За веру, царя и социалистическое отечество - Чадович Николай Трофимович (прочитать книгу .txt) 📗
– Вина Радищева только в том состоит, что сердце его чрезмерно ранимо, – возразил Барков. – Не мог он взирать без слез на несправедливость, повсеместно творившуюся. Даже умом от чужого горя повредился.
– Про какую несправедливость ты здесь, Иван Семенович, упоминаешь? – возмутилась Екатерина. – Я ли о моих подданных не радела, я ли о них денно и нощно не хлопотала, я ли их заботами не жила?
– Матушка, полноте, – поморщился Барков. – Мне пули лить не надо. Я не Дени Дидро. Он хоть и философ-энциклопедист, да подлинной жизни не нюхал. В Европе, возможно, и поверят, что русские крестьяне курятиной объедаются, как вы изволили сообщать. Только я другое видел. Уезды, от голода опустевшие. Детей, солому и кору жующих. Людоедство. Знали бы вы, как башкирцы и калмыки под вашим милосердным правлением стонут. Как людям на каторге носы клещами вырывают. Как чиновники у сирот последнюю скотину в счет подати отбирают. Как за пять лет шестой рекрутский набор проводят. Как ваши верные дворяне крестьянами торгуют, будто бы бессловесной скотиной. Не благами вы одарили подданных, а нищетой и бесправием… Только не подумайте, что я к реформам призываю. Хотя бы малое послабление народу дайте. А бунт пугачевский вы вместе с Сенатом и Военной коллегией просто проспали. Чирей следует лечить своевременно, когда он величиной с просяное зерно. А уж если с кулак вырос, остается у бога спасения просить.
– Не заслужила я на старости лет подобных упреков! Впрочем, а что иное от русского человека ожидать можно? Неблагодарные! Ошиблась я в вас. Даже Григорий Александрович от меня отвернулся.
– Потемкин вам ничем помочь не может. Его по Малороссии казаки гоняют, как волка. Вам совсем на другую персону надобно надеяться.
– На кого же это, позвольте узнать?
– На генерал-поручика Александра Суворова.
– Знаю такого. Да ведь он пока, кроме сумасбродных выходок, ничем не прославился. Польских инсургентов потрепал, да у турок несколько баталий выиграл. Григорий Александрович о нем с сомнением отзывался.
– Потемкин его славе завидует. Непрост, конечно, генерал-поручик. Весьма непрост. С изрядной придурью. Да и какой истинно русский человек покуражиться не любит? Иноземцу нашей души не понять. Зато по части стратегии он прямо Ганнибал. Да и в армии его боготворят. Далеко пойдет, аж за самые Альпы.
– Сначала пущай бунтовщиков приструнит, – буркнула Екатерина, чью женскую душу разбередили воспоминания о Потемкине.
– На это ему одной стычки будет предостаточно, можете не сомневаться.
– От твоих посулов у меня просто голова кругом идет. Нынче до утра не усну, словно юница восторженная.
– Нет уж, матушка, отсыпайтесь, пока такая возможность имеется. А то потом даже перекреститься времени не будет. Я же, с вашего позволения, откланяюсь… Эх, как подумаю, что опять по морю предстоит плыть, душа в пятки уходит. – Барков встал, цепляясь за все, что было намертво привинчено к стенам.
– Боишься… – усмехнулась Екатерина. – А ведь говорил, что тебя высшая справедливость хранит.
– Не говорил я, матушка, ничего подобного. Высшая справедливость – она вроде волшебного цветка. Существует сама по себе, избранников на подвиг вдохновляет, но в такие мелочи, как человеческая жизнь, не вникает. Богиня, одним словом. Какие у меня, смертной твари, могут быть с ней отношения. Поскользнусь на мокрой палубе – и поминай как звали! Другое дело, что вместо меня сюда явится совсем другой человек и все начинания доведет до конца. Но что это будет за морока…
– Наговорил ты мне, Иван Семенович, всякой чепухи с три короба! – Екатерина замахала на него руками. – К мартенизму вашему и прочим ересям я дурно отношусь. Ступай себе, не смущай душу…
– А ведь и в самом деле пора… Увидеться, матушка, нам больше не суждено. Стало быть, каждый останется при своем интересе. И все же слова мои на досуге вспоминайте. На память вам я свой стишок презентую.
