Зеленые тени, Белый Кит - Брэдбери Рэй Дуглас (читать книги онлайн бесплатно серию книг .TXT) 📗
— Ты мне это говорил, малыш. Теперь пора с этим кончать.
— Может, в будущем, но, пожалуйста, прости меня, Джон. Я не могу лететь с тобой.
— Похоже, ты трусишь, малыш.
— Да! Признаю. Ты всегда это знал. Ничего в этом нового нет. Я самый трусливый трус, каких тебе приходилось видеть.
— Тогда преодолей в себе это. Лети! Сэкономишь целый день.
— Боже, — простонал я, откидываясь на стул. — Я не боюсь провести ночь в море. Паром отходит около десяти вечера. И доходит до английского порта не раньше трех-четырех утра, в безбожное время. Я не буду спать. Меня, возможно, укачает. Тогда я сяду в поезд до Лондона. Он прибывает на вокзал в семь тридцать утра. К восьми пятнадцати я буду в гостинице. К восьми сорока пяти я быстро позавтракаю и побреюсь. К девяти я буду у тебя в гостинице, готовый к работе. Время не теряется. Я буду заниматься Белым Китом, как только ты…
— Ну, хватит, сынок. Ты летишь со мной.
— Нет-нет.
— Нет, летишь, трусливый ублюдок. А если нет…
— То что, что?
— Тебе придется оставаться в Дублине!
— Чего-чего? — взревел я.
— Лишу тебя отпуска. Не видать тебе заключительных недель в Лондоне.
— Это после семи-то месяцев?!
— Именно! Останешься без отпуска.
— Не имеешь права!
— Еще как имею. И это еще не все. Лори, наш секретарь, тоже лишится отпуска. Она застрянет вместе с тобой.
— Не смей так поступать с Лори. Она вкалывает двадцать четыре часа в сутки, по семь дней в неделю вот уже битых шесть месяцев!
— Ее отпуск будет отменен, если ты не полетишь со мной.
— О-о, Джон! Джон, нет!
— Если ты не наберешься храбрости, малыш. Хватит трусить.
Я вскочил:
— Ты что, действительно собираешься так с ней поступить? Из-за меня?
— Вот именно.
— Ну тогда мой тебе ответ будет — нет.
— Что?
— Ты слышал. Лори едет в Лондон. Я еду в Лондон. И мы едем, как нам хочется, покуда это не мешает нашей работе и завершению работы над сценарием. Я еду всю ночь и вовремя прибуду в отель «Кларидж» в пятницу утром. Ты не можешь это ни оспаривать, ни отменять. Я буду там. Я отплываю на пароме. Ты не можешь заставить меня лететь ни на каком распроклятом самолете.
— Что?
— Что слышал, Джон.
— Твое последнее слово?
— Мне — паром, тебе — самолет. Все.
Джон встал на дыбы, натянул невидимую накидку или обернул шарф вокруг шеи, и вихрем вылетел из номера большими шагами, словно Тоска, готовая спрыгнуть со стены замка. Громыхнула дверь.
Я в отчаянии плюхнулся на стул.
— Боже! — вопил я стенкам. — Какой же я недоумок! Что я наделал!
Следующие полтора дня Джон отказывался со мной разговаривать. Мы дошли до того места в сценарии, где отпуск был бы очень кстати, если не совершенно необходим. Мне оставалось дописать страниц сорок, и нам нужна была передышка, но вместо этого мы только дышали друг другу в лицо. Когда я входил в комнату, Джон поворачивался и начинал говорить с другими людьми. В обед или за ужином, разъезжая по Дублину в машине или такси, он смеялся и шутил с Джейком, но ни словом, ни взглядом не обращался ко мне. Меня не существовало. Я был отринутая любовь, навсегда забытая и непрощенная жена. Чудесное супружество окончилось крахом. Мне полагалось возмездие за сеанс гипнотической магии с камнями, скалами и бритвенными лезвиями, хотя я не сразу об этом догадался. Но это не все. Он не хватал и не швырял в меня чем попало. Я просто улетучился. Меня не было в комнате. Если его взгляд скользил по мне, то просто пронизывал, как рентген, и устремлялся в какую-нибудь другую точку. У меня не было даже слабой надежды, что он заговорит обо мне хотя бы в прошедшем времени.
После целого дня такого обращения я отвел Джейка Викерса в сторону в холле отеля «Ройял Гиберниан».
— Джейк, — прошептал я, потому что Джон проходил мимо в обеденный зал с пятью-шестью друзьями. — Что, черт возьми, происходит?
