Левая рука тьмы - Ле Гуин Урсула Кребер (бесплатные серии книг txt) 📗
И все же эти последние восемь или десять дней наших спокойных переходов и пешком и на лыжах по этой гостеприимной земле стали самой тяжелой, самой неприятной частью нашего путешествия, хуже, чем путь по леднику, тяжелее, чем последние дни голодовки. С сагой было покончено: она осталась во Льдах. Мы предельно устали. Мы шли по неправильному пути. И радости в нас больше не осталось.
— Порой приходится вращать колесо в другую сторону, — сказал Эстравен.
Он был так же спокоен и собран, как всегда, но чувствовалось, что мужество, сказывавшееся в его походке, его голосе, его поведении, уступило место терпению, а уверенность — упрямству. Он был очень молчалив и даже мысленно не обращался ко мне.
Мы дошли до Сассинота. В этом городке, расположившемся на холмах над замерзшей гладью реки Эй, жило несколько тысяч человек: белые крыши, серые стены, холмы, осыпанные черным — рощи и каменные обнажения, белые поля и гладь реки, за ней виднелась та самая спорная Долина Синотт, тоже вся белая…
Наконец мы добрались сюда, но руки у нас были пусты. Большинство нашего походного снаряжения мы раздали понемногу нашим гостеприимным хозяевам, и теперь у нас с собой не было ничего, если не считать печки Чабе, лыж и одежды, которая была на нас. Мы шли налегке, пару раз спрашивая дорогу, потому что шли не прямо в город, а решили расположиться на одной из близлежащих ферм. Мы нашли одно, расположенное в скудном месте одинокое поселение, которое было не частью Домена, а находилось под управлением Администрации Долины Синотт. Когда Эстравен был еще юным секретарем в этой Администрации, он дружил с владельцем и в сущности купил ее для него, год или два назад, ибо в то время он старался помочь расселению фермеров к востоку от Эй, надеясь, что таким образом прекратится спор о принадлежности долины. Этот фермер сам открыл нам двери жилища — крепко сбитый человек с мягким голосом, примерно в возрасте Эстравена. Его звали Тесишер.
Когда мы шли по этим местам, Эстравен не снимал и даже не откидывал капюшона, низко надвинутого на лицо. Он боялся, что его могут здесь узнать. Ему это не было нужно: лишь очень внимательный глаз мог бы узнать Харта рем ир Эстравена. Когда, представ на пороге, Эстравен сказал, кто он такой, Тесишер продолжал недоверчиво смотреть на него, словно не веря собственным ушам.
Он впустил нас, оказав гостеприимство, которое было выше всяких похвал, хотя говорил он немного. Но с нами он держал себя скованно и замкнуто, и чувствовалось, что мы его смущаем. Все это было вполне понятно: он рисковал конфискацией всего имущества, если станет известно, что он дал нам приют. Но так как его хозяйство перешло к нему от Эстравена и лишь поэтому он, так же, как и мы, мог оказаться изгнанником, было вполне справедливо, как объяснил ему Эстравен, попросить его пойти на небольшой риск из-за нас. Тем не менее, мой друг обратился к нему за помощью, воспринимая ее отнюдь не как плату за то, что он для него сделал, а как долг дружбы, обращаясь лишь к его чувствам. И в самом деле, избавившись от первого чувства тревоги, Тесишер проявил характерное для кархидцев чувство радушия и с ностальгическим подъемом стал вспоминать старые дни и старые встречи, просидев полночи с Эстравеном у камина. И когда Эстравен спросил его, не знает ли он какого-нибудь укрытия, какой-нибудь отдаленной или заброшенной фермы, на которой изгнанники могли бы провести месяц-другой, надеясь на отмену Указа, Тесишер сразу же сказал:
— Оставайтесь у меня.
Губы Эстравена дрогнули при этих словах, но он сдержался, а затем согласившись с нашими доводами, что в непосредственной близости от Сассинота нельзя чувствовать себя в полной безопасности, Тесишер пообещал подыскать нам убежище. Это будет нетрудно, сказал он, если Эстравен скроется под выдуманным именем и постарается наняться поваром на какую-нибудь ферму, что, конечно, не доставит ему больших радостей, но все же будет лучше, чем возвращаться в Оргорейн.
