Путешествие на Луну (ЛП) - Ле Фор Жорж (читать книги онлайн без регистрации TXT, FB2) 📗
Изобретенные Сломкой респираторы были очень простого устройства. Подобно скафандрам, в которых работают наши водолазы, они состояли из круглой каучуковой каски, покрывавшей голову, и каучуковой же куртки, плотно застегивавшейся под мышками. Вереди каски были вставлены два стекла, позволявшие видеть все окружающее, а напротив рта — отверстие с трубкой для дыхания. Последняя соединяла аппарат со стальным цилиндром, заключавшим в себе четверть литра чистого кислорода в жидком виде. Кран, запиравший трубку, служил регулятором: лишь только он отпирался, в цилиндре выделялся газообразный кислород, поступавший внутрь каски. Весь цилиндр мог развить таким образом до трех тысяч литров газообразного кислорода, — количество, вполне достаточное на три дня.
Кроме отверстия, в которое поступал кислород, аппарат был снабжён еще другим отверстием, чрез которое выходили газообразные продукты дыхания; закрытое клапаном, открывавшимся изнутри наружу, это отверстие вместе с тем служило и для разговора, — стоило приставить к нему жестяную акустическую трубку.
Благодаря такому устройству, респираторы Сломки позволяли безнаказанно оставаться даже в самой разреженной и невозможной для дыхания атмосфере.
С помощью изобретателя путешественники поспешно облеклись в эти приборы. Молодой инженер поочерёдно осмотрел каждый аппарат, убедился, что все трубки крепки, а пуговки застёгиваются герметически, и наконец открыл краны.
Тем временем Телинга бросил в баллон новый запас взрывчатого вещества, и аэроплан с быстротой стрелы понёсся к поднимавшимся на горизонте горам.
Михаил Васильевич не спускал глаз со стрелки барометра. Хорошо ещё, что лицо его было закрыто респиратором, — иначе спутники профессора были бы поражены резкой переменой его выражения.
— Чёрт возьми, — с испугом пробормотал, он, — барометр все падает!
Сломка, в свой очередь следивший за показаниями прибора, приставил к уху старого учёного конец разговорной трубки.
— Скоро давление будет ниже того, какое земная атмосфера представляет на высоте пятнадцати тысяч метров, — проговорил он.
Михаил Васильевич в знак согласия кивнул головою.
"Лишь бы только респираторы выдержали, да не разорвало баллон!" — пронеслось у него в голове.
В это время взгляд Михаила Васильевича упал на Гонтрана, который, не подозревая опасности, сидел около Леночки и держал руку молодой девушки. Глаза влюбленной парочки были выразительнее всех слов.
— Что за удивительный человек! — подумал профессор, принимая за храбрость то, что на самом деле было следствием лишь круглого невежества молодого дипломата.
Потом, старый учёный обратился к Телинге, желая предупредит его, чтобы тот, во избежание взрыва, не поднимал слишком давление в баллоне. Как раз в этот момент аэроплан сделал головокружительный прыжок вниз и влетел в узкий проход между двумя исполинскими скалами. Непроницаемый мрак мгновенно окружил путешественников, но Телинга, не обращая на него внимания, с удивительной точность лавировал между утёсами.
Прошло десять минут, показавшихся нашим героям целыми годами, — и вдруг скалы раздвинулись, а на горизонте, из-за зубчатой линии гор, показался громадный, сиявший ослепительным блеском, шар.
— Земля! — подумала Елена.
— Луна! — воскликнул Гонтран, приставляя трубку к уху профессора. По резкому движению старого ученого молодой человек тотчас догадался, что сказал глупость, и поспешил поправиться:
— Луна… относительно Луны!
Облокотившись на борт аэроплана, Леночка задумчиво смотрела на этот огромный шар, сверкавший в тринадцать раз сильнее, чем полная Луна в самые ясные земные ночи. Она с трудом могла себе представить, что родилась на этой отдаленной планете, и что пяти дней было вполне достаточно, чтобы унестись с неё за девяносто тысяч миль.
