За веру, царя и социалистическое отечество - Чадович Николай Трофимович (прочитать книгу .txt) 📗

– Того не нужда телесная требовала, а тактическая необходимость, – возразил Суворов. – Я этаким способом направление ветра определял, ибо собирался смоляные бочки перед вражескими позициями зажечь. Дабы дым мешал ихним стрелкам верный прицел брать.

– И зажгли?

– Не посмел. Уж больно ветер переменчив был. А сверх того – порывист. Вполне могло дым на наши плутонги [66] погнать… И тем не менее в той виктории заслуга моего шутильника имеется. – Суворов залихватским жестом подтянул свои подштанники.

– А ведь какой сюжет! – восхитился Барков. – Так и просится на бумагу! Полководец Суворов, по тактической нужде писающий в сторону вражеского войска! Одну минуточку!

Закатив глаза, он некоторое время что-то бормотал, словно зубную боль заговаривал, а потом вдохновенно продекламировал:

Однако ожидаемой похвалы Барков не дождался.

– И ты, горемычный, стишками балуешься, – приуныл Суворов. – Вот и мой племяш Митька Хвостов туда же. Я его и на должность хорошую пристроил, и с графским титулом помог, а он все одно бумагу марает. Ну прямо болезнь какая-то!

– И в самом деле болезнь, – подтвердил Барков. – Графоманией называется. Весьма прилипчивая зараза… А скажите-ка, Александр Васильевич, без утайки: вы кроме бабьего войска еще какими-либо силами располагаете?

– Есть маленько, – скромно признался Суворов. – Батальонов пять пехоты да пара эскадронов кавалерии. Собрал потехи ради. Чем еще прикажешь на старости лет забавляться? Жаль, артиллерии пока маловато. Но добрые люди обещали дюжину полевых орудий раздобыть… А ты почему спрашиваешь?

– Собираюсь вас на войну позвать.

– С кем? – оживился Суворов.

– Да с кем угодно! Вы ведь, если случай представится, любого противника вдребезги разнесете. Хоть самого Марса.

– Повоевать мне очень даже охота, скрывать не буду. – Суворов в предчувствии новых бранных подвигов стал лихорадочно потирать руки. – Засиделся я здесь. Давно пороха не нюхал, давно смерть в глаза не видел… Давай на австрияков двинем! Зачем они под себя пол-Польши прибрали? Несправедливо! С ходу форсируем Дунай, штуромом возьмем Вену, а императором провозгласим моего приятеля принца Кобурга. Потом соединимся с французами и откроем совместный фронт против всех наших недоброжелателей вкупе – пруссаков, шведов, англичан.

– Полагаю, что французы как-нибудь и без нашей помощи обойдутся. – Барков деликатно перебил вошедшего в раж генерал-поручика. – Нам бы сначала в своем отечестве порядок навести.

– Непременно наведем! Со следующей недели и начнем. Слух есть, что татары Крым себе вернули. Вот мы их оттуда и вышибем. Диспозиция знакомая. Попутно и запорожское казачество искореним. Мало им прежде от русских штыков доставалось! Вконец обнаглели. Даже на здешние края набеги совершают. Летось дойное стадо угнали вместе с моей любимой буренкой. Хохлы проклятые!

– Это все потом, Александр Васильевич. – Барков говорил с Суворовым, как с капризным ребенком. – Сейчас главная забота – смуту подавить.

– И подавим! Кто в главных смутьянах числится? Уж не Потемкин ли? Он в последнее время зазнался чрезвычайно! Сатрапа персидского из себя корчит! Все мои прошения похерил!

– Александр Васильевич, вы совсем запутались! Главный смутьян – Емелька Пугачев, тот самый, который себя за покойного императора Петра Федоровича выдает. Он Москву взял и на Петербург походом собирается. А в столице иные смутьяны, республиканцами называемые, императрицу свергли. Вот мы их сначала между собой стравим, как злых петухов, а потом из победителя суп сварим.

