Жажда всевластия - Синицын Станислав (книги полностью TXT) 📗
Поэтому параллельно работают три, а то и четыре независимые структуры (смотря по средствам). И только одна из них перерабатывает то, что удастся извлечь у конкурентов, попутно пытаясь срастить получившиеся конструкции с результатами работы других.
Самым пикантным во всей этой конструкции есть то, что почти все институты, академии, университеты, колледжи, лаборатории мира, которые работают над переводом сознания человека в машину, считаются заключившими Братиславский пакт о ненападении и внешне придерживаются правил дипломатической благопристойности. Есть и организация ОРКСО ОРКСО — Организация по Рассмотрению Коллективного Судопроизводства Объединенная (каждый институт дает собственные расшифровки аббревиатуры, но ее первое значение уже никого не интересует, все привыкли).], вроде МАГАТЭ, которая должна решать споры, улаживать затруднения, оформлять свидетельства в судах, дела с санкциями разбирать. Но слишком велика ставка: это все равно что во времена холодной войны учредить организацию, ведающую распределением патентов на изготовление водородной бомбы, — будет много энтузиазма, но мало пользы. Поэтому организации хватают друг у друга информацию, как голодные птенцы корм в гнезде орла. И до смертоубийства не доходит только потому, что орлица-мамочка, эта самая ОРКСО, самых горластых и клювастых от слабых оттаскивает. Помогает мало — те все равно из гнезда выпадают.
Такая незатейливая работа по перевариванию экспроприированного знания и есть наше основное занятие. Тысячи абсолютно легальных, сотни полулегальных и десятки явно незаконных сообщений перелицовываются в чреве института до полной неузнаваемости. В основном мы пробиваемся рационализацией, мелкими усовершенствованиями и доработками, но можем и чисто свои разработки гнать — иногда, если уж очень прижмут, это приходится делать. На-гора выдаются конструкции компьютеров все более мощных и совершенных, но еще не могущих приютить человеческий разум.
Компьютеры, к сожалению, еще полбеды. В успешном исходе мероприятия с этой точки зрения ни у кого вопросов нет: мощность исправно повышается, быстродействие постоянно нарастает, надежность неизменно увеличивается. Все прекрасно, перспективы здесь могут быть только самые радужные. На программное обеспечение тоже нельзя пожаловаться — математики не могут собой налюбоваться, каждую минуту создается что-то новое, и посторонние уже сколько лет не могут ничего там понять, а только от удивления рты расстегивают. Тысячи программ готовы описать поведение человека в целом и каждого его нейрона в частности.
Нейробиология и психология — дело другое. Если информацию удается извлечь из мозга, с ее использованием проблем не возникает, но вот само извлечение — проблема из проблем. Вариантов программ и конструкций может быть сколько угодно, но разум, душа у каждого человека уникальны, неудачи при переносе быть не должно.
А мы до сих пор до конца не разобрались с человеческим мышлением. С мартышками уже получается, а вот по шимпанзе дело темное — что-то не выходит. Физическое бессмертие вещь хорошая, но никому не хочется превращаться в сложную компьютерную игрушку. Надо оставаться личностью, а не стать марионеткой.
Совсем хорошо знать, что процесс перенесения не будет уникальным, а еще лучше, если он будет обратимым. Если случится что с машиной — неплохо было бы стать человеком обратно. То есть мозги в процессе сканирования желательно не поджаривать коротковолновым излучением и не разрезать на кусочки. Все это требует тонкой, адовой работы, любая проблема тянет за собой сотни открытий. Одно умение снять эмоциональную картинку с нервной системы и не покалечить ее при этом потянуло на два десятка премий самой разнообразной величины. К полному снятию информации тоже идут, но так медленно, что их хочется подталкивать уколами ножа в спину. Отдел «душеведения» у нас сравнительно маленький, позаимствовать удается не так много, основные работы по внешним данным ведут институты в Москве, хотя у них хватает собственных выдумок, хороших проектов и запатентованных изобретений.
Таков причинный каркас нашего заведения, те желания и требования, что движут нами. Внешне институт тоже весьма интересное зрелище. Мы непрерывно строимся: постоянно пробиваются дополнительные тоннели, углубляются подвалы, пристраиваются корпуса. Но также неумолимо, как идет стройка, большой ремонт обходит уже построенное стороной. Когда поставят строительных роботов, защищенных от шпионажа, как уже поставили уборщиков, все будет отремонтировано, а пока на центральных корпусах, несмотря на весь наведенный глянец, лежит тень легкого увядания.
