Великий Гусляр - Булычев Кир (серии книг читать бесплатно .TXT) 📗
И Пупыкин зашелся в смехе, совсем под стол ушел, такой махонький стал, одним ногтем придавить можно.
— Не в этом дело, — сказал Удалов. — Мне и с Ксюшей неплохо было.
— Ну это ты брось! Нам такие Ксюши не нужны. Пускай знает свое место. Нет, дорогой, мы с тобой еще молодые, мы еще дров наломаем, на всю землю прославимся. Так что об этой интриганке забудь!
«Ага, — подумал Удалов, — значит, Ксения чем-то Пупыкину не угодила. Может, двойник ее все же любит? Хорошо бы любил — приятнее так думать».
— Чего задумался? Не согласен?
— Как скажете, — ответил Удалов.
— В покорность играешь? Ой непрост ты, Удалов, ой непрост. Скажи мне, дружище, ты чего сегодня утром на шоссе картошку собирал? Или тебе из распределителя мало картошки выдают?
— А как вы думаете? — нашелся Удалов.
— Есть у меня подозрение, — произнес Пупыкин. — Но такое тяжелое, такое, можно сказать, страшное, что и не смею сказать.
— А вы скажите.
— А я скажу. Я скажу, что, может быть, ты врагам нашего народа картошку носил?
— Каким таким врагам?
— Вот видишь, таишься, значит — врешь! По глазам вижу, что врешь! Кому носил? Все равно донесут, все равно дознаюсь!
— Нет, просто так, — решил спасти своего двойника Удалов. — Увидал, что рассыпанная, вот и собрал.
— Это чтобы в моем городе кто-то картошку рассыпал? Опять врешь. И что делал в такое время на шоссе, тоже забыл?
— Гулял.
— А о чем с Савичем на рынке разговаривал? — Пупыкин вскочил и побежал по кабинету. Удалов увидел, какие у него высокие каблуки. Вопросы сыпались из него быстро, один за другим: — Зачем в магазине изображал черт знает что? Зачем хотел картонную лососину покупать? В оппозицию играешь? А на площади, у моего монумента, зачем крутился? Зачем народ агитировал, что я уже умер?
— Я Льва Толстого имел в виду.
— Кто у нас предгор? Я или Толстой?
— Вы.
— Ты меня свалить захотел?
— Все — набор случайностей.
— Случайность — это осознанная необходимость, — сказал Пупыкин. — Учить теорию надо. Ну что, будешь каяться или разгромим, в пример другим маловерам?
— Как знаете. — Удалов посмотрел на часы. Скоро перерыв кончится. А надо еще настоящего Удалова предупредить, что его ждет.
— Тогда идейный и организационный разгром, — подвел итог беседе Пупыкин.
— Ну, вы прямо диктатор.
— Не лично я диктатор, — ответил Пупыкин, — но осуществляю диктатуру масс. Массы мне доверяют, и я осуществляю.
— Ох раскусят тебя массы, — предупредил Удалов. Он тоже поднялся, и от этого движения Пупыкин метнулся в угол, протянул руку к кнопке. — Не зови свою охрану, — сказал Удалов. — Я пойду перекушу в буфет.
— А вот в буфет тебе вход уже закрыт, — осклабился Пупыкин. — Мне на таких, как ты, тратить икру нежелательно.
— Значит, еще до начала разговора со мной знал, чем он кончится?
— А моя работа такая — знать заранее, что чем кончится. Подожди в приемной, далеко не отходи. Никуда тебе от меня не скрыться.
Удалов вышел из кабинета. Спортсмены с повязками дружинников его пропустили. Удалов поглядел на секретарш. Вот черненькая — могла бы стать его женой и таить личико под занавеской, а вот и беленькая — тоже мог получить. «Где же ты, Ксюша, где же ты, родная моя?» И Удалов затосковал по Ксюше за двоих — за себя и за своего двойника.
На улице моросил дождик, но работы вокруг монумента не прекращались. Детишки вскапывали клумбы, воспитательницы сажали рассаду, монтажники крепили к боку статуи руку с портфелем, бригада дорожников сыпала щебенку под асфальтовое покрытие.
Удалов, отворачиваясь от людей, быстро прошел к памятнику. За массивным постаментом таился невысокий полный мужчина в плаще с поднятым воротником, в шляпе, натянутой на уши, и в черных очках. «Значит, вот как я выгляжу со стороны», — подумал Удалов и подошел к двойнику.
