Затерянные во времени (Авторский сборник) - Уиндем Джон Паркс Лукас Бейнон Харрис (читать бесплатно книги без сокращений .TXT) 📗

— Чтобы к этому привыкнуть, потребуется какое-то время,— признала она, пожав плечами.

Фрауд кивнул.

— Кстати, это ведь не способ сделать большой подарок некому журналисту, снабдив его готовым материалом?

— Однако — продолжала Джоан, словно не расслышав,— когда попривыкнешь к мысли, что машина может быть разумной, то она почему-то кажется совсем уж абсурдной. Машинерия должна постепенно эволюционировать: так почему бы не к разумности? — Она посмотрела на Дейла.— Вы когда-нибудь по-настоящему думали о машине?

Дейл повернулся к ней с добродушным, но озадаченным видом. Очевидно, он решил забыть былые обиды, так как обошелся без презрения. Держался он примерно как человек, который сознательно играет в какую-то игру по правилам, придуманным другим игроком:

— Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду — я всегда думаю о машинах,— сумел любезно ответить он.— Думал с еще вот с таких лет, но определенно не о таких, которые...

— Нет,— покачала головой Джоан,— я неудачно выразилась. Я имею в виду не ту машину, о которой мы говорили, не какую-либо конкретную машину... Я думала о Машине, рассматриваемой как мировая сила.

— Фактически, «генус махина» [5] — предположил доктор.

— Именно,— кивнула Джоан, а затем пригладила волосы, которые зависли у нее перед лицом. Выражение лица Дейла прояснилось.

— А, понимаю. Но это довольно большой и трудный вопрос, чтобы ответить сходу. Кажется, я ее так не рассматриваю. Привыкнув к ним и всегда находясь среди них, я склонен думать о машинах и механизмах, но едва ли когда-нибудь о Машине. Видите ли, я сызмала был счастливей всего, когда бывал с механизмами. Они составляли огромную часть моей жизни. Я освоил столько всяких машин, и все они были разными. Но я не могу представить машины, как новую расу. Хотя до некоторой степени понимаю, что именно вы имеете в виду. Моя жена часто смотрит на них именно так, видя Машину как раз в таком свете.

Понимаете, я ведь не могу без машин. Я не хочу сказать, что просто умру с голоду, если сломаются все машины, это и так ясно. И не только я, примерно восемьдесят процентов мирового населения тоже умрет с голоду. Я хочу сказать, что машины имеют существенное значение для чего-то во мне. Потерявший пальцы пианист потеряет не больше моего, если я лишусь их. Они являются огромной и существенной частью того мира, в котором я вырос.

Механизмы, как и все прочее, можно и употреблять по назначению, и злоупотреблять ими. Но когда вы говорите о Машине, то рассматриваете ее под таким углом, которого я не знаю. Думаю, что моя жена поняла бы вас лучше меня. Она совершенно определенно думает о Машине почти как о личности, ненавидит и страшится ее. Или, скорее, ненавидит ее, потому что страшится, а страшится, потому что не понимает. Совершенно первобытная позиция — дикари боятся грозы по той же причине. Но жена идет дальше, она твердо решила вообще не понимать: даже живя благодаря машинам, она пытается притворяться, что потребностей в них не существуют, что человечество было бы без машин счастливее и лучше. Две минуты честного раздумья показали бы нелепость этой позиции, но, похоже, на эту тему она не способна размышлять. Если изучить ее позицию беспристрастно, то обнаружится, что в ней много общего с позицией туземца, который не станет изучать природу своих враждебных богов из страха навлечь их гнев на свою голову. Он, по возможности, игнорирует их, чтобы не возбуждать собственный страх. Должно быть, что-то в этом роде было и на уме у Мэри Шелли, когда она задумала свой роман о Франкенштейне. Уверен, что на взгляд моей жены, Машина — это своего рода Монстр Франкенштейна.

Он умолк, словно его только что осенила новая мысль.

— Да, именно так. Ее отношение к машинам — суеверие. Полагаю, вам это кажется довольно нелепым. Но если бы вы услышали, как она говорит о машинах, то, думаю, поняли бы, что я имею в виду.

