Господь гнева - Желязны Роджер Джозеф (первая книга .txt) 📗
Дождь прекратился. Тибор напряг мускулы, потом расслабил, потягиваясь со сна. Поднял взгляд. Пегая голубушка чинно жевала. Рядом храпел Пит. Ан нет, почудилось. Пит сидел, обхватив колени, и глядел на него.
— Тибор, — позвал Пит.
— Ну?
— Откуда этот храп?
— Не знаю. Я думал, это ты храпишь.
Пит встал и прислушался. Быстро оглядевшись, он, крадучись, направился в сторону стойла. И заглянул внутрь. Если бы не храп, он принял бы увиденное за груду грязного тряпья. Нагнувшись поближе к спящему, Пит почувствовал мерзкий запах перегара и резко отпрянул.
— Что там такое? — громким шепотом спросил Тибор.
— Какой-то ханыга, — сказал Пит Сэндз. — Надрался и спит без задних ног.
— А-а. Может, он расскажет нам что-нибудь о том селении на вершине холма. Или еще что важное для нас…
— Сомневаюсь.
Задерживая дыхание, Пит рассмотрел незнакомца попристальней в луче солнца, падавшем сквозь щель в крыше. Мертвенно-бледное лицо в глубоких морщинах; явно незнакомая с ножницами всклокоченная пегая борода с застрявшими в ней крошками пищи и струйкой слюны из открытого рта, в котором торчали остатки зубов — или желтые, или гнилые, или щербатые, а где и вовсе одни пеньки; по меньшей мере в двух местах сломанный нос; гной в уголках глаз; грязные редкие седые волосы. Лицо спящего жило мучительной, напряженной жизнью — тик сменялся страшными гримасами, за ними следовало недолгое неестественное окаменение, которое разрешалось новыми сериями подергиваний. Казалось, по лицу снуют полчища насекомых и человек, не в силах проснуться или использовать руки, пытается избавиться от них, напрягая мышцы. А его одежда — вонючий драный рабочий комбинезон — просто не поддавалась описанию.
— Старый алкаш, — заключил Пит, возвращаясь к Тибору. — Вряд ли он что-нибудь о чем-нибудь знает — мозги пропиты, да и из поселка его небось давно выгнали.
«Дождь закончился, до темноты есть еще время, — подумал Пит. — Лучше бросить зловонного пьяницу и двинуться дальше в путь. Ничего любопытного эта старая задница с похмелья не расскажет — зато может увязаться за нами.»
— Пусть себе храпит, а нам пора трогаться.
Он уже пошел открыть дверь сарая, когда из стойла донесся хриплый голос:
— Ты где?
Пит молча уставился в сторону пьяницы.
— Ты где? — снова прохрипел старик.
Из стойла послышался скрип досок.
— Может, он болен? — спросил Тибор.
— Вполне вероятно.
— Сюда, — донеслось до них, — сюда!..
Пит вопросительно посмотрел на художника.
— Может, мы сумеем как-то помочь ему? — сказал тот.
Пит неодобрительно покачал головой и вернулся к стойлу.
Именно в тот момент, когда он заглянул за перегородку, старик произнес: «Ага! Вот ты где!» Однако его глаза смотрели мимо Пита. Он обращался к бутыли, которую вытащил из-под сена.
Старику хватило сил вытащить пробку, но трясущиеся руки отказывались поднять бутыль ко рту. Кончилось тем, что он опустил голову рядом с бутылкой, вывернул ее вбок и склонил горлышко к своему рту. В этой неловкой позе он надолго присосался к вину — не все попадало в рот, струйка текла по подбородку. Поставив бутыль вертикально, старик надрывно закашлялся. Из его глотки неслись сиплые хрипы, из легких пугающие чавкающие звуки. Когда старик сплюнул, Пит мог только гадать, отчего слюна красная — от крови или от вина.
Пит отшатнулся и хотел идти восвояси, однако старик неожиданно произнес более твердым голосом:
— Я вас вижу. Не удирайте. Помогите старому Тому. — Тут он перешел на плаксивый тон бывалого попрошайки: — Пожалуйста, мистер, помогите чем можете, а? Бедному обездоленному старику. Руки совсем не работают. Затекли, паскуды, со сна.
— Чего ты хочешь?
— Подержите бутыль, мистер. Жалко же проливать на пол!
— Черт с тобой, — сказал Пит. — Давай.
Стараясь пореже дышать, он зашел за перегородку и присел на корточки возле старика. Взял его под мышки, усадил, привалив спиной к стене, и поднял бутыль на уровень его рта.
Старик сделал несколько хороших глотков, буркнул «спасибо» и снова закатился кашлем — теперь менее страшным. При этом он заплевал руки Пита, который не успел их вовремя убрать.
— Не уходите, мистер! Не уходите! — торопливо воззвал старик. — Я Том, Том Глисен. Вы сами откуда?
— Из Юты. Из Шарлоттсвилля, что в Юте, — ответил Пит. Его поташнивало от вони.