– И все это пятью батальонами? – с сомнением произнес Суворов, бытовой маразм которого отнюдь не мешал его полководческим талантам. – Вряд ли сие возможно. Это скорее авантюра, чем военная кампания. Проще будет моих солдатушек сразу в могилке схоронить.

– Но ведь прежде вам случалось громить врагов, имевших десятикратное превосходство, – напомнил Барков. – Взять те же Козлуджи. Восемь тысяч гренадер одолели сорокатысячный турецкий корпус.

– Под Козлуджами я имел достаточную артиллерию, – ответил Суворов.

– Будет вам нечто и получше артиллерии. Это я клятвенно обещаю. Недавно лейб-механик Кулибин презентовал мне свое новое изобретение. Презабавнейшая штука! Размером чуть побольше мушкета, а одним залпом сотню человек способна свалить… Да и насчет подмоги можете не сомневаться. Едва только слух пройдет, что генерал Суворов в поход на супостатов выступил, так сразу волонтеры объявятся. Со всех концов России сюда кинутся. Имя ваше в армии многое значит.

– Да уж побольше, чем любое другое, – самодовольно кивнул Суворов. – Однако очертя голову в поход не следует бросаться. Сначала надо стратегию разработать, военный совет провести, молебен отслужить, провиант запасти.

– Давайте на сей раз без стратегии обойдемся! – взмолился Барков. – Военный совет в Минске проведем, молебен в Смоленске отслужим, а провиант по пути будем брать. Уж больно дело спешное! Нельзя долго примериваться. Как говорит Наполеон Бонапарт: главное ввязаться, а там посмотрим.

– Что еще за Бонапарт? – Лицо Суворова сделалось кислым. – Принца Конде знаю. Маршала Тюренна знаю. Евгения Савойского знаю. А это что за птица? К чему мне выслушивать сомнительные афоризмы какого-то выскочки?

– Прошу простить, это я по недомыслию брякнул, – стал оправдываться Барков. – По части афоризмов с вами даже Юлий Цезарь не сравнится. «Пуля дура, а штык молодец». Каково сказано! Изречение на все времена. Штык с вооружения снимут, а поговорка останется. Или еще лучше: «Дело мастера боится». Вся академия будет голову ломать – ничего лучше не придумает. А ведь эти слова, Александр Васильевич, в первую очередь к вам относятся. Блесните еще разок своим полководческим мастерством, спасите родину, а уж она вас не забудет. Впоследствии даже орден вашего имени учредят.

– Лукавишь ты, Ванька, как всегда. – Суворов продолжал отговариваться, словно красная девица, побуждаемая к блуду. – На сомнительное дело подбиваешь. Я ведь присягой больше не связан. Сам себе хозяин. Хочу воюю, хочу ворую, хочу пирую. Родину, конечно, жалко, да только мнится мне, что в своем нынешнем положении она сама виновата. Всем все прощала, вот и докатилась до последней крайности.

– Стало быть, в ее судьбе поучаствовать отказываетесь… В Кобрине собираетесь отсидеться? Под защитой бабской рати?

– Ты меня, сопляк, не совести. Прав на то не имеешь… Пускай нас лучше случай рассудит, который есть не что иное, как божий промысел. Пойдем мы сейчас с тобой потихонечку в усадьбу. Там уже, должно быть, каша в печке упрела. У меня, между прочим, единственная русская печь на весь Кобрин… И посмотрим, какая тварь нам на пути встретится. Ежели собака – о походе и разговоров быть не может. Ежели кошка – безотлагательно начинаем сборы.

Подобное пари, конечно, нельзя было признать честным. Кошкам в такой мороз полагалось сидеть по домам, в крайнем случае – по теплым хлевам. А собачья судьба известная. Пес в любую непогоду на улице. Да разве Суворова переубедишь! С ним даже всесильный Потемкин старался не связываться.

По бережку замерзшего канала, соединявшего крепостной ров с рекой Мухавец, они двинулись в сторону городской околицы. Суворов заметно прихрамывал, хотя тросточкой не пользовался и от руки, предложенной Барковым, отказался.