Камень, ножницы, бумага - Макдональд Йен (бесплатные книги полный формат .txt) 📗
Визжит принтер. Я отклеиваю краешек полосы, прикрепляю липкий кончик к телеэкрану, направляю освещение так, чтобы видеть напечатанное на ней, и подхожу к кровати.
– Ну, давай, дочка, – говорю я по-английски. – Пришло время очам твоим узреть славу Господа нашего. – Стоя спиной к хаотичным фигурам фрактора, я приоткрываю пальцами ее глаза.
Ни звука, ни одной тактильной перемены под кончиками пальцев. Но ее зрачки расширяются. Она видит. А увиденный, фрактор проскальзывает сквозь защиту ее сознания в первичное, дочувственное ядро нейрохимических реакций.
Ползут минуты, медлительные, растянутые, невероятно длинные. Глаза ее смыкаются, губы приоткрываются во сне; я не медик, но понимаю разницу между этим сном и неглубокой, беспокойной дремотой, от которой я ее пробудил.
Голоса на веранде. Мас, миссис Морикава. Дверь спальни открывается, скрип, желтая полоса света. Им не видно, что я тут делаю. Я захлопываю дверь, закрываю щеколду.
– Этан?
– Оставь меня, Мас. Я могу ей помочь, верь мне.
– Мистер Ринг?
– Все будет хорошо, миссис Морикава. Я не причиню ей вреда, клянусь. Только дайте мне эту ночь. Пожалуйста.
С фракторами всегда так: вместе с добром сеешь зло, С лечением и целостностью – подозрение и недоверие. Но разве у меня был выбор, только ввергнуть их в недоверие к своей персоне. Я нахожу стул, убираю его с линии воздействия и сажусь, чтобы ждать. Ночной страж. Светящиеся гроздья фабрик, витающих на низких орбитах, собираются в арку у меня над головой, а я вспоминаю жизнь Этана Ринга.
Она говорила, что все самые важные решения принимает, основываясь на «следомантии». На инверсионном следе самолетов. Набирающих высоту, приземляющихся, перекрещивающихся, почти встречающихся… Гектограммы небес.
– В этом куда больше смысла, чем в картах, костях или кофейной гуще. Гадание должно быть продуктом своей эпохи. Разве не логично?
– А что же ты делаешь в пасмурные дни?
– В пасмурные дни я даже не вылезаю из-под одеяла.
В какой же момент след удаляющегося трансполярного суборбитальника составил угол точно в тридцать два градуса с взлетающим шаттлом из Франкфурта и он в нее влюбился? Никогда прежде не влюбляясь, он обнаружил, что это состояние похоже на затяжное падение с высоты. Эмоциональное головокружение, шок – вот что он испытал. Любовь ошеломила его, повергла в ужас и счастливое изумление. Как будто тебе вручили ключи от лучшей площадки и позволили играть до самого вечера. Мысли о ней непрошено вторгались в каждый миг его существования. В груди теснилась нежность, но он был колюч, как еж.
– И когда же ты собираешься что-нибудь предпринять? – спрашивал Масахико, актер на амплуа героя, Маркус Кранич, компьютерный маньяк, и его девушка, которая выглядела так, будто ее имя должно кончаться на «и», но которую на самом деле звали Бекка, и все пьяницы, мыслители, шутники, позеры, пижоны, картежники, хорошенькие куколки и их кавалеры – все те, из кого состоял первый курс отделения графических коммуникаций, все те, кто коллективно и поодиночке заметил, что Лука Касиприадин по крайней мере четыре раза в день взлетает по пяти лестничным пролетам между колледжем Изящных искусств на первом этаже и отделением дизайна на шестом.
– Предпринимать? – спрашивал Этан Ринг, которому и в голову не приходила мысль, что такое восхитительное создание может одарить его ответной любовью.
– Делай же что-нибудь, – уговаривал его Масахико, а вместе с ним Маркус, Бекка-с-и-на-конце, пьяницы, мыслители, шутники, позеры, пижоны, картежники, хорошенькие куколки и их кавалеры.
Однажды во вторник, зимним вечером, она постучала в его дверь, кружась, словно в вальсе, влетела в тесную, как шкаф, кухню и, заливая молоком рисовые хлопья (они взрываются на языке), сказала:
– Хочу тебе кое-что показать. Пошли! – и быстренько сунула его в ожидающее такси.
– Где?
– Здесь.
С переднего сиденья она вытащила компьютер и заплатила шоферу.
– Но здесь ничего нет. – В холодном ноябрьском воздухе изо рта у него повалил пар. Захваченный ее энергией, он выскочил, не накинув даже куртки, и теперь, дрожа, сунул свои длинные обезьяньи руки под мышки, чтобы согреться.
– Нет, есть. Здесь стройплощадка. И не просто стройплощадка, а площадка под Вайлдвуд-центр, ни больше ни меньше. Нумеро уно в программе развития досуга и торговли компании «Индастриэл Нортвест».
– Стройплощадка.
