Румбы фантастики. 1988 год. Том I - Бачило Александр Геннадьевич (читать книги онлайн бесплатно серию книг txt) 📗
Не скажу, чтобы я особенно встревожился, а тем паче испугался, нет. Внимание мое привлекла верхняя половина «мозга» — полупрозрачная, в более мелких выпуклых ячейках, чем нижняя. Там, наверху, вершилось настоящее светопредставление, прошу обратить внимание на это слово, представление, спектакль со световыми эффектами. Во-первых, где-то глубоко внутри то и дело вспыхивали молнии, сопровождаемые… нет, не звуками, а разноцветными, медленно возникающими и разрушающимися протуберанцами. Опять не совсем правильно. Никакого сопровождения не было. Молнии светились, поблескивали в самих протуберанцах, причем молнии не остроугольные, к каким мы привыкли, а змеистые, с достаточно плавными ободами, а некоторые напоминали даже непрерывную цепь, я имею в виду форму. Ну, к примеру, якорная цепь.
Во-вторых, — это я о световых эффектах, — и на поверхности ячеек мигали, роились точечные огни, все больше с синеватым отливом, как на звездных школьных глобусах. Время от времени на остриях этих пульсирующих огней восставали крутящиеся, как веретена, черно-серебристо-фиолетовые вихри, под стать цвету гофрированного обода. Я имею в виду, что восставали они на внешней ячеистой поверхности «мозга». Самое грубое сравнение: подобно колючкам ежа.
Здесь, в Сенате, меня неоднократно спрашивали, ваша честь, какие чувства я испытывал при приближении «мозга». Я отвечал, что время для меня как бы замедлилось, растянулось, так бывает при нависшей смертельной опасности. Теперь добавлю: само мое мышление стало перестраиваться и… минутку, я попытаюсь рассказать об этом подробней.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Дело, видимо, не в подробностях, нас заинтересовал бы главный принцип в такого рода перестройке, Старший Инспектор Шервинский.
ШЕРВИНСКИЙ: Если уйти от ученых выражений, скажу коротко: я вдруг поумнел. Не улыбайтесь, пожалуйста, коллеги. Меняю «поумнел» на «прозрел». Помните, у Пушкина: «И внял я неба содроганье, и горний ангелов полет, и гад морских подводный ход, и дольней лозы прозябанье». То же произошло и со мною. Я почувствовал: могу без запинки прочитать всего Гомера, причем я видел, как наяву, как со спутника, землю древней Эллады, где строки «Одиссеи» наподобие гирлянд из живых цветов плыли по волнам Эгейского моря. Или назвать любую дату мировой истории, описать любое, самое захудалое, событие и опять-таки — даже не описать, а «пересказать» глазами очевидца, поскольку событие прояснялось в памяти рельефно, красочно, звучаще. Неожиданно я представил себе неведомые мне прежде диафантогональные уравнения — и вот они, вьются вокруг «мозга», точно ласточки вокруг гнезда, я сразу понял их математическую сущность. Вспоминалась мне марсианская трагедия с «Обимуром», где, как вы знаете, погибли Брэдли и Тодор Кынчаков, и вдруг стало ясно: это я, я ошибся в выборе места посадки для «Обимура»! А ошибся потому, что был ослеплен мнемосхемой при включении тормозных реверсов и принял показания датчиков гравитационного поля за индекс твердости грунта, вследствие чего мы и ухнули в эту трехкилометровую пропасть, и вину с Кынчакова, пусть и посмертную, надо снять. Да, снять, переложив на меня. Если угодно, считайте это официальным заявлением…
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Сенат принимает к сведению это официальное заявление, Старший Инспектор.
