Озеро горных духов (сборник) - Ефремов Иван Антонович (мир книг .txt) 📗
- Что вы, Таня! Разве можно так порочить самую лучшую мою находку? Смотрите. - И я погрузил невзрачную белую гальку в воду. Камень сделался прозрачным и заиграл голубоватыми переливами.
- Как красиво! - изумилась девушка.
- Ага, некрасивый камень оказался волшебным. Он и считался в древности волшебным. Это гидрофан, иначе называемый «око мира». Он сильно пористый и поэтому в сухом состоянии непрозрачен. Как только поры заполняются водой, он делается прозрачным и очень красивым. Это все разновидности кварца; их еще много сортов различных оттенков, ценности и красоты.
- Что же вам дала наша сегодняшняя экскурсия? - спросила Таня.
- Теперь я имею представление о строении всей этой местности. Правда, оно оказалось неинтересным: древние граниты и толща черных кварцитов, пронизанных жилами кварца. Холм, на котором стоит обсерватория, несколько отличается от других: он сложен какими-то очень плотными стекловидными кварцитами. Красивые камни в русле речки остались от размыва кварцитов - в жилах, в пустотах и натеках по трещинам, должно быть, довольно много халцедона и опала.
- А где же разработки, о которых говорится в надписи?
- Так и не знаю. Сами же видели, - нигде ни малейших следов. Может быть, они скрыты под развалинами обсерватории.
- Плохо! Опять Матвей Андреевич будет смеяться… - заключила Таня. - Пора обратно. Смотрите, солнце садится. И так придем в темноте.
На красном огне заката круглые плечи холмов выступили резкими силуэтами. Полное отсутствие ветра подчеркивало глухое молчание окрестных песков. Когда мы добрались до холма обсерватории, с западной стороны уже погасли последние отблески зари.
Развалины, едва различимые при свете звезд, встретили нас молчанием. Только сплюшка где-то вдали издавала свой мелодичный крик. Ночью здесь было неприветливо; неясное ощущение опасности овладело нами, и мы пошли крадучись и шепчась, словно боясь разбудить что-то дремавшее среди угрюмых стен.
Внезапно я почувствовал, что дневная усталость куда-то отходит, уступая место бодрости. Сухой, неподвижный воздух, несмотря на тепло, исходившее от нагретых стен, казался необычайно свежим. Приятное, едва ощутимое покалывание изредка пробегало по коже.
- Я совсем не устала, - шепнула мне Таня, придвигаясь так близко, что почти касалась меня плечом. - Здесь что-то в воздухе.
- Да, я бы сказал, воздух - точно вблизи динамо-машины. Потрогайте-ка ваши волосы, Таня: они что-то очень распушились.
Таня провела рукой по волосам, стараясь пригладить их, и множество мельчайших голубых искорок замелькало под пальцами.
- Будто перед грозой, - сказала Таня, - только небо ясное и духоты совершенно не чувствуется, наоборот…
- Странно. Вообще в этом месте много необъяснимого… - начал я и вдруг увидел слабое зеленоватое свечение, мелькнувшее где-то в проломе стены.
Мы уже подходили к главному зданию с дугой квадранта. Я присмотрелся и заметил, что чуть видимым отблеском светится несколько букв надписи на внутренней стенке портика.
- Смотрите, Таня! - Я подвел свою спутницу к обрушенной части стены.
В непроглядной тьме сводов явственно выступали извивы букв, очерченные зеленовато-желтым сиянием.
- Что это такое? - взволнованно прошептала девушка. - Тут кругом много надписей, но ведь они не светятся.
- Все те надписи сделаны золотом. Так, кажется?
- Правильно, - подтвердила Таня.
- А это… Одну минуту…
Я осторожно проскользнул в портик и зажег спичку. Загадочное свечение мгновенно исчезло. Обветшавшая стена слепо встала передо мной. Но я все же успел заметить уцелевший кусок изразцовой плитки, покрытый гладкой глазурью, с выведенными на ней оранжево-зелеными буквами.
- Это сделано не золотом, а такой же эмалью, как у лестницы в подвале.
- Пойдемте скорее посмотрим! - живо предложила девушка.
- Пойдемте, - согласился я и спросил: - Вы бывали когда-нибудь ночью на обсерватории, вы или профессор?
- Нет, ни разу.
- Тогда вот что, пойдем сначала в лагерь - только не говорите пока ничего профессору, - мы поужинаем и, когда все заснут, продолжим исследование, если хотите. А если устали, я один займусь.
