ProМетро - Овчинников Олег Вячеславович (читать полностью книгу без регистрации TXT) 📗
– А уж касательно-относительно пятого и последнего кольца Ласкового Ми сказать можно только одно… То есть сказать-то завсегда можно только одно… Тебя, Янус, и таких, как ты, я сейчас не имею в виду. Значит, сказать-то можно одно, а вот подумать можно многое. Ох, многое… Так вот, про пятое кольцо, в чем его своеобычность – и подумать-то можно только одно… Хотя кто верит – он не думает. Зачем ему думать, когда он и так знает, что пятое кольцо, из всех колец самое последнее-распоследнее – оно Покаяния Кольцо. Ибо как говорил Ласковый Ми? А так! Кто, значит, покается, тому, значит, все я и прощу. Сразу же! И истинная благость человечья не в том заключается, чтобы человек не грешил – какой же он человек, когда без греха-то! – а в том, чтобы каялся вовремя. Погрешил-покаялся, погрешил-покаялся, вот так-то! И так постепенно, со временем, человек кающийся сам себя через покаяние очищает, вся грязь и вся муть из евойного нутра выходят, а заполняет его после этого… Что?
Старый Ауэрман возвысил голос и даже перестал хрипеть.
– Что? Давайте, дети мои просветленные, одной ногой уже царство небесное попирающие… Ты, Кенте-нок, считай, двумя ногами… Давайте вместе скажем, что заполняет нутро человечье, душу его бессмертную и сердце? А? Давайте-ка скажем хором!
– Гы-гы-гыгы-гыгы! – прогыкал Бронто.
– Умница! – похвалил старый Ауэрман.
Тут уж все захотели побыть умницами, заорали, замычали, заревели, завыли, заржали – кто как мог. Совсем молчаливые стали стучать по скамейкам и ногами топать. Даже Бронто снова загыкал, хотя точно известно – старый Ауэрман два раза подряд никого никогда не хвалит.
– Мыфы… – начал было Янус, но тут же укусил себя, должно быть, за ухо, и сказал: – Довро!
– Оуо-о-о! – крикнул кто-то и забился, закатался по земле.
– И-и, и-и-и-оо! – добавил Кентенок.
– Добро, добро, добро, добро, – забормотал Эляш, с каждым разом все громче, и бормотал бы так еще дол-го, если бы кто-то не приложил его от всей своей бессмертной души по затылку, сказав при этом:
– Биишьсими… Бишь сими…
– Ша! – сказал старый Ауэрман. Все затихли, только кто-то молча свалился со скамейки и там затих. – Правильно вы все говорите, добро – оно добро и есть, тут уж как попишешь, так и прочтешь. А к нему, к добру, то бишь, прилагаются-присовокупляются еще и вера святая, любовь возвышенная, да ласковость. И все это приходит к человеку через покаяние. Так что кайтесь, дети мои, увечные да калечные, кайтесь чаще! Вот хоть Ласкового Ми взять – уж на что он безгрешный да ласковый был, а покаяться тоже не забывал…
Глагл отчего-то снова почувствовал себя неуютно. Захотелось встать и уйти. Он и встал, однако уходить пока не спешил. Пррроповеди старого Ауэрмана заворрраживали.
– Покаяньицем, да молитовкой… Молитовкой да по-стиком… Конечно, такому из вас, который, значит, весь из себя… Весь такой себе на уме, значит… Ему, конечно, чего же каяться? Он, значит, своих пишалок употребил-оприходовал, про ближнего своего и думать забыл, да к тому же, значит, прелюбодейским грехом тело осквернил… Итого, значит, получается: смертоубийство, чревоугодие… Плюс еще это… Да, итого ровно три смертных греха! Чего ж ему теперь каяться? Не-ет, такому каяться совсем ни к чему. Нет, такой человек – пусть он мимо идет-пешеходствует…
Глагл быстро двинулся прочь от старого Ауэрмана и его выродков. Никто не гнался за ним, но Глагл все рав-но невольно ускорял шаг, вздрагивая от каждого выкрика старого Ауэрмана, который снова принялся грозить началом света, четвертым прибытием и тем, что самолично встанет на входе в царство небесное, или божье, это уж от перевода зависит, и хрен туда тогда пролезут такие, как… Глагл уже почти бежал, когда старый Ауэрман предложил помолиться во имя Отца и Сына и Ласкового Ми и спеть вознесенскую молитву, и те из выродков, которые могли говорить, запели или хотя бы замычали, остальные – принялись отбивать ритм, каждый – свой собственный, а старый Ауэрман только задавал темп, обрывая слишком уж затянувшиеся вопли.
– Натрибуунах станооовится ти-и-и-и… – выли выродки.
– Ша! – орал старый Ауэрман
– До свидаанья, наш Лааасковы Ми-и-и-и… – выли выродки.
– Ша! – орал старый Ауэрман.
А потом Глагл забежал за угол ЗонаА, и сразу стало тихо. Только эхо его шагов… Только эхо… Эхо…
… Учтитель живет в небольшой пещерке рядом с кладбищем. Говорят, там раньше жили семилапатинские, те, у которых по семь лопаток было на спине, по семь рук, значит, сбоку тулова. Семь рук – не две руки, в драке им, по слухам, равных не было. Один семилапатинс-кий троих стоил, а то и больше. Только померли они давно. Потомства у них не было, да и быть не могло, так они все и померли. Оттого и кладбище. И хоть валялись на нем все больше кости, – мясушко – оно все-гда мясушко, грех ему пропадать, – пахло возле Учти-тельской пещерки все равно плохо. Хуже чем везде.
– Пррривет – говорит Учтитель. От звука его голоса Глагл сразу успокаивается. На сердце становится легче и как будто даже прохладней. Неважно, что говорит Учтитель, лишь бы говорил, не спеша так, негромко, совсем непохоже на крики старого Ауэрмана, но все равно всегда интеррресно. А Глагл слушал бы. Учтителя всегда хорошо-слышать. «Хорошо-слышать… » – вспоминает Глагл.
– Учтитель, а что такое армададон? – спрашивает он, опускаясь на пол поближе к Учтителю.
– Арррмагеддон? – рычит Учтитель. – Вот я устрр-рою сейчас кому-то арррмагеддон! Опять старррого Ауэрррмана слушал? Сколько ррраз тебе говорррил – нечего слушать этого брррехуна! Ты б лучше сначала здоррроваться научился, как всем воспитанным людям положено, а потом уж и вопррросы задавал бы. И учти, если еще ррраз…
Глагл улыбается. Радостно. Когда Учтитель произносит свое первое «учти», это значит – начинается урррок.
– Хм… Значит, арррмагеддон? А еще о чем он говорррил, этот старррперрр?
– Про огненную колесницу говорил. Про какое-то прибытие, четверрртое, кажется. Про пять священных колец. Про то, как…
– Ладно, ладно, понял я… Четверрртое, говоррришь, прррибытие?.. Что ж… Вполне возможно, что и четверрртое… Только как же этот старррый пень об этом узнает? У него же нет…