ШЕРВИНСКИЙ: О своих небесных прозрениях при встрече с «мозгом» больше пока что распространяться не стану. Коснусь строки «И гад морских подводный ход…» Морские гады всегда мало меня занимали. А вот земные… Я подумал: когда-то еще явится возможность заглянуть в прошлое, дай не упущу шанс. Много лет меня волновала загадка смерти, точнее, омерзительных событий, воспоследовавших вскоре после кончины одного моего родственника по материнской линии — всемирно известного ученого и писателя прошлого века, путешественника, историка, философа, провидца. А события такие: в дом покойника нагрянула по ложному доносу орава пытливых граждан с соответствующими удостоверениями, перерыли все вверх дном, рукописи постранично перелистали, книги, письма, личные вещи перетрясли, стены миноискателями просветили, даже урну с прахом покойного. Что вынюхивали, спросите? Полторы тонны золота, якобы привезенных хозяином дома из далеких экспедиций. Конечно, чушь, бред, ахинея, все это понимали, в том числе и большинство тех, пытливых, ведь ученый-то был бессребреником: ни автомашины, ни дачи, ни дорогих побрякушек — о, в прошлом веке такое для большинства было свидетельством социального и даже интеллектуального престижа. Впрочем, вы и без меня знаете. Так вот, всю жизнь меня мучило, кто донос настрочил, кто измыслил ахинею о презренном металле, какую цель преследовал, хотя насчет цели — ясно: после обыска лет десять имя светлое замалчивалось, даже из кроссвордов его вычеркивали. В средневековье на Руси это называлось «мертвой грамотой»…
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Отвлекаешься, Старший Инспектор! События и впрямь омерзительные, но применительно к сегодняшнему нашему разговору не так уж и важные…
ШЕРВИНСКИЙ: А случись эти не так уж важные события после вашей смерти? Или моей? Трудно представить? А родным, близким, ученикам подвергшегося кощунству после кончины — легко?.. Впрочем, закругляюсь… И увидел я тех, кто бред этот выдумал, подтолкнул подлый розыск. Двух увидел, состоящих в родстве. Один худой, желчный, точь-в-точь инквизитор. Изощренный в подлости, даже звездное небо в окуляре телескопа населявший мордобоем галактических масштабов, ненавистью ко всему, что нетленно, гармонично, красиво, вековечно. Другой грузный, с зобом, как у индюка, крикун, доносчик, стравливатель всех со всеми, пьяница, представитель племени вселенских бродяг, борзописец, беллетрист, переводчик. При жизни всемирно прославленного гения они слыли его учениками, случалось учителю их защищать, а после смерти его ни разу не позвонили вдове. Я увидел подноготную подлости, микромолекулярную схему зависти. И только ради одного этого открытия стоило потерять в жизни день. Ничего, такое уже случалось с Магелланом.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Магеллан, а если быть скрупулезно точным, то его экспедиция, потеряв в календаре день, впервые в истории совершила кругосветное путешествие, Старший Инспектор.
ШЕРВИНСКИЙ: Понял намек, ваша честь. Но что поделаешь, если я потерял сознание сразу после того, как «мозг» завис над элекаром, опустился и накрыл элекар. Прежде чем оказаться внутри обода, я успел заметить: снизу обод не сплошное кольцо, а около пяти-шести параллельных колец, вернее, эллипсов, причем каждый состоит из отдельных сегментов. Все сегменты пребывали в постоянном движении как относительно соседних, так и самих себя, обладая всеми шестью ступенями свободы, вроде инфузорий в растворе. Хочу подчеркнуть упорядоченность их постоянного движения, хотя выражаюсь, видимо, невразумительно. Без подробной схемы не обойтись, и я ее впоследствии набросаю.
Довольно отчетливо вспоминаю также множество блестевших, как золото, сужающихся к концам канатов в жерле обода, они извивались, как щупальца медузы. И еще: когда обод уже накрыл элекар, я оказался в водопаде непривычно высоких звуков, ушам стало больно, пришлось их зажать ладонями, но не помогло. Дальнейшую потерю памяти я связываю именно с этими неприятными звуками.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Так ничего и не вспомнилось, Старший Инспектор?
ШЕРВИНСКИЙ: Сегодняшней ночью, хотя не рискну употребить слово «вспомнилось», то ли приснилось, то ли пригрезилось, а по-старинному, примстилось. Будто лежу обнаженный, погружен в светло-голубой раствор, весь, с головой, а сплошь по телу — присоски от щупалец, вроде тех, позолоченных, только цвет уже другой — ярко-зеленый. Тысячи щупалец, заметьте. И звуки все те же, невыносимые, особенно в обертонах. Такое ощущение, что с тебя снимают копию. Если же…
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Святослав Шервинский, в виде исключения позволю тебя прервать! Остальное нам известно. В 01.57 следующего дня ты обнаружил себя в том же самом элекаре и на том же самом месте, где отказал мотор. Мотор завелся, все схемы задействовались, и ты, следуя Специнструкции, связался лично со мною.
