздика, па которых держалась когда-то дощечка с фамилией доктора.
Я на миг задумался.
Здесь, в этом доме, Рамо под фамилией Лорена встречался с доктором Климовым. Здесь, быть может, найду хоть крупицу из жизни Веригина. Последние слова в его дневнике были: «все вспомнил». Но перед отъездом в Россию Веригин не мог не побывать у Ги де Лорена, у Феликса Рамо. Значит, есть надежда…
Я потянул надломанную деревянную ручку звонка. Раздался долгий дребезжащий звук.
Дверь раскрылась. В проеме стоял Эдуард Кузьмич Климов, шофер московского таксомоторного парка, плотный, крепко сбитый человек лет сорока пяти; сандалии на босу ногу, замшевая куртка с длинной «молнией».
– По объявлению пришли? Дом-сад покупать? Иль яблочки нужны?
– Поговорить по совсем иному делу.
– Что ж, раз пришли – так заходите.
Через полутемную прихожую мы вошли в комнату. Она была вся уставлена ящиками с яблоками. В шкафу за стеклом были видны старые медицинские книги и старенький деревянный стетоскоп. На столе – старинный чернильный прибор.
Запах антоновских яблок смешивался здесь с острым запахом мышиного и куриного помета. И едва я сел на одинокий стул, а хозяин – на порванный кожаный диван, как в комнату спокойно вошли цыплята. Они вошли сюда с присущей им серьезностью и стали разбегаться по углам.
– Вот в Москву вместе с яблоками повезу, – пояснил хозяин и принялся их выгонять.
Я ждал.
«Почему вдруг стало скучно на душе?» – спрашивал я себя. И не находил ответа. Может, все дело в застоявшемся запахе, в этой непроветренной комнате? Может, скука пришла вместе с этими цыплятами, которых повезут в Москву на заклание?
Хозяин вернулся. Я рассказал ему, зачем я пришел.
– Не позволю! – крикнул Эдуард Кузьмич. – Что с того, что дед наш дружил с каким-то шалым французом! И сам ошалел, с ума сошел. Да! И ребята по улицам за ним гонялись, кричали: «Доктор-обойщик!» Но зачем же наш семейный позор в кино выводить? Не позволю!
