Журнал «Если», 1994 № 11-12 - Губарев Владимир Степанович (библиотека электронных книг txt) 📗
КАК-ТО Я ПОДАРИЛ Роберту Менцелю, члену ЦК СЕПГ, фото, где тот стоит вместе с Хонеккером на фоне тюрьмы, в которой они вместе сидели во время войны. И предложил тост: за мужество руководителей компартии, которые даже в тюрьме!.. А Менцель мне: «Брось трепаться! Не все в тюрьме вели себя хорошо!» Позднее я узнал историю с побегом Хонеккера. 8 марта 1945 года он не вернулся из-за бомбежки с работ, на которые водили заключенных, и спрятался у надзирательницы этой же самой тюрьмы, обещав ей жениться на дочери. А накануне освобождения Хонеккер вернулся в место заключения, где и дождался прихода советских войск.
ОДНАКО одно из самых серьезных испытаний, которое ждало молодых советских дипломатов, это выпивка. Пить надо было много и часто, но «держать удар». Когда Конрад Аденауэр в 1955 году посетил Москву, каждому, кто шел на прием к Булганину, он лично разлил по 50 граммов оливкового масла. Чтобы не сожгли нашей водкой желудок. Без преувеличения — я восхищался нашим главкомом группы войск в Германии Захаровым, Во время приемов он стоял непоколебимо, как дуб, и по-гвардейски хлопал стакан водки с перцем. Обычно после таких приемов многих просто выносили. И до сих пор «море разливанное» русского застолья является наиболее характерным доказательством нашей благорасположенности. Если ты не пьешь, то производишь неестественное впечатление. Помню, одному разведчику, работавшему под дипломатическим прикрытием, пить было нельзя, так чтоб не выбиваться из общего ряда, приходилось подменять водку водой…
Конечно, выпив, люди становятся разговорчивее. А когда имеешь дело с немцами и ведешь себя раскованно, то создается атмосфера некоего «кумпанства», и в дальнейшем кое-что решается легче. Правда, и некоторые из наших «горели», сболтнув лишнее, как это случилось с Юрием Виноградовым, в подпитии рассказавшим о снятии Хрущева.
ОТ «ЗАКУЛИСНОГО» дипломата нередко требуются не только искусство переговоров с противной стороной, но и дипломатические «ходы» со своими. В аппарате ЦК мы были вынуждены следить за поведением должностных лиц, пребывающих за границей, и выносить свои вердикты. И вот, представьте, приходит шифровка от резидента КГБ в Вене: «Следуя по набережной Дуная, не заметив ограждений, руководитель советской делегации на переговорах и первый секретарь МИД СССР влетели в шахту метро (глубина 6 метров). Машина разбилась полностью, никто не пострадал. Претензий у полиции нет».
Дать сигналу ход? Звоню Василию Георгиевичу Макарову, завсекретариатом у Громыко, и говорю: «Там пришла ведомственная, сам посмотри, но никому не показывай — рекорд, понимаешь ли установлен, награждать надо! Нарушили правила, но претензий никто не имеет! Так я списываю ведомственную на уничтожение?» Через несколько дней «проснулся» посол в Вене и присылает телеграмму с подробным изложением инцидента. Снова звоню Макарову: «Посол пытается поставить под сомнение наши с вами выводы». И получаю короткий ответ: «Ведомственную на уничтожение». А ведь легко было человеку карьеру сломать.
ЕСЛИ ВАМ, уважаемый читатель, по прочтении этих зарисовок вспомнился бессмертный образ Фигаро, то, значит, вы неплохо поняли суть и методы работы тех дипломатов, о которых не пишет пресса. Но ведь, согласитесь, этот герой всегда добивался того, чего хотел, и даже умел доказать хозяину, что тот желает того же самого…
«Дипломатов обычно держат, так сказать, в черном теле, но это им нипочем… Политика входила в обязанности глав миссий, которые также не рвались, без особого распоряжения со стороны своего двора, вершить какие-либо дела. Если американскому посланнику приходилось туго сегодня, то русскому — вчера, а французскому придется завтра. Всему свой черед. Настоящему дипломату суетиться не к лицу. Империи всегда разваливались на куски, дипломаты всегда их собирали».
