Искатель. 1978. Выпуск №5 - Смирнов Сергей Анатольевич (электронные книги бесплатно txt) 📗

— А что еще можно сказать? Это хорошие люди, и живется им совсем нелегко. Для мужчины не сладко иметь больную жену, а для женщины не сладко…

— Скажите, мадам Келлер, в тот вечер, когда раздался выстрел, вы к ней не поднимались?

— Поднималась.

— В какой момент?

— О, гораздо позже. Молодого человека уже увезли в карете «Скорой помощи». Я перешла через улицу посмотреть на то место, где он упал и послушать, что говорят люди. На тротуаре была кровь. Я заметила свет в окне мадам Бурсико и подумала, что бедняжка, должно быть, страшно перепугана. Потом, примерно через полчаса, я поднялась к ней. Она ждала меня: она знала, что я приду ее успокоить.

— Что она вам сказала?

— Ничего. А я сообщила ей обо всем, что случилось.

— А она вставала?

— Кажется, она подходила к окну. Врач запрещает ей ходить. Но я уже объясняла вам, что она не всегда слушается.

— Нервничала?

— Нет. Под глазами у нее были круги, как обычно, потому что она почти не спит, несмотря на снотворное. Я приношу ей книги, но она их не читает.

Четверть часа спустя Мегрэ с телефонной трубкой в руках, устремив взгляд на маленькое объявление над копилкой, уже говорил с Объединенным грузовым пароходством.

Все, что консьержка сообщила ему о Бурсико, было правдой: в компании его очень уважали. Пароход прибыл в Бордо по расписанию, и Бурсико успел сесть в поезд, уходящий с вокзала Монпарнас сразу после полуночи.

Значит, не он стрелял в Жанвье.

Только что Мегрэ повесил трубку, как чей-то голос произнес у него над головой:

— Вы не подниметесь ко мне, мсье комиссар?

Это была мадемуазель Бланш, ее дверь часто оставалась полуотворенной, и сейчас она, должно быть, слышала его разговор по телефону. С тех пор как в доме появился Мегрэ, ее знаменитый дядюшка не отваживался приходить к ней, а значит, он, вероятно, с большим, чем кто-либо, нетерпением ждал окончания следствия.

— Не знаю, имеет ли это значение, но я услышала, что вы говорите по телефону, и мне пришла в голову одна мысль.

Комната была полна табачного дыма. На столике возле постели стояла тарелка с пирожными, мадемуазель Бланш была, как всегда, в халате, и было видно, что под халатом на ней ничего нет. Ее бесстыдство было спокойное, бессознательное.

— Садитесь. Простите, что я заставила вас подняться. Это по поводу людей, живущих напротив.

Сидя на краю постели, скрестив ноги, она протянула ему тарелку с пирожными.

— Спасибо, не хочется.

— Заметьте, что я их не знаю и никогда с ними не разговаривала. Но я почти весь день дома и, не вставая с постели, могу смотреть в окно. Я не особенно любопытна.

Это была правда. Она, должно быть, интересовалась только собой да еще героями романов, которые читала один за другим.

— И все-таки я, сама не знаю почему, заметила одну деталь. Бывают дни, когда их шторы подняты весь день, и сквозь кружевные занавески мне видна женщина, лежащая в постели.

— А в другие дни?

— В другие дни штора опущена с утра до вечера, и они даже не открывают окно, чтобы проветрить комнату.

— Это часто бывает?

— Довольно часто, я даже удивилась. В первый раз подумала: уж не умерла ли эта женщина? Потому что я привыкла видеть ее в постели… Я говорила об этом мадемуазель Клеман…

— Давно это началось?

— О, да…

— Несколько месяцев тому назад?

— Раньше. Уже года два. Я заметила это через несколько недель после того, как поселилась здесь. Меня это особенно удивило, потому что было лето и в предыдущие дни окна весь день были широко раскрыты.

— Вы не знаете, это бывает через определенные промежутки времени?

— Я не обратила внимания. Но иногда это продолжается по три дня.

— Вы никого другого не видели в комнате?