— Что ты имеешь в виду?
— Я здесь существую или нет? Когда Джон снова снизойдет до разговора со мной?
Джейк тихо усмехнулся:
— Это розыгрыш.
— Розыгрыш? — заорал я. — Розыгрыш!
— Не подавай виду.
— Не подавать! — Меня разве что не сорвало на сопрано.
— Не так громко. Если он услышит, что ты не в себе, то этим ты доставишь ему удовольствие. Тогда тебе точно придется худо.
— Мне и так худо. Я не могу это выносить! Он знает, что я отплываю на пароме назло ему?
— Думаю, да. Ты расстроил его розыгрыш, понимаешь?
— Он угрожал Лори тоже. Она летит с ним?
— Да, летит.
— Слава Богу. Он говорил, что собирается отыграться на ней, заставить ее остаться тут, отменить ее отпуск…
— Она едет. Успокойся.
— Я бы успокоился, если б мог выдернуть этот железный якорь из своего желудка.
— Веди себя как ни в чем не бывало. Ты тоже не обращай на него внимания. Не смотри на него. Он должен наконец понять, что тебе наплевать, что ты не раздражен.
— Ты требуешь, чтобы я превратился в Лоуренса Оливье.
— Ничего, разыграй его, парень, — сказал Джейк.
Я играл. Смеялся. Болтал со всеми. Я даже осмелился громко заявить, что пока Джон очень высокого мнения о моем сценарии. Но Джон мешал ложкой суп, намазывал маслом хлеб и резал бифштекс, глядя в сторону, на потолок или на своих друзей, а мои внутренности тем временем тяжелели, как цемент.
А потом случилось чудо, которое положило конец сценарию и заставило Джона снова со мной разговаривать.
Глава 32
Семь утра.
Я проснулся и уставился на потолок, словно он — ослепительно белая плоть, безумный немигающий глаз, бьющийся в нетерпении хвост — сейчас обрушится на меня. Я был в страшно возбужденном состоянии. Я представил одно из тех мгновений, когда перед землетрясением кошки и собаки как ошпаренные удирают из дому; когда незримая, неслышная дрожь раскачивает пол и балки, а ты приготовился к чему-то, что вот сейчас нагрянет, но будь ты проклят, если знаешь, что это.
Я быстро сел на кровати, опустил ноги, коснулся ступнями пола, встал, прошел мимо пишущей машинки к зеркалу и провозгласил:
— Я — Герман Мелвилл!
И сел, по-прежнему разглядывая себя, чтобы запечатлеть этот образ, и принялся печатать, по большей части не глядя на клавиши, удерживая в памяти этого молодого человека, постаревшего за ночь, я не хотел, чтобы он ускользнул от меня.
С верой в это, я сидел за машинкой и за последующие семь часов писал и переписывал последнюю треть сценария и отрывки в середине. Я не ел до самого вечера, только тогда я заказал в номер сандвич, который проглотил тут же за машинкой, не переставая печатать, опасаясь потерять, упустить ниточку, если отвечу на телефонный звонок. Никогда, ни до, ни после этого, я не печатал столь долго, упорно, стремительно. Если я был не Германом Мелвиллом, то уж по крайней мере — его планшеткой с буквами и значками для спиритических сеансов, по которой он заставлял передвигаться мою спиритическую дощечку. Или его литературная мощь, сжатая за все эти месяцы, зафонтанировала из моих пальцев, словно я отвинтил краны. Я бормотал и мурлыкал, скорбел и кричал все утро, весь полдень и во время моего обычного послеполуденного сна. Но усталости не было, только неистовый, упорный, радостный, победоносный стук по клавишам, страницы, разлетавшиеся по полу, — Ахав, громогласно призывающий к разрушению, из-за моего правого плеча, Мелвилл — к созиданию из-за левого.
Наконец метафоры улеглись, каждая на свое место, состыковались, соприкоснулись, сплавились. Крохотные с маленькими, те, что поменьше, с большими, те, что побольше, с грандиозными. Эпизоды, разделенные сценами и страницами, перетасовывали сами себя, как набор китайских стаканчиков, которые то складываются, то раскладываются, чтобы вместить разное количество воды, но в данном случае, ей-богу, это было вино из погребов Мелвилла. Иногда я заимствовал некоторые абзацы или целые главы с конца книги и переставлял в начало, а сцены из середины — в конец; эпизоды же, которые напрашивались в середину, приберегал для финальных или больших сцен.
