За веру, царя и социалистическое отечество - Чадович Николай Трофимович (прочитать книгу .txt) 📗
– Карета подана, сударь, – сказал человек, восседавший на козлах.
– А ты, братец, с кучерской работой справишься? – поинтересовался Барков, несколько настороженный такими метаморфозами.
– Как-нибудь, – сдержанно ответил незнакомец. – В седле взращен.
– Может, и в седле, да не на облучке. То разные вещи.
– Не извольте, сударь, беспокоиться. Взыска не будет. Еще и благодарить потом станете.
– Из города бежишь? – напрямую спросил Барков.
– Приходится.
– Звать-то как?
– Михайло Крюков, дворянский сын.
– А я Иван Барков, попович.
– Стишками прежде не баловались?
– Был такой грех.
– Тогда я ваш поклонник. Про птиц-девиц, которые так и норовят на наши сучки взгромоздиться, вы презабавно прописали… Коня своего привяжите к запяткам. Да только повод подлиннее отпустите.
– Не пора ли нам сию ложную вежливость оставить и с «выканья» перейти на «тыканье», – предложил Барков. – Мы ведь как-никак русские люди.
– Согласен, приятель. Полезай в возок.
– Сейчас залезу. Только прежде, чем в Петербург ехать, мне надо в одно здешнее местечко наведаться.
– Бога ради. Все одно нас из Москвы до рассвета не выпустят. Даже с охранной грамотой.
– Тогда гони к Даниловскому монастырю. Дом я тебе по прибытии укажу…
Яицкие и донские казаки, а еще в большей мере заволжские инородцы, привыкшие к степным просторам, ночного города опасались, предпочитая держаться вблизи площадей и рынков, где горели жаркие костры и потехи ради шла ружейная стрельба. Поэтому на глухих окраинных улочках, протянувшихся от слободы к слободе, встречи с пугачевцами можно было не опасаться.
Крюков управлял лошадью с завидной ловкостью (как, наверное, умел делать все на этом свете), да и город знал, как свою табакерку. Очень скоро, следуя указаниям Баркова, кибитка остановилась возле огромного мрачного дома, на треть каменного, на треть деревянного, а на треть вообще недостроенного.
Уличные бои, слава богу, этот район вообще не затронули, и у Баркова, изрядно перенервничавшего в дороге, сразу отлегло от сердца.
Стук рукояткою кнута в ворота ничего не дал, кроме взрыва собачьего лая, и Крюкову пришлось перемахнуть через забор, что он легко исполнил, даже не сняв тулупа.
Лай, изрыгаемый псом, имевшим по меньшей мере бычью грудь, дошел до крайней степени остервенения, но внезапно сменился жалобным скулежом.
– Да он, как видно, душегуб, – молвил про себя Барков. – С ним надлежит ухо востро держать.
Крюков изнутри распахнул ворота, и они сообща завели лошадей во двор, напоминавший декорацию к пьесе о спящей царевне. Снег тут не убирали еще ни разу, а грязь, наверное, еще с прошлого года.
В одном из верхних окошек дома затеплился огонек свечи. Пес – громадный волкодав – паче чаянья оказался жив. Цепь, на которой он был подвешен к притолоке амбарных ворот, позволяла едва-едва дышать, но не позволяла лаять. Как Крюков сумел управиться с подобным цербером, оставалось загадкой.
Барков швырнул в светящееся оконце снежком и громко крикнул:
– Просыпайся, Иван Петрович! Встречай дорогих гостей!
Свеча покинула прежнее место, степенно проследовала мимо ряда других окон второго этажа, на минутку пропала, а потом засветилась сквозь щели сеней. Послышался лязг отпираемых запоров.
– Никак ты, Иван Семенович? – раздался изнутри грубый мужицкий голос.
– Я, тезка, – ответил Барков. – Пущай в тепло, а то в ледышку обращусь.
– Ты один?
– С приятелем.
– Приятель, небось, опять с сиськами?
– Побойся бога, Иван Петрович. Попутчик мой, Михайло Крюков. Мы с ним нынче утром в Петербург отбываем… Да открывай ты, дьявол сиволапый!
– Погодь… Не так все просто…
В проеме приоткрывшихся дверей показался хозяин. Свеча, зажатая в левой руке, освещала снизу его непомерно крупную, косматую голову – ни дать ни взять циклоп, выглядывающий из своей пещеры.