— Ждешь? — сказал он.
— Тише! Тут люди рядом. Ты куда пропал?
— Пупыкин меня допрашивал.
— Ой, тогда я пошел! Лучше сразу в ноги!
— Погоди, разве не хочешь послушать, что тебя ждет?
— А что?
— И переодеться не хочешь?
— Зачем?
— Затем, что Удалов не может выйти на перерыв из кабинета в одном костюме, а вернуться в другом. Вижу, ты, мой брат, совсем поглупел.
— Тогда бежим — вон там подсобка, вроде пустая.
— Бежим.
Они побежали, а Удалов сказал по пути двойнику:
— Ты хорошенько подумай, прежде чем туда возвращаться.
— А что?
— Как только они икру съедят…
— Сегодня икру в буфете дают? — с тоской спросил двойник. С такой искренней тоской, что Удалов даже остановился.
— Ты что, серьезно?
— Но мне же положено, — ответил двойник.
— А раз положено, надо взять?
— Как же не взять, раз положено?
Они побежали дальше, забрались в вагончик. Он в самом деле был пуст. На крючках висели пиджаки, на столике стояли пустые миски.
Двойник сразу начал раздеваться. Удалов последовал его примеру.
— Смотрю я на тебя, — сказал он, — и думаю: если ты, мой полный двойник, смог так превратиться в такое… значит, и во мне это сидит?
— Что сидит? — не понял двойник.
— Рабство. Лакейство.
— Я, прости, не раб и не лакей, — ответил второй Удалов, — я на ответственной работе, не ворую, морально устойчив…
— И воруешь, и морально неустойчив, — отрезал Удалов. — Только сам уже этого не замечаешь. Если икру тебе в буфете дают, а другим не положено, значит, ты ее воруешь. Понял?
— Ты с ума сошел! Разве ты не понимаешь, что мы, руководящие работники, должны поддерживать свои умственные способности? У нас же особенная работа, организационная!
— А в детском саду икру дают?
— Не знаю. Там молоко дают.
— Ну и погряз ты, Корнелий, не ожидал я от тебя.
— А чем ты лучше?
— Я светлое будущее строю.
— Я тоже. Под водительством товарища Пупыкина. А ты под чьим водительством?
— Дурак ты, Корнелий. У нас водительство демократическое.
— У нас тоже.
— Не путай демократию с круговой порукой.
Второй Корнелий начал натягивать брюки. Разговор с двойником его встревожил и даже разозлил.
— Может, у вас и демократия, — сказал он. — Только твоей заслуги в том нет. Не прижали тебя, вот и гордый. А попал бы на мое место, куда бы делся? Некоторые сопротивлялись. Что это им дало? Что это дало народу? Где Стендаль? Где Ксения? Где Минц? Где Ванда?
— Где?
— В разных местах. Наш народ еще не дорос до демократии. Нам твердая рука нужна. Хорошо служишь — тебя ценят.
— Как ценят, не знаю, но сейчас будут разбирать твое персональное дело.
— Чего? — Двойник сжался, как от удара в живот.
— Не чевокай, а слушай. Меня утром на шоссе видели, что я картошку собирал. Решили, что это ты.
— А зачем ты картошку собирал?
— Зиночке Сочкиной помочь хотел. Она ее в город несла.
— Это же преступление! Картошка по талонам, а она ее с поля украла!
— Помочь человеку, учти, это никогда не преступление. Потом я в магазине хотел купить лососины…
— Откуда лососина в магазине? Что за глупость?
— Я и говорю, что нет лососины в магазине. Так что эту глупость тебе припишут. Потом я на этой площади сказал, что Пупыкин уже помер…
— Я тебя убью! Ты меня погубить вздумал?
— Откуда я знал, что у вас такие порядки? Но главное то, что я на вашем активе Оболенскому про его моральный уровень сообщил.
— Ну кто тебя просил! Оболенский же пупыкинский друг!
— А никто меня не просил, кроме чувства собственного достоинства. Честь твою защищал.
— Что ты понимаешь в чести!
— А ты?
— Я-то понимаю. Честь — это дисциплина.
— Вот именно. В этом у нас расхождение. Так пойдешь на свою казнь или смоемся, пока не поздно?
— Я все объясню. Василий Парфенович меня простит.
— Ты там от всего отпирайся, — посоветовал Удалов. — Я не я, корова не моя.
Но двойник уже не слушал. Он рвался прочь.