Джордж Генри Смит
СЫГРАТЬ В ЯЩИК
Дэндор откинулся на спинку кресла, обтянутого нежнейшим шелком, потянулся, лениво взглянул сначала вверх, на высокий потолок собственного дворца, потом — вниз, на блондинку, склонившуюся перед ним. Легко касаясь его ногтей, она старательно заканчивала педикюр, а тем временем пышная брюнетка с пухлыми красными губами изогнула пленительный стан и вложила в рот Дэндору очередную виноградину.
Он разглядывал блондинку, которую звали Сесилия, и думал о том, насколько же хороша она была прошлой ночью. Они славно провели время… Но сегодня она вызывала у него скуку, точно так же, как и брюнетка, — он напрасно старался припомнить ее имя, а тут еще эти кудрявые рыжие двойняшки!
Дэндор зевнул. Ну почему все они так услужливы и подобострастны? До тошноты…
«Словно все они, — думал он с кривой усмешкой, — только плод моего воображения, или, скорее, — и он чуть не расхохотался во весь голос, картинки из Имкона, этого величайшего изобретения человечества».
— Хороши, правда? — Сесилия горделиво выпрямилась, любуясь законченным педикюром.
Дэндор взглянул на свои сверкающие ногти и сморщил нос, ощущая себя дураком.
Сесилия наклонилась и принялась пылко целовать его правую ступню, чем только усугубила положение. «О Дэндор! Дэндор! Как я люблю тебя!» приговаривала она.
Дэндор устоял перед искушением как следует пнуть ногой с лакированными ногтями маленькую кругленькую попку. Устоял потому, что всегда пытался быть добрым ко всем этим женщинам. Даже в такие минуты, когда жизнь утрачивала реальность, а от услужливости и бесконечных восторгов воротило с души — он все равно старался быть добрым.
И вместо того, чтобы пнуть Сесилию, он опять зевнул.
Эффект был практически тот же. Синие глаза Сесилии испуганно распахнулись, губы брюнетки, чистившей виноград, задрожали.
— Ты… ты хочешь покинуть нас? — спросила Сесилия.
Он рассеянно потрепал ее кудри.
— Ненадолго, дорогая.
— О Дэндор! — заплакала брюнетка. — Разве мы что-нибудь сделали не так?
— Ну что ты!
— Дэндор, пожалуйста, не уходи, — молила Сесилия. — Мы сделаем все, чтобы ты был счастлив!
— Я знаю, — сказал он, вставая и потягиваясь. — Вы обе очень милы. Но иногда меня просто тянет к…
— Пожалуйста, останься, — взмолилась брюнетка, падая к его ногам. Устроим вечеринку с шампанским. Я для тебя станцую…
— Прости, Дафна, — сказал он, наконец-то вспомнив, как ее зовут, — но что-то вы, девушки, стали казаться мне ненастоящими. А раз такое начинается, мне надо идти.
— Но… — Сесилия рыдала так, что едва могла говорить, — когда ты от нас уходишь… становится так… словно нас… вы-выключили.
От этих слов ему самому стало немного грустно, потому что в некотором смысле так оно и было. Но тут уж ничего не поделаешь. Он чувствовал, как тот, другой мир неудержимо тянет его к себе.
В последний раз Дэндор оглядел сказочную роскошь своего дворца, прекрасных женщин, теплое солнце за окнами и исчез.
Едва выйдя из Имкона, он услышал вой ветра и ощутил леденящую стужу.
Немедленно вслед за этим в уши ворвался пронзительный и визгливый крик жены.
— Выбрался-таки наконец? — орала Нона. — Явился, баран паршивый!
Значит, он и правда вернулся на Нестронд, в самую промозглую дыру во Вселенной. Как часто он думал, что нипочем не вернется. И все же — вот он, снова на Нестронде, опять с Ноной.
— Долго же ты шлялся! — продолжала вопить Нона. Это была рослая, мосластая женщина с гладкими черными волосами, широким, плоским, тонкогубым лицом и неровными желтоватыми зубами.
— Кстати же ты заявился, а то ледовые волки опять поналезли, и торфа для очага надо нарубить, и…
Дэндор молча слушал, как растет список неотложных дел.
— …на скотном дворе нужна новая крыша, — закончила она. Он промедлил с ответом, и лицо жены угрожающе приблизилось. — Ты меня слышал? Я сказала, дел невпроворот!