— Только консьержку. Она бывает там каждый день по нескольку часов. Да, я забыла, разумеется, бывает еще доктор.

— А доктор часто приходит?

— Смотря что вы называете частым. Может быть, раз в месяц. Я же не все время смотрю в окно.

— Вспомните, прошу вас, сразу после выстрела штора у них была опущена?

— Не думаю. Когда она опущена, то видно светлое пятно, потому что штора кремовая. Мне кажется, наоборот, было черное пятно от окна, открытого в неосвещенной комнате.

Когда Мегрэ спустился, мадемуазель Клеман, как обычно, не вышла ему навстречу. Может, она ревновала его к мадемуазель Бланш?

— Это опять я, — заявил Мегрэ, входя в комнату мадам Келлер.

— Я как раз собираюсь отнести обед мадам Бурсико.

— Скажите, бывает так, чтобы она целый день лежала с опущенными шторами?

— Целый день? Да иногда и по три, и по четыре дня! Сколько я ей ни говорила…

— А чем она объясняет то, что живет в полутьме?

— Видите ли, мсье комиссар, больных ведь трудно понять. Иногда меня просто зло берет. А потом я ставлю себя на ее место и думаю, что я, наверное, была бы еще хуже. По-моему, временами у нее бывает неврастения. Я говорила об этом доктору.

— И что он ответил?

— Чтобы я не беспокоилась. У нее бывают такие приступы, когда она меня просто ненавидит, честное слово! Она не только заставляет меня опускать шторы, или сама их опускает, но еще запрещает мне наводить порядок. Говорит, что у нее мигрень, что малейший шум, малейшее движение в комнате просто сводят ее с ума.

— И это бывает часто?

— К сожалению, часто.

— Но она все-таки что-то ест?

— Как обычно. В такие дни она разрешает мне только постелить ей постель и вытереть пыль в спальне.

— Сколько у них комнат?

— Четыре да еще чулан и уборная. Там две спальни, из которых одной никто не пользуется, столовая и гостиная, где тоже никого не бывает. Они платят недорого, потому что мсье Бурсико живет здесь уже больше двадцати лет. Поселился тут раньше меня.

— И мадам Бурсико тоже?

— Они поженились лет пятнадцать тому назад, оба уже были не молоды.

— Сколько ей лет?

— Сорок восемь.

— А ему?

— На будущий год исполнится шестьдесят. Он признался мне в этом, когда сообщил, что скоро уйдет на пенсию и квартира освободится.

— Вы говорили, что носите письма мадам Бурсико на почту?

— Сама я их не ношу. Когда почтальон бывает здесь, он забирает их у меня.

— Кому она пишет?

— Мужу. Иногда свекрови.

— А много писем она получает?

— Да, от мужа. Свекровь-то ей никогда не пишет.

— А больше никаких писем она не получает?

— Редко. Случалось, что я носила ей конверты, адрес на которых был напечатан на машинке.

— Сколько раз это было?

— Четыре или пять. В остальном — письма от газовой или электрической компаний или какие-нибудь рекламы.

— Есть у них телефон?

— Поставили пять лет назад, когда она заболела.

— Не говорите ей о нашем разговоре, ладно?

— Я уже говорила, что вы о ней расспрашивали. Напрасно? Я всегда стараюсь чем-нибудь ее заинтересовать. Сказала, что вы расспрашиваете обо всех, кто живет на этой улице. Я пошутила, что если бы ее муж вернулся на несколько часов раньше, то на него бы пало подозрение. Простите меня.

— Как она на это реагировала?

— Совсем не реагировала. Она, кажется, очень плохо себя чувствует. Я не удивлюсь, если завтра или послезавтра у нее начнется мигрень.

— Теперь отнесите ей обед и передайте, что я хочу с ней поговорить. Скажите, что я расспрашиваю всех жильцов и мне надо задать ей два-три вопроса.

— Сейчас?

— Я вернусь через несколько минут.

Ему хотелось подышать свежим воздухом и зайти к овернцу выпить белого вина.

Сквозь занавески гостиной мадемуазель Клеман следила за ним, и он чуть было не показал ей язык.