Ее отец, прильнув глазом к стеклу зрительной трубы и забыв своё беспокойство, внимательно рассматривал Землю и отыскивал знакомые океаны, моря, континенты. В эту минуту в Париже должно было быть два часа, в Петербурге — четыре; обе Америки выплывали из темноты, а Азия исчезала…
Пока Михаил Васильевич занимался созерцанием родной планеты, аэроплан обогнул гигантские горы, составлявшие исполинский барьер между двумя полушариями. За этим барьером лунная страна имела совершенно иной характер. Панорама, развернувшаяся здесь пред глазами путешественников, была так величаво дика и хаотична, что с нею не могли выдерживать сравнения самые дикие ландшафты Земли.
Гонтрана, как художника-любителя, не выпускавшего из рук альбома с набросками карандаша, особенно поражал недостаток здесь перспективы, за отсутствием полутонов. Сильный свет полной Земли падал прямо сверху, и все, что не было им освещено, представлялось совершенно чёрным, так что задние планы выступали совершенно одинаково с передними. Желая срисовать эти дикие скалы и высокие кратеры, граф, чтобы оставаться верным действительности, должен был испещрить весь рисунок одними чёрными пятнами.
— Ей Богу, — бормотал обескураженный рисовальщик, — если бы я вздумал послать на выставку картин что-нибудь в этом роде, меня непременно осмеяли бы… О, как иногда правда бывает неправдоподобна! — грустно добавил молодой человек, цитируя известный афоризм Буало.
Чем дальше подвигался аэроплан в глубь полушария, тем безжизненнее и печальнее становилась местность.
Смотря на эти печальные скалы, на эти голые кратеры, на эти мрачные пики, — Фаренгейт вполголоса бормотал ругательства, Елена готова была заплакать, и даже сам Сломка испытывал смертельную тоску. Что касается Гонтрана, то он думал, что в эту минуту громадная толпа наполняет Елисейские поля в Париже, любуясь на военную карусель, ежегодно устраиваемую в пользу бедных.
Закрыв глаза, чтобы не видеть удручающего зрелища лунных пустынь, молодой парижанин перенесся за 90.000 миль, в дорогой Париж. Его воображение нарисовало блестящую картину разряженной толпы, вышитых мундиров, изящных туалетов дам. Он слышал волшебные звуки оркестра, ржание лошадей и взрывы аплодисментов…
Вдруг чьё то прикосновение заставило графа вздрогнуть. Очнувшись, он услышал голос Михаила Васильевича:
— Платон!
Вместе с тем старый ученый, наклонившись за борт аэроплана, указал Гонтрану один из замечательнейших кратеров Луны. Едва молодой человек взглянул по указанному направлению, как тотчас откинулся назад с криком изумления:
— Лес!
— Что такое? — спросил Михаил Васильевич, угадывая волнение графа, но не зная, чем его объяснить.
Гонтран приставил к уху профессора акустическую трубку и повторил свое восклицание.
— Да, лес… Что же тут удивительного? — спросил старик.
— Я думал, что все земные астрономы отрицают существование на видимой стороне Луны какой бы то ни было растительности.
— Все?! Многие, — это правда, но не все, так как фотография свидетельствует противное: давно замечено, что почва некоторых лунных долин и дно некоторых кратеров, например, Платона, не обладает фотогенными свойствами, и многие астрономы нынешнего столетия приписали это поглощение световых лучей растительности. Но так как доказано, что атмосфера на видимой поверхности Луны обладает крайне слабой плотностью, кроме того, здесь не открыто ни рек, ни вообще воды, — то другие исследователи высказались против подобного объяснения. Однако современные учёные, специально занимавшиеся лунною фотографией, как Варрен-Деларю, Рутерфорд и Секки, примкнули к первому мнению. Они наблюдали даже зеленоватый оттенок в море Кризисов и на дне Платона…
— Вот, — прибавил старый учёный, подавая Гонтрану листок бумаги, — взгляните на этот рисунок Стэнли-Вильямса, изображающий внутренность гигантского цирка, над которым мы теперь парим. По правда-ли, какое точное воспроизведение действительности?