– У меня тут против злых людей предосторожность устроена, – пояснил он, держась от дверей подальше. – Если любопытствуешь, нажми клюкой на порог.
Клюку Барков искать не стал, а воспользовался кнутовищем, позаимствованным у самозваного кучера. Деревянный порог, столь широкий, что его никак нельзя было миновать, подался довольно легко, а сверху, из-под притолоки, на его место стремительно рухнул тяжелый косой нож.
– И нижние окна подобным образом защищены, – пояснил хозяин. – Если не головы, так носа точно лишишься.
– А сам пострадать не боишься? – поинтересовался Барков. – Сунешься по пьяному делу во двор, а тебя этим секачом хрясь – и пополам!
– На сей случай стопорное устройство имеется. – Хозяин покрутил какую-то рукоять, и нож уполз вверх, за притолоку. – Вкупе с предохранителем.
– Все у тебя, старый мерин, предусмотрено, – похвалил Барков. – Полезное изобретение. Не телескоп, конечно, но и не мухобойка. Сам француз Гийотен мог бы позавидовать.
– Чего ему завидовать… – Хозяин поскреб бороду. – Мы с Жаном давно в переписке состоим. Недавно я ему подробную схему этой машинерии с оказией переслал. Пусть себе пользуется на здоровье. И дрова можно рубить, и виноградную лозу, и даже стальной пруток.
– Не пойдет твое изобретение Гийотену на здоровье. Разве что от головной боли излечит, – буркнул Барков. – Но зато уж дров оно во Франции нарубит, это точно…
– А на каком языке вы изволите переписываться с другом Жаном? – поинтересовался Крюков. – На французском?
– Зачем же, на латинском… Я хоть академий, как некоторые, не кончал, – хозяин покосился на Баркова, – но имею правило до всего доходить своим умом. Надо будет, и французский превозмогу.
Тут в разговор вмешался Барков:
– Хочу, Михайло, представить тебе императорского механика Ивана Петровича Кулибина. Умница редкий, но и дуролом известный. Здесь он как бы в добровольном изгнании. Если понравишься ему, он и для тебя что-нибудь изобретет. Сапоги-скороходы, например…
– Наслышан неоднократно. – Крюков поклонился. – Более того, имел удовольствие хаживать в Питере по вашему знаменитому мосту.
– Стоит, значит, мост. – Похоже, эта весть обрадовала Кулибина.
– Куда ему деваться! Правда, некоторые петербуржцы, а также приезжие взяли моду вешаться на нем. Весьма, знаете ли, удобно. Да и место приятное, со всех сторон открытое. Сегодня повесишься, завтра уже в газетке про тебя пропечатают.
Кулибин, несколько последних минут с подозрением вслушивавшийся в доносившиеся со двора звуки, вдруг оттолкнул гостей и как был босиком, так и выскочил на снег.
– Кто же вам, упырям, позволил так над моим псом издеваться! – вскричал он, высоко воздев свечу. – Терпи, Ньютон, сейчас я тебя выручу!
Барков, глядя в спину удалявшегося приятеля, задумчиво произнес:
– Если мысль о преемственности научных поколений верна, надо будет при случае посоветовать сэру Джорджу Стефенсону назвать свою собачку Кулибой, что, кроме всего прочего, означает еще и плохо выпеченный пирог.
Крюков, как истый кучер, пусть и благородных кровей, завалился спать возле коней, прямо в деннике, благо сена вокруг хватало.
Зато Баркову и Кулибину было не до сна. Наспех перекусив анисовкой и черствым хлебом, они приступили к беседе, одновременно походившей и на научный диспут, и на воровской междусобойчик.
– Где обещанное? – многозначительно произнес Барков. – Все сроки вышли.
– Обещанного сам знаешь сколько ждут, – зевая, Кулибин рыкнул львом. – Года три, а то и больше.
– Дурака-то не валяй. – Барков сделал вид, что собирается обидеться.
– Ладно, готов твой заказ, – пробурчал Кулибин, еще не простивший гостям издевательства над любимым псом. – Я его пока в подполе схоронил.
– Довел, значит, до ума?
– Старался.
– В деле испытал?
– Прямо здесь маленько попробовал. – Кулибин кивнул на бревенчатую стену, имевшую такой вид, словно над ней изрядно потрудился жук-точильщик, да не простой, а величиной с палец. – Дом с таким орудием покидать опасаюсь. Времена нынче неспокойные.