– Не смей! – Императрица снова пришла в беспокойство. – И слушать не хочу твою похабщину.
– Побойтесь бога, матушка! Стишок самый невинный. А главное, верноподданнический. Разъясняет взаимоотношения державы нашей и ее славной правительницы Екатерины Алексеевны, то бишь Софьи Фредерики Августы Ангальт-Цербстской.
– Эва, вспомнил… Ладно, читай, – смилостивилась Екатерина. – Только учти, хоть одно неприличное слово ввернешь – я уши заткну.
Тяжко вздыхало холодное море, поскрипывал бот, шумел ветер, хлопали паруса, и на фоне этой унылой какофонии голос Баркова звучал едва ли не соловьиной трелью:
На следующий день Барков опять был в Петербурге, наспех подкрепился жидкими щами и отправился на лихаче по тайным квартирам, где проживали его наемные агенты. За последнее время число их заметно поубавилось, и пришлось срочно вербовать новых, благо что при общем росте цен стоимость человеческой жизни заметно упала.
Все агенты, как ветераны, так и неофиты, получили предельно точные инструкции и средства для их исполнения.
По пути Барков заглянул и на Миллионную, но в бывшей греческой кофейне как на грех располагались теперь прислужники железного Тадеуша, пока еще вовсю упивавшегося своею недолгой властью. Хозяина кофейни, по слухам, уличили в связях с балканскими монархистами, призывавшими на престол Потемкина, а все буфетчики состояли в Первом народном полку имени тираноборца Брута. Можно было легко представить себе боеспособность этой воинской части, где капитанами служили трактирщики, а капралами – кухмейстеры.
В гостиницу Барков явился довольно поздно, но его там, оказывается, ждали, что стало ясно из многозначительного покашливания швейцара.
Правительственных ярыжек он не опасался – все бумаги были в порядке, и не только фальшивые, но и подлинные, выправленные в канцелярии Новикова, – однако на всякий случай взвел курок пистолета, гревшегося за пазухой.
Мельком подметив, что гость выбрал для ожидания весьма удачную позицию – в дальнем углу, под фикусом, рядом с черным ходом, – Барков громко осведомился:
– Кто здесь спрашивал Ивана Семеновича Баркова?
В ответ из-под фикуса раздался знакомый невозмутимый голос:
– Прости, что беспокою тебя. Имеешь для меня пару свободных минуток?
– Легок на помине, брат Михайло, – обрадовался Барков. – Прошу ко мне в номер.
Единственный стул, полагавшийся гостиничному жильцу, Барков уступил Крюкову, а сам поместился на койке, под которой хранилась не только вся его касса, но и смертоубийственное создание лейб-механика Кулибина, по вине которого (создания, а не Кулибина) в комнатке пахло оружейной смазкой и пороховой гарью.
– Позволь изложить суть дела, которое привело меня сюда, – сказал Крюков.
– Излагай.
– Так случилось, что родной город встретил меня ничуть не лучше, чем Москва. Посему нуждаюсь в средствах.
– Я тебе их прежде чистосердечно предлагал и нынче не откажу.
– Беда в том, что я поклялся покойной матушке не брать у посторонних людей в долг, а тем паче безвозмездно. Это одно из немногих жизненных правил, пренебречь которыми для меня невозможно.
– Тогда заработай эти деньги. Что тут зря голову ломать!
– Именно такое предложение я и хотел тебе сделать. Да только в камердинеры не гожусь, а кучер из меня, сам знаешь, неважный. Давай лучше в картишки перебросимся.