— Какого черта ты делал в Оргорейне? У кого ты там жил?
— У Сотрапезников, — сказал мой друг, и на его лице мелькнула смутная, как у выдры, тень улыбки. — Ты же знаешь, в их Союзе все обязаны работать. Так что с этим проблем не было. Но я бы предпочел быть в Кархиде… если ты в самом деле думаешь, что тут может все измениться…
Мы пользовались печкой Чабе, единственной ценной вещью, оставшейся у нас. Так или иначе, она верно послужила нам до конца нашего путешествия. На следующее утро после того, как мы добрались до Тесишера, я взял ее и, встав на лыжи, побежал в город. Выручив за нее на городском рынке солидную сумму, я поднялся на холм, где размещалась радиостанция, и оплатил десять минут для «частной передачи по частным делам». Все станции отводили часть дня для таких передач на коротких волнах, большинство из которых использовалось купцами для связи со своими агентами за морем или покупателями на Архипелаге, в Сите или Перунтере: плата была высока, но во всяком случае, меньше, чем выручка за подержанную печку Чабе, и игра стоила свеч. Мои десять минут пришлись на начало Третьего Часа. Я не хотел бегать на лыжах к ферме Тесишера и обратно, поэтому, побродив по городу, я плотно, сытно и дешево перекусил в одной из харчевен. Вне всякого сомнения, в Кархиде готовят лучше, чем в Орготе. Сидя за едой, я припомнил, как Эстравен ответил, когда я его спросил, ненавидит ли он Оргорейн; я вспомнил звучание его голоса прошлой ночью, когда он с нежностью сказал: «Я бы предпочел быть в Кархиде…» И не в первый раз я удивился, что же такое патриотизм, из чего состоит подлинная любовь к родине, откуда берется та неизменная верность, которая заставила дрогнуть голос моего друга и как эта подлинная любовь столь часто превращается в тупой и глупый фанатизм. Каким образом это происходит?
Перекусив, я пошел гулять по Сассиноту. Весь облик города, его магазины и улицы, застывшие, затянутые снежными вихрями, казались какими-то нереальными, ненастоящими. Я еще не оправился от давящего чувства одиночества и заброшенности, окружавшими нас во Льдах. Я неуютно чувствовал себя среди чужих, и мне все время казалось, что рядом со мной Эстравен.
Уже в сумерках я поднялся по утоптанным снежным ступеням к станции, где меня встретили и показали, как пользоваться передатчиком. В назначенное время я послал сигнал «ПРОСЫПАЙТЕСЬ!» на стационарный спутник, который висел на орбите в трехстах милях над поверхностью Южного Кархида. Он был запущен как подстраховка на случай подобных ситуаций, если мне доведется расстаться с ансиблом и я не смогу связаться с Оллулом, чтобы они подняли команду судна, или у меня не будет времени и возможности напрямую связаться с кораблем на околосолнечной орбите. Передатчик в Сассиноте как нельзя лучше подходил для этой цели, но так как спутник не был предназначен для двусторонней связи, мне не оставалось ничего другого, как послать сигнал и предоставить событиям идти своим чередом. Я даже не знал, было ли получено сообщение и переправлено ли оно на корабль. Я не знал, все ли было сделано правильно, чтобы сигнал ушел. Мне оставалось лишь со спокойным сердцем воспринимать это ощущение неопределенности.
Снова пошел густой снегопад, и мне пришлось провести ночь в городе, потому что в темноте и в снегу я мог сбиться с обратной дороги. Имея при себе еще немного денег, я расположился в гостинице, о которой мне рассказали на станции; там я поел в компании веселых студентов и заснул в одной из спален. Во сне ко мне пришло блаженное чувство безопасности, источником которой была та неизменная любезность, с которой в Кархиде встречают иностранцев. Я спокойно уснул, но рано проснувшись и даже не позавтракав, поспешил на ферму Тесишера.
От встающего солнца, маленького и холодного в ясном небе, к востоку простирались тени, падающие от снежных наносов и сугробов. Утренние сумерки постепенно уползали с дороги. Вокруг меня лежали безмолвные и неподвижные снежные поля, но откуда-то издалека ко мне бежала смутная фигурка, двигавшаяся размашистым шагом опытного лыжника. Задолго до того, как стало видно его лицо, я узнал в ней Эстравена.