- Что вы! При чем тут усталость? Все так таинственно, интересно!
- Отлично. Только уговор, Таня: профессору ни слова. Я сам еще ничего не понимаю, но если мы с вами додумаемся до какого-то объяснения, вот будет Матвею Андреевичу сюрприз наутро!
Теплая крепкая рука девушки сжала мою. Мы быстро спустились с холма к площадке, на которой по обыкновению горел небольшой костер. Поворчав на нас по поводу опоздания к ужину, профессор принялся расспрашивать меня о результатах похода. Как Таня и ожидала, добродушные насмешки профессора посыпались на мою бедную голову, едва Матвей Андреевич узнал, что я так и не нашел следов разработок красок.
- Ладно, лучше не буду спрашивать, что вы нашли в темноте вместе с Таней… Ну-ну, не сердитесь! Показывайте ваши камешки… Как много сердолика! Пожалуй, если несколько дней поработать, набрали бы целый мешок. Теперь сердолик мало ценится: еще один из многих примеров забытой с веками мудрости человеческого опыта. Раньше во всей Ближней Азии этот камень ценился наравне с лучшими драгоценностями. Из него делали браслеты, ожерелья, пряжки. И верили, что сердолик предохраняет человека от многих заболеваний. А самое любопытное - оказывается, эта вера больше, нежели простое суеверие. Я недавно узнал… - Профессор замолчал, задумчиво разглядывая красный камень при свете костра.
- Что вы узнали, Матвей Андреевич, расскажите, - попросила Таня.
- Да очень просто: медики начинают пробовать лечение сердоликом. Оказывается, он почти всегда обладает радиоактивностью - слабой, можно сказать, ничтожной, равной сумме радиоактивности человеческого организма. Но именно потому, что радия в сердолике только ничтожные следы, он действует благотворно на нервную систему, восстанавливая в ней какой-то баланс, что ли, - не знаю толком.
«Радий?» Меня пронзила неясная догадка, и в голове вихрем завертелись мысли об электрических разрядах, светящихся надписях, оранжево-зеленых красках. Я нетерпеливо вскочил, но сейчас же взял себя в руки и поспешно вытащил папиросы.
- Что это вы, словно вас кольнуло, Иван Тимофеевич? - удивленно спросил профессор. - Пожалуй, и спать время. Завтра пораньше примемся - наверно, разгребем вход. Вы как хотите, а мы с Вячиком на боковую.
Я и Таня остались вдвоем. Я нервно курил, ожидая, пока профессор заснет и можно будет взять свечи для ночного исследования тайны обсерватории Нур-и-Дешт.
Наконец Таня достала две свечи, а я вытащил из кучи инструментов тяжелый лом.
- Это зачем? - удивилась девушка.
- Пригодится. Вдруг придется отвалить камень, вывернуть какую-нибудь плиту…
Внизу, в каменных подвалах, царил полнейший мрак. Хорошо знакомой дорогой мы пробивались ощупью, не зажигая света. Повернули направо, в щелевидный вход, добрались до лестничной ниши. Таня вскрикнула: большая доска очень слабо, но явственно светилась сплетением куфических букв. Такая же золотистая светящаяся полоска шла по выступу лестничной арки.
- Так, понимаю, - подумал я вслух, - здесь днем мало света…
- Ну и что же? - нетерпеливо спросила Таня.
- Не спрашивайте меня сейчас, пока не решу всю задачу. Пойдемте наверх, к квадранту. Наверно, мы встретим еще остатки светящихся надписей… Стоп! Дайте свечу. Заглянем сюда.
Я вспомнил загадочный отблеск внутри цоколя астрономической башни, виденный в первый день, и решил попробовать проникнуть в цоколь. Я принялся осторожно выворачивать ломом крепко спаявшийся с остальными брусок камня над узкой вентиляционной щелью. Уступая моим настойчивым усилиям, камень зашатался. Я надавил сильнее и, дернув камень к себе, извлек из кладки. Второй отделился легче. Образовалось отверстие, достаточное для того, чтобы просунуть голову и руку со свечой.
Огонь свечи озарил тесную внутренность башни, круглую, уходящую высоко в темноту. Налево, против пробитой мною дыры, находился широкий обтесанный камень, а на нем, покрытый густой пылью, стоял большой широкогорлый сосуд, мутно поблескивая запыленной глазурью. Даже на мой взгляд форма вазы была старинной.