— Я отлично вас понимаю,— заверил его доктор.— Такое очень часто встречается у женщин совершенно разных типов. И у некоторых мужчин, конечно, тоже, хотя сравнительно реже. Если бы это случалось только среди отсталых личностей, то было бы легче понять. Я хочу сказать, что неумная дура-баба из прислуги, которая боится пылесоса или телефона, удивления не вызывает. Но умная образованная женщина, которая регулярно пользуется такими машинами, зачастую отказывается понимать, как работают ее автомобиль или гирокерт. Получается, что в глубине души она придерживается той же позиции, что и дура-баба. Именно этот отказ учиться так озадачивает. Возможно, что небольшой, почти пренебрежимо малый класс женщин делает это, чтобы поощрять мужскую гордость видом собственной беспомощности, иногда это вызвано умственной ленью. Но почему столько неглупых женщин предпочитают быть ленивыми по данной конкретной теме?

— Наверно, потому, что женщины не так часто вступают в контакт с машинами, как мужчины,— предположил Дуган.

— Ныне девочки и мальчики сталкиваются с мелкими домашними машинами с самого раннего возраста, но вскоре начинает проявляться разница. Я обобщаю, и потому не трудитесь бросаться на меня с конкретными примерами женщин — блестящих инженеров. Мальчик разбирает свои игрушки, чтобы посмотреть: а что находится внутри? Девочка же принимает тот факт, что эта штука работает, не волнуясь — почему. Она не хочет знать, почему что-то работает. Ей это не интересно, хотя ее жизнь может зависеть от работы машины. Вы должны признать, что это как-то странно.

— Ревность,— пробормотал Фрауд, не обращаясь ни к кому конкретно,— чудовище с зелеными глазами и тому подобное.

— Что именно вы подразумеваете под словом «ревность», произнеся его таким таинственным тоном? — спросил доктор.

— Высший долг женщины — это материнство,— разъяснил Фрауд.— Оно — венец ее существования. Никакая женщина не может сказать, что она состоялась, пока не создала жизнь, не почувствовала в себе шевеление этой новой жизни, пока не выполнила ту функцию, которую Мать-Природа сделала ее священной задачей, ее мистической радостью, ее высшим достижением во все века...

— Что, черт возьми, все это значит? — терпеливо спросил доктор.

Фрауд поднял брови.

— Вам не нравится? А моим читателям такие рассуждения по душе, чуточку утешают их, как-то возмещая кавардак воспроизводства — заставляют забыть, что кошки, крысы и цветы делают то же самое более эффективно и просто.

— Да забудьте на секунду про своих читателей, если вам есть чего сказать. Попробуйте обыкновенной прозой.

— Моим искусством пренебрегли,— развел руками Фрауд.— Ладно, по вашей просьбе я сдеру все это рококо. Никто не может отрицать, что величайшее устремление женщины, я говорю обобщенно,— это творить. Такое творческое стремление необходимо для выживания человечества. Но природа позаботилась, чтобы при всей силе этого стремления его направление было ограниченным. Иными словами, природа решила: «Пусть женщина будет сознательной личностью, но создает только то, что необходимо для продолжения рода. Она не должна валять дурака, создавая омнибусы, консервные ножи или страховые компании. Пусть ее созидательный инстинкт будет сосредоточен на производстве детей и на делах, связанных с этой проблемой».

Я думаю, что это подлый трюк. Он привел к тому, что огромное количество женщин в очень большом и интересном мире заперто в весьма неинтересных отсеках. Потому что оказалось: дабы удержать женщин в этих рамках, необходимо ограничить их воображение. Такова средняя женщина: история ничего для нее не значит; будущее — и того меньше, хотя ее детям придется в нем жить; а мировые катастрофы куда менее интересны, чем местные неприятности. Природа дала ей монотонное воображение.

— Очень оригинально,— заявил доктор.— Но какое это имеет отношение к нашему...

— Я как раз к этому подхожу. Суть в следующем: женщины — создательницы, Машина — создатель, в этом они соперники. Чего же подсознательно страшатся женщины? Не того ли, что в один прекрасный день мужчина может применить Машину для создания жизни? Они не понимают своих страхов, но негодуют на необходимость делить мужчин наравне с машинами. Женщины мрачно ревнуют. Они пытаются принизить машину, словно отметая чары соперницы. Они не могут сказать о ней ничего хорошего. Машина и шумная, и грязная, и уродливая, и замасленная, и воняет. Она всего лишь путаница из металлических деталей. Что в этом может быть интересного? Она же не человек, она не разумна. Вот тут-то и таится разгадка: новая создательница, не человек, сталкивается с создательницей-человеком.