Тайны господина Синтеза - Буссенар Луи Анри (серия книг txt) 📗

Исходя из принципа, что китайцев следует опасаться всегда и везде, даже если эти опасения не имеют под собой реальной почвы, капитан, хотя поводов вроде бы и не было, довел до самой высшей стадии надзор за своими многочисленными пассажирами. Согласно образному выражению боцмана, он «держал глаз открытым» и того же требовал от подчиненных.

В тот день, когда младший офицер доложил, что после стоянки в Куктауне количество китайцев на борту возросло на двадцать три человека, недоверие капитана тоже возросло, если это возможно, а надзор стал еще бдительней. Однако ничто в поведении желтолицых, казалось бы, не оправдывало столь жестокого режима, и должно было произойти нечто действительно из ряда вон выходящее, чтобы толкнуть их на крайность.

Вполне возможно, таким толчком могло стать поведение потерпевших кораблекрушение моряков, подобранных на Буби-Айленде. Надо сказать, что первый помощник капитана с «Тагаля», маленького затонувшего в проливе Торреса пароходика, долгое время проживший среди китайцев, проявлял к ним безграничное презрение и достаточно грубо высказывался об их двуличии, ненависти к белым, вороватости, склонности к бунту и к пиратству. После его слов кто угодно стал бы относиться к китайцам, мягко говоря, с преувеличенным недоверием.

Как бы там ни было, но этот моряк, скучая от вынужденного безделья, взял себе за правило сопровождать дозоры, призванные проверять решетки и щиты. Он с видом знатока осматривал их, удовлетворенно покачивал головой, разглядывая расположение пулеметов, и на чистом китайском языке отпускал в адрес кули такие насмешки, что те без труда узнали в нем завсегдатая трущоб Макао.

Кроме того, сей господин, как специалист, осматривал корабль, везущий всю эту уйму людей, приходил в восторг от навигационных качеств судна, любовался его оборудованием и заявлял, что среди всего, когда-либо сходившего со стапелей корабельных верфей, это настоящее чудо. Такое поведение было вполне естественным для моряка и, кроме того, льстило законной гордости капитана.

Человек неизвестной национальности, полиглот, как бы по роду службы изучивший идиомы всех языков, он говорил по-французски с легким немецким акцентом, по-английски с интонациями, свойственными жителям Средиземноморья, а по-голландски изъяснялся так, как будто это был его родной язык. Китайским же он владел, на удивление кули, с редким для белых совершенством.

Что же касается его товарища по несчастью, механика, то это был американец безо всяких особых примет; крепко пил, жевал табак и, всюду выискивая куски древесины, что-то из них вырезал складным ножом. Жил он вместе со старшинским составом и время от времени захаживал в машинное отделение, как человек, тоскующий по запаху пара и угля…

Итак, накануне катастрофы все было спокойно. Сыны Поднебесной империи вели себя тихо; в урочное время курили опиум на палубе и со страстью, присущей их расе, играли в кубрике [285] в азартные игры. Вечером перед самым заходом солнца «Годавери» подала обычные условные сигналы, указывающие маршрут. Сигналы приняты. Ничего нового. Счастливой вахты!

Опустилась ночь. Капитан «Инда» — с утра на ногах. После ужина в обществе первого помощника и офицера, потерпевшего кораблекрушение, его сильно клонит ко сну. Гостя тоже охватывает непреодолимая сонливость, и он, безостановочно зевая, уходит в свою каюту.

Может быть, впервые с момента отплытия первый помощник пренебрег своей ежевечерней обязанностью обойти дозором грузовые отсеки. Должно быть, он был не прав, когда, вместе с капитаном, причастился из нескольких запыленных бутылок, извлеченных из кладовки, от которой даже у старшего кока не было ключа. На этих широтах стояла такая жара, а старое бордоское [286] имело такой изысканный аромат…

И что же? Разве сонливость потерпевшего кораблекрушение была притворством? Тогда почему он не уснул в ожидании своего товарища, который, стараясь быть незамеченным, прошмыгнул к нему в каюту? И о чем они так долго и тихо беседуют?

