Скифы - Никитин Юрий Александрович (библиотека электронных книг TXT) 📗
По пути остановился у аптечного киоска. Купил презервативы. Симпатичная продавщица, обнаженная до пояса, с мелкими, как пипетки, сиськами, улыбнулась мило, спросила дразняще:
– Вам завеpнуть или натянуть?
Яна громко фыркнула. На улице ветерок шелестел травой у обочины, тоже сочной, зеленой, выращенной на витаминах и анаболиках. Яна не поняла многозначительных слов Крылова про соседний дом и, когда он провел ее мимо оградки с охранниками к замызганному зданию старенькой хрущобы, ничуть не удивилась и не огорчилась. Треть москвичей живут в хрущобах, каждый обустраивается как может, и все надеются, что вот-вот их снесут и взамен вселят в роскошные хоромы.
За выметенным и выдраенным до блеска участком престижного дома начинался участок дома простого, а значит – неблагополучного. Сразу словно солнце зашло за тучу, здесь темно, грязно, на выщербленном тротуаре блестят сочные плевки, в ямках и выбоинах грязные обертки от мороженого, смятые сигаретные пачки, темные окурки, обгорелые спички, застрявшие со времен их изобретения, сломанная оградка перед домом, обглоданные неведомой силой кусты, и без того жалкие, засыхающие, облупившиеся…
Его дом назойливо показывал всем, что он составлен из грязно-серых плит. Составлен кое-как, плиты кое-как состыкованы, щели подчеркнуто небрежно замазаны темным цементом. Крылов всякий раз представлял, как однажды гигантские руки небрежно составили эти кубики, зачерпнули в гигантский мастерок темного раствора, мазнули по стыкам, почти не глядя, в то время как сам суперкаменщик лениво болтал с соседом, мало обращая внимания на опостылевшую работу.
Стыки даже тех плит, что состыкованы терпимо, замазаны с той же оскорбительной небрежностью, что позволительно только в отношении крайней бедноты, всяких там безропотных учителишек, инженеришек, врачишек. Вся стена дома расчерчена этими грязными прямыми полосами на квадратики, будто те гиганты собирались поиграть в крестики-нолики, но сами же побрезговали, а расчерченная стена так и осталась.
Крылов заботливо поддерживал Яну под локоть: на повороте ямы в асфальте такие, что автомобили даже не рискуют проезжать, просто проломили оградку и прут по газону, теперь там такая наезженная колея, словно прошли танки.
Его подъезд третий, с какой стороны дома ни зайди, всегда мимо раздолбанных лавочек, где якобы старушки перемывают кости проходящим мимо… Как же! Это было при гребаной Советской власти. А теперь, когда освободились от ее засилья, на лавочках и под лавочками спят пьяные бомжи, на детской площадке среди разбитых в щепки качелей группа подростков гогочет и допивает последнюю бутылку портвейна, лапают и ставят в позу пьющей оленихи пьяную девку, но это еще ничего, вон рядом трахаются двое мальчишек, а третий тычет в вену шприцем, нимало не смущаясь, что из окон могут смотреть не только жильцы дома, но и родители…
Из второго подъезда вывалились четверо подростков. Сердце Крылова стиснулось. Ему в следующий, нельзя не пройти мимо, вот если бы чуть быстрее собирал продукты в пакет, не театральничал перед Яной, то успели бы миновать и даже вошли в его подъезд…
– Во! – сказал один довольно. – Гляди, это тот хмырь, что с нами знаться не желает!
Крылов дернулся было, чтобы ускорить шаг и успеть пройти мимо, но ощутил, что чувство гуманитария подводит, те на прямую дорожку, ведущую вдоль всего дома, успевают раньше.
Он не знал этих соседей, да и не хотел знать, вчера это еще примерные или полупримерные школьники с ранцами за спиной, а сегодня вдруг так вытянувшиеся во взрослых дядей: ум тот же, зато с радостным удивлением обнаружили, что могут дать сдачи даже отцу, пытающемуся ремнем заставить учить уроки…
Они все четверо высыпали на дорогу, перегородили, дабы очкарик не ушел. Сердце бухало в груди так сильно, что кровь мощными толчками ударялась в барабанные перепонки. Крылову показалось, что он глохнет на какие-то доли секунды.
Он переложил оба тяжелых пакета с продуктами в одну руку, пальцы подхватили увесистый булыжник. Он крепко сжал, пошел к тому, что выглядит старшим. Кровь вздувала мышцы, он внезапно ощутил, насколько он крепок телом, а эти все четверо – бледные хиляки, которых можно и надо бить, топтать, размазывать по асфальту.
Вожак забеспокоился:
– Ты че, припадочный?
– Нам жизнь недорога, – процедил Крылов с чувством, на этот раз страх даже не успел появиться, он знал, что бросится сам, первым, будет рвать, бить, кусать, ломать кости, наносить вред… пока в нем самом останется хоть капля жизни. – А мразь мы бьем везде, где встречаем!
Один из подростков сказал пугливо:
– Воедя… да ну их! Это из этих… как их…
– Скифы мы, – сказал Крылов свирепо. – А ты, мразь, сейчас рухнешь в пыль, а я напьюсь твоей крови…
Он замахнулся, вожак пугливо отступил, на то и вожак, чтобы сразу оценивать противника и принимать единственно верное решение. Под ноги попалась пустая банка из-под пепси, вожак грохнулся на спину, нелепо перекатился на бок и, вскочив, помчался вдоль бесконечного, как кризис, дома. Пристыженные соратники, кто бегом, а кто еще пытается сохранять лицо, отступили шагом.
Крылов отшвырнул камень, на ладонь прилипли частички асфальтовой смолы, Яна без пугливости ухватила его за локоть:
– Ты был великолепен!
– Был? – удивился Крылов. – Я великолепен всегда.
– Уже не сомневаюсь, – заявила она. – В настоящем мужчине всегда отыскивается нечто пещерное… Как ты схватил камень! Это надо было видеть. Правда. Жаль, ты не видел своего лица…
– Скифы мы, – повторил он. Странное чувство силы не оставляло его, словно, назвавшись скифом, тут же получил через биополе, как бы сказали чокнуто-рерихнутые, от древних скифов ярость и бездумную жажду кровавой схватки. – Скифы мы… с жадными очами…
Глава 20
Ступеньки подъезда развалились, два года уже никто даже не пытается жаловаться в ЖЭК, старики вовсе дожидаются, когда их кто-то сведет на безопасный асфальт, дверь испещрена похабными надписями.
Крылов вошел в подъезд первым – в постсоветское время правила этикета другие, подозрительно огляделся, давая глазам привыкнуть к полутьме. Яна вошла, толкнув его теплым боком. Голос ее прощебетал безмятежно:
