Звездоплаватели - Мартынов Георгий Сергеевич (книги без регистрации txt) 📗
Я мог только молча кивнуть головой.
Последние рукопожатия, последние пожелания, и машина тронулась. Через восемь минут мы были у корабля.
Белопольский ждал нас у подъемной машины. Рядом с ним стоял инженер Ларин — руководитель работ по подготовке корабля к полету. Кроме него, все работники ракетодрома уже покинули место старта.
Над нами, на высоте десятиэтажного дома, сверкал на солнце белый корпус звездолета. Он имел двадцать семь метров в длину при ширине в шесть метров и формой напоминал гигантскую сигару. Внутреннее его устройство было мне уже хорошо знакомо.
На передней части блестело золотом название корабля — “СССР-КС2”. Камов переговорил с Лариным. Простившись с нами, инженер сел в машину. Было без пятнадцати минут десять. С его отъездом порвалась последняя наша связь с людьми.
— В путь! — сказал Камов.
Подъемная машина быстро доставила нас на площадку. Вблизи я увидел, что корабль висит не строго вертикально, а под небольшим углом к западу. Круглое входное отверстие звездолета было узко, и проникнуть внутрь можно было только ползком. Первым исчез внутри корабля Белопольский, за ним Пайчадзе. Наступила моя очередь.
С этой высоты был виден весь ракетодром. Я заметил удалявшуюся с большой скоростью машину Ларина и помахал ей рукой. Последнее, что я увидел, пролезая в отверстие, была красная ракета, взвившаяся далеко на горизонте.
— Скорее! — сказал Камов. Он последовал за мной, и мы, нажав кнопку, закрыли герметическую крышку.
— Что это за ракета? — спросил я Камова.
— Напоминание, что до старта осталось десять минут, — ответил он. Мы очутились в верхней, вернее, передней, части корабля, в которой помещались обсерватория и командный пункт. Помещение было залито ярким электрическим светом.
Пайчадзе подал нам большие кожаные шлемы.
Я спросил его, зачем они.
— Чтобы поберечь уши, — ответил он. — Наденьте шлем, затяните ремни туже и ложитесь.
Он указал на широкий тюфяк, лежавший на полу.
— Ускорение — двадцать метров. Это немного, но лучше переносить его лежа. Оно продлится почти полчаса.
— Значит, мы ничего не увидим? — разочарованно спросил я.
— Да. Окна откроем, когда работа двигателей прекратится.
Он надел шлем и лег рядом с Белопольским. Мне ничего не осталось, как сделать то же.
Камов, в таком же шлеме, как и мы, сел в кожаное кресло у пульта управления, не спуская глаз с секундомера.
Это кресло, составлявшее с пультом одно целое могло вместе с ним вращаться во всех направлениях, в зависимости от положения корабля. Оно было нужно только при старте и будет нужно при полетах над планетами. В пути, когда внутри звездолета исчезнет тяжесть, надобность в нем, конечно, отпадет.
Я посмотрел на свои часы. Было без двух минут десять.
Трудно описать, что я чувствовал в эти мгновения. Это было уже не волнение, а что-то гораздо более сильное, почти мучительное…
Осталось полторы минуты… Одна минута…
Я мельком взглянул на лежавших рядом товарищей. У Белопольского глаза были закрыты и лицо спокойно. Пайчадзе, приподняв руку, смотрел на часы. Я вспомнил, что он второй раз готовится покинуть Землю. А Камов? Он испытывает это уже в третий раз.
Тридцать секунд… Двадцать… Десять…
Камов повернул одну из рукояток на пульте, потом другую.
Сквозь шлем, плотно закрывший уши, послышался нарастающий гул. Он становился все громче. Я почувствовал содрогание корпуса корабля…
Потом какая-то мягкая сила прижала меня к полу. Рука с часами невольно опустилась. Я сделал усилие, чтобы опять поднять ее. Рука была заметно тяжелее обычного. Одна минута одиннадцатого.
Значит, мы уже летим.
Гул больше не увеличивался, но он был так силен, что я понял — без надетого на меня специально устроенного шлема невозможно было бы переносить его.
Корабль летел все быстрее и быстрее, каждую секунду увеличивая скорость на двадцать метров.