Институтское хозяйство довольно обширно. Поселок, в котором живет дирекция и основные специалисты, — самый отдаленный из его объектов. Полторы сотни двух-, иногда трехэтажных домиков утопают в садах и довольно комфортно умещаются внутри периметра ограды. Там же имеется магазинчик, какое-то подобие клуба, маленькая школа и универсальный храм. И клуб, и храм — выдумки психологов. Место отдыха у нас шикарное, с росписью и мозаиками, отличной мебелью и первосортным набором выпивки. Основной зал полуподвальный — там обычно пристойно отмечают маленькие компании по своим частным поводам и почти все верхнее звено по случаю больших общих успехов. На втором этаже — кабинеты поменьше, для всенощных гулянок тех же маленьких компаний. Универсальный храм — штучка еще позабористей. У нас сложные, тяжелые отношения с церковью. Трудно быть верующим человеком, если ты пытаешься создать душу в переплетении схем, лишить бога монополии на определение твоей загробной судьбы и вообще лезешь в новые творцы мироздания. Смирения при этом как-то убавляется, и вообще почтения к традициям у нас очень мало. Но совсем без религии не получается — у многих по домам целые иконостасы и золотообрезные Библии. У других — такие же Кораны, Веды и прочие сочинения. Никто этому не мешает, не поощряет. Чтобы никакая отдельная компания служителей культа не приобрела влияния большего, чем остальные, чтоб, не дай бог, не начала совать, куда не просят, пахнущие ладаном персты, храм сделали наподобие переходящего знамени — каждая конфессия по своим праздникам там шаманила, потом звучал сигнал очистить помещение, и храм освящался товарищами в других костюмах. Как ни странно, этого оказалось достаточно — традиционные церкви не слишком любят виртуальность, потому крестный ход или религиозный диспут по ту сторону дисплея невозможны, а от сект безопасники всегда могут избавиться.
В остальном у нас обычный закрытый поселок умеренной комфортности. А что далековато — так ближе к институту выкупать такую площадь земли не могли позволить себе даже мы.
Зато наскребли денег на выкуп нескольких девятнадцатиэтажек — в одной из них я когда-то обретался, — стоят они в трех шагах от основных корпусов, и сейчас там живут почти все остальные работники заведения. Замкнутый квадрат зданий зеленовато-белого цвета, километр в поперечнике, с похожим набором учреждений внутри. Школа только побольше, кабак и церковь присутствуют в нескольких вариантах, горсть магазинчиков, лавочек и даже маленький стадион. Эдакий микрорайончик, вроде бы и не окруженный колючей проволокой, а только хилым на вид заборчиком, но попасть туда — не слишком простая задача. Пропускного режима, как в поселке, нет, вот только гостей приводить к себе не рекомендуется. Если же все-таки приглашают (совсем изолировать почти три тысячи человек посреди города невозможно), на глаза им никто лезть не будет, но без лишнего привлечения внимания их прощупают и просветят лучше всякого рентгена. Плюс к этому, как влажная уборка на заводах, непрерывно идет поиск шпионских сюрпризов, патрулирование нашими маленькими ползучими и летающими роботами. В итоге получилось что-то вроде пограничной территории — мы там все охраняем, но маленькие секреты иногда воруют.
Сами корпуса тоже занятны. Десяток не слишком высоких, остроконечных башен в точеном высокотехнологичном стиле кольцом окружают три сероватых, еще советских здания первой застройки, как молодые и гордые часовые несут вахту около престарелых, не слишком опасных, но известных заключенных. Впечатление усиливается прозрачными галереями и причудливыми флигелями, которые будто цепкие сильные руки опоясывают институт и не дают пройти к центральным корпусам. Стекло, пластик, металл, бетон. Строгая и со вкусом выполненная постройка в темных тонах. Вокруг — небольшой полусквер-полупарк в хвойных зарослях, имитирующий то ли северную тайгу, то ли крымские леса, с настоящими маренами, привезенными сюда черт знает на какие деньги, и кипарисами, которые приходится закорачивать в пленку каждую осень. Подъездная дорожка через него в одном месте, что иногда доставляет неудобства, хотя наверняка найдутся и подземные переходы, и перелазы, и вертолетная площадка на крыше никуда не денется.