– Эй, охрана! – Она махнула рукой. Ночной сторож махнул в ответ из стеклянной кабины, висящей на стальном каркасе Вайлдвуд-центра. Металлические ворота с колючей проволокой по верхнему краю скользнули в сторону на взвизгнувших роликах.
– Ну, что, пошли?
Шаг за шагом, пролет за пролетом. Мощные желтые лампы качаются над головой, плоскости и столбы света пересекаются с тенями на прямоугольных рамах балок и этажей.
– Черт подери! – воскликнул Этан.
– Дело не в том, что ты знаешь, а кого знаешь. – Лука повела его к служебному лифту. – Но не в библейском смысле.
Вверх, вверх. Десять, двадцать, тридцать метров по световому стволу.
– Четвертый этаж. Дамская одежда, прорезиненный трикотаж, экзотические шляпки.
Она нырнула под защитные ворота и потянула за собой Этана в сюрреалистичное пространство бетонных горизонталей, прорезанных опорными колоннами и неоштукатуренными стенами. Местами полы и потолки еще не были закончены, зияющие пустоты открывались на нижние этажи, пропастями накладываясь друг на друга. Над головой только холодное ноябрьское небо, ежеминутно грозящее дождем. Вокруг кучами лежали неизбежные следы пребывания строителей. (Слышал бы ты, что они мне предлагали!) О господи, его инструменты, его игрушки, его картинки полуобнаженных девиц, банки из-под его диетической кока-колы.
Лука отцепила от пояса аудиовизуализатор и пару воспринимающих перчаток, передала все это Этану Рингу.
– Смотри и учись, любовь моя.
Бросок в преображенное восприятие ужасал и заставлял трепетать.
Плоскости и колонны ядовитых цветов, синусоиды, углы – и все они связаны рвущейся вперед силой и движением. Ощущение скорости, пока он мчался по бетонному полу, дугой выгибало его тело. Кислородные компрессоры, сварочное оборудование, электроинструменты, переносные генераторы тока превратились в вибрирующие вихри движения. Он видел заключенную в них энергию в форме мелькающих образов, растянутых во времени действий, втиснутых в статическое безвременье. Брошенная бутылка открывалась в спирали и плоскости сжатой энергии, смятая газета превратилась в головокружительный каскадный вихрь информации.
– Что это? – взмолился он, мечтая о стабильности, ища взглядом Луку и видя перед собой лишь пятно кинетической энергии.
– Стихия Бочиони. – Ее голос казался глубоким, надежным корнем, который уходил в глубь реальности, служил опорой в этом мечущемся мареве нестабильности. – Умберто Бочиони, дуайен итальянских художников-футуристов, 1882–1916, был одержим манией промышленности, энергии, скорости, агрессии. Это место абсолютно ему подходит. «Город вздымается!» Ты что, не чувствуешь? Здесь все прямо пропитано тестостероном! Из него вышел бы классный фашист, если бы он не расшиб себе голову, катаясь верхом как-то утром в Вероне и не прекратив преждевременно свое существование.
Малейшее движение его головы порождало вспышки цветной энергии, с бешеной скоростью уносившиеся прочь.
– Как ты это сделала?
– Компьютерами. Правда здорово? Я сделала ремикс старой видеосистемы обработки образов. Воспользовалась преобразованными коммерческими энзим-программами. Вскрыла ее и переформатировала. – Излучая листообразные сполохи света, она подобрала оптико-волоконный кабель, который горел и извивался от видимой глазу информации. – Камеры на голове фиксируют образы, мобильник их обрабатывает и снова подает на визуализаторы. Этот пока имеет только один режим – зрительный образ. Позже я смогу добавить другие измерения. Следующими, я думаю, будут кубисты, а потом, вероятно, даже стихия Кандинского. Может быть, Миро? А ты считал меня маленькой черной закорючкой с кляксой вместо головы? В конечном счете я желаю создавать мои собственные, отдельные вселенные. Стихия Луки, ни на что прежнее не похожая! Обретенные источники! Мусорная эстетика. Новые варианты реальности. – Она помолчала. – Они ничего не понимают, Этан. Другие из моего класса. Считают меня фашисткой, потому что я хочу использовать компьютерные ремиксы, чтобы создавать наложения реальности и виртуальности. Называют меня бездушной механисткой, глухой к духу времени двадцать первого века, застрявшей во вселенной количественных неопределенностей. Но я по крайней мере не равнодушна, я люблю то, что делаю. И люблю из-за того, почему это делаю. Я не забиваю по три раза в день свой микро-чип самой новейшей идеологической дрянью. А у них в голове только реализм и чтобы о них говорили нужные люди и чтобы нужные преподаватели о них упомянули; а если говорить о самих преподавателях, то наши тьюторы только и мечтают, чтобы на нужной вечеринке их не забыли. Чертова честность! Чертова оригинальность! Чертово искусство! – В ее голосе, доносящемся из самого сердца вихря, полыхающего водопадом образов, звучала темная, целеустремленная агрессия, которая одновременно пугала и возбуждала Этана Ринга.