Я жалел, что не смог заснять на пленку удалявшуюся Землю. Это были бы исключительно эффектные кадры. Даже автоматические киноаппараты, вмонтированные в стенки корабля, Камов не разрешил мне использовать. Их объективы были закрыты снаружи металлическими крышками.
Лежать было невыносимо: мне хотелось скорее увидеть все, что нас окружает. Я завидовал Камову, имевшему возможность пользоваться для этого двумя перископами, окуляры которых находились перед ним на пульте. Время от времени он смотрел в них, контролируя полет корабля.
“Сколько времени надо, чтобы миновать атмосферу, — подумал я, — если считать, что она тянется на тысячу километров? В первую секунду корабль пролетел двадцать метров, во вторую — сорок и так далее. Значит, мы миновали ее немного более чем через пять минут после старта”.
Производя это вычисление в уме, я обратил внимание что, несмотря на увеличенную вдвое силу тяжести, мозг работает совершенно нормально. Чтобы как-то сократить время вынужденного безделья, я стал вычислять на каком расстоянии мы будем находиться от Земли когда работа двигателей прекратится. Я помнил, что они должны работать двадцать три минуты сорок шесть секунд. Решить эту задачу в уме, я не смог. Достав за записную книжку, я стал производить вычисление на бумаге. Белопольский неодобрительно посмотрел на меня. Я написал на листке: “Сколько километров мы пролетим с работающими двигателями?” — и протянул ему книжку и карандаш. Он подумал с минуту и, написал ответ, передал мне. Я прочел: “20320,5 км. Лежите спокойно!”.
Время шло. С момента старта прошло уже около пятнадцати минут. Мы находились далеко за пределами атмосферы и летели в пустом пространстве. Мной овладело лихорадочное нетерпение. Лежать становилось все тягостнее. Чудовищный гул наших атомно-реактивных двигателей действовал на нервы и вызывал мучительное желание, чтобы он прекратился хотя бы на минуту. Внутри корабля, сквозь шлем, он был невыносимо громок. Что же творится там, у кормы корабля? Какое это, вероятно, потрясающее зрелище! Исполинская ракета с длинным огненным хвостом за кормой, с непостижимой быстротой несущаяся в черной пустоте.
Я завидовал полному спокойствию, с которым Белопольский терпеливо ждал конца этой пытки. Пайчадзе, более нервный, часто смотрел на часы.
Примерно через двадцать минут после начала полета Камов неожиданно для меня встал и подошел к одному из окон. Он двигался, по-видимому, легко. Немного сдвинув плиту, закрывавшую окно, он посмотрел в узкую щель. Я бы дорого дал, чтобы быть на его месте.
Последние минуты тянулись невероятно медленно. Стрелки часов как будто остановились совсем.
Осталось три минуты… потом две…
Скорость нашего корабля приближалась к чудовищной цифре — двадцать восемь с половиной километров в секунду. Когда двигатели замолкнут, мы будем лететь с этой скоростью семьдесят четыре дня, пока не достигнем Венеры.
Когда осталась одна минута, я закрыл глаза и приготовился к той огромной перемене, которая должна была произойти: от удвоенной тяжести к полной невесомости. Я знал, что шевелиться надо будет очень осторожно, пока организм не приспособится.
Внезапно что-то случилось. В ушах стоял прежний гул, но я всем телом почувствовал перемену. Появилось легкое головокружение и почти тотчас же прошло.
Тюфяк, на котором я лежал, стал вдруг неощутимо мягок. Я почувствовал себя так, как будто лежал на поверхности воды. Гул быстро стихал, и я понял, что он только у меня в ушах. Кругом была тишина. Двигатели Прекратили работу.
Открыв глаза, я увидел Камова, который стоял у пульта.
Стоял… но его ноги не касались пола. Он неподвижно висел в воздухе без всякой опоры.
Эта, впервые увиденная, фантастическая картина поразила меня, хотя я знал, что так и должно быть. Корабль превратился в маленький обособленный мир, в котором полностью отсутствовала тяжесть.
Я лежал, не решаясь сделать хотя бы одно движение. Пайчадзе снял шлем и встал. Ни один акробат на Земле не смог бы сделать это таким образом. Он согнул ногу, поставил ступню на пол и плавно выпрямился во весь рост.