Спустя некоторое время механик ушел, пряча под бушлатом увесистый пакет. Он пришел в помещение, где размещался старшинский состав, там находились боцманы, не занятые на вахте. Принесенный пакет содержал несколько бутылок ужасного пойла под названием бренди, столь высоко ценимого моряками всех стран и на всех географических широтах — от Полярного круга до экватора.

Бренди, которое, казалось бы, не стоило пить в такую жару, да еще и в такое позднее время, было встречено с радостью. Откуда? Это никого не заботило. Лишь бы отведать сей благословенный напиток. Если начальство позволяет себе пропустить рюмочку, почему бы подчиненным не взять с него пример? Ничего дурного в этом нет.

Естественно, принесенному механиком бренди воздали должное, и попойка продолжалась допоздна. Но вот что странно: слывший любителем не только табака, но и спиртного, механик всякий раз, подымая, как это бывает с алкоголиками, бережно, двумя руками железную кварту, торопился поднести ее под подбородок и незаметно опорожнить содержимое за ворот шерстяной рубахи. Такой оригинальный способ выпивать свидетельствовал о некотором недоверии к содержимому «божественной бутылки». Однако боцманам «Инда» не было нужды присматриваться к тому, каким образом напивается новый товарищ. Несмотря на разительное сходство с серной кислотой, бренди было напитком, без труда вливавшимся в их луженые глотки.

Точно так же, как недавно капитан и его первый помощник, боцманы, потребив свою порцию алкоголя, заснули. Правда, казалась странной скорость, с которой моряки захмелели. Думается, чтобы погрузить их в такой глубокий сон, требовалось подмешать в огненный напиток изрядную дозу снотворного. Автор этой смеси, безусловно, преуспел, ибо храп младшего командного состава соперничал с грохотом машины.

Делая вид, что хочет проветриться после попойки, механик незаметно пробрался на палубу, якобы случайно столкнулся с поваром-китайцем, взятым на борт в Буби-Айленде, тихо сказал ему несколько слов и вернулся на прежнее место.

Китаец, выполнявший на офицерском камбузе функции мойщика посуды, пользовался полной свободой передвижения и мог, ни у кого не вызывая никаких подозрений, появляться в любой части корабля. После встречи с механиком он тут же завернул на темени свою косицу, а потом, слегка покачиваясь, отправился в направлении лестницы, ведущей со спардека [287] в отсеки, где обитали кули. У ее подножия он столкнулся с вахтенным, вооруженным короткой пикой в руке.

— Что ты здесь делаешь? — кинул он поваренку, хорошо видному в свете фонаря.

— Хоцу кулить опиум, — ответил тот.

— Ступай на палубу, здесь запрещено ходить.

— У меня нет опиум. Хоцю плосить товалищ.

— Нет мне дела ни до твоего опиума, ни до твоего товарища. Проваливай, да побыстрей!

— Лазлеши только луку плотянуть челез лешотка. Я кликну, и товалищ давай опиум.

Клянча таким образом, китаец подошел вплотную к вахтенному. Тот перехватил свою пику за середину древка, намереваясь ударить его, но так, чтобы не ранить, а лишь оттолкнуть.

Бедняга матрос дорого заплатил за то, что нарушил инструкцию, предписывающую без пощады заколоть каждого, кто попытается проникнуть ночью в помещение, отведенное кули. Он не успел даже подать сигнал тревоги. Гибким движением с трудно ожидаемой от такой комичной мартышки ловкостью китаец выхватил из-за пояса нож и бросился на вахтенного. Как молния, сверкнуло отточенное лезвие — кок одним движением перерезал вахтенному горло чуть ли не до самых шейных позвонков. Несчастный, не успев издать ни единого крика, ни единого стона, рухнул, обливаясь кровью.

Убийца хладнокровно, словно только что отрубил голову курице, оттащив труп под лестницу, вытерев лезвие о свою робу, заткнул нож за пояс, достал из кармана ключ, открыл тяжелую панель и тихо сказал несколько слов по-китайски.