— Нет места лучше Денвера, — сказал Том. — По мне, если жить, то только там. Такой, знаете ли, красивый город. И народ там замечательный. Всегда найдется малый, который заплатит за выпивку. — Он хихикнул. — «Официант, двойной вырвиглаз!» Народ там дотошный — пока не упадет, от стойки ни шагу. Хотите дерябнуть, мистер? Угощайтесь. Винцо сносное. Нашел в подвале одной пустой хибары. Где, бишь, это было? А, черт! Где-то это было. Надо бы вспомнить. Там еще до хренищи этого вина.
— Спасибо, — отрицательно мотнул головой Пит.
— А вы были в Денвере?
— Нет.
— Помню, что это был за город до того, как они его сожгли. И народ, знаете, такой замечательный…
У Пита кружилась голова от миазмов вокруг нового знакомого. Он нечаянно глубоко вдохнул и в сердцах сплюнул.
— Вот-вот, меня тоже с души воротит от всего этого, — кивнул Том. — Сжечь такой прекрасный город! Какого черта, спрашивается, они его разбомбили, а?
— Война, — сказал Пит. — В войну принято разрушать города.
— А я никакой войны не хотел. Ей-ей, не хотел. Такой был красивый город. Зачем бомбить такое приятное место, как Денвер? У меня все внутри обуглилось, когда сожгли Денвер. И снаружи тоже. — Его хилая рука слабо потянула ворот на груди. — Желаете поглядеть на шрамы?
— Верю, верю. Не надо.
— У меня все тело исполосовано. Чертова уйма шрамов. Взяли меня в полевой госпиталь. Только-только оклемался — и выгнали коленкой под зад. Было уже совсем иначе. Было плохо. Ни еды, ни воды. Едва перебивались. Времена, скажу я вам, совсем никуда. Чего потом было — помню слабо. Я с тех пор видел много мест, а против Денвера все дерьмо. И люди стали как собаки. Никто не угостит стаканчиком — хоть ты сдохни. Так вы чего, точно не будете?
— Пейте сами, — сказал Пит. — Ведь вино так трудно достается.
— Что правда, то правда. Помогите мне еще хлебнуть, ладно?
— Давай.
Пока Пит поил Тома, Тибор крикнул со своей тележки из другого угла сарая:
— Ну, как он там?
— Приходит в себя, — крикнул в ответ Пит. — Погодите чуток, я уже иду.
Тут он решил-таки задать Тому вопрос касательно Люфтойфеля — чтобы Тибор потом не ныл.
— Старик, ты знаешь, кто такой был Карлтон Люфтойфель?
Оборванец тупо уставился на него, потом потряс головой.
— Может, слышал где это имя. А может, и нет. Память у меня никуда не годится. Ваш друг?
— Для меня он тоже — только имя и фамилия, — сказал Пит. — Но мой спутник — калека без рук и без ног — одержим мыслью найти его. Ищет упрямо. Все будет искать и искать — пока не умрет в пути. Бедный несчастный калека…
В глазах Тома заблестели пьяные слезы.
— Бедный несчастный калека, — захлюпал он носом. — Бедный несчастный калека.
— Можете произнести имя? — спросил Пит.
— Какое имя?
— Карлтон Люфтойфель.
— Дайте мне еще выпить, пожалуйста.
Пит снова подержал бутыль.
— Ну? — сказал он, когда старик оторвался от горлышка. — Можете произнести «Карлтон Люфтойфель»?
— Карлтон Люфтойфель, — сказал Том. — Я, слава богу, еще не разучился разговаривать. Только вот память…
— А вы не могли бы…
Нет, это даже смешно. Тибор сразу раскусит, что к чему. Или все-таки нет? Том Глисен по возрасту примерно подходит. Тибор принял его за больного, понял, что это сильно пьющий человек. Да и вера Тибора в безусловную правильность своих суждений явно ослабела после убийства Шульда-Люфтойфеля. «Если повести дело уверенно, — подумал Пит, — достаточно немного подтолкнуть Тибора, и тот непременно поверит. Итак, я не выказываю ни малейших сомнений, а Том твердо стоит на своем. И должно получиться. Иначе мы будем болтаться по свету до скончания века — и кто знает, представится ли такой же удобный случай, как сейчас, покончить все разом и получить возможность спокойно вернуться в Шарлоттсвилль, где я закончу обучение и снова увижу милую Лурин. К тому же какая восхитительная оказия подложить свинью Служителям Гнева! Если все сойдет гладко, это будет такая злая ирония: пусть Служители Гнева кладут земные поклоны и молятся не своему Господу в ипостаси Карлтона Люфтойфеля, а одной из его жертв; пусть они окружают восторгом и обожанием ничтожную развалину, грязного и тупого забулдыгу, подзаборного горького пьяницу и лодыря, который сроду ни для кого пальцем о палец не ударил, за всю жизнь не сделал ничегошеньки для своих ближних; пусть они поклоняются этому жалкому ходячему аппарату для переработки литров алкоголя, который никогда не имел и грана власти над другими или даже над самим собой; пусть они в своей церкви славословят самого ничтожного из ничтожных, человечишку без роду и без племени!.. О, какое бы это было блаженство — видеть именно Тома Глисена в центре тиборовской фрески, на самом почетном месте. Ради этого стоит постараться!»
