Собрание сочинений в девяти томах. Том 9. Клокочущая пустота - Казанцев Александр Петрович (первая книга txt) 📗
– Кольчугу? Какую? Я всегда дрался без нее.
– Ты был только дуэлянт, остряк и балагур. Так останься и в сочинениях своих остряком, балагуром, весельчаком. Вот тебе маска, равная кольчуге, маска вроде той, что пригодилась мне в почтенной Англии, чтобы скрывать свое «инопланетное уродство»!
– А я всем выставлял его напоказ. И мучился, и дрался за него – и не добился ничего.
– Ты не пробился во дворец, но вызволил из заточения Кампанеллу, которого с почетом усыновила бы Солярия. За это да простится тебе сотня твоих драк.
– Я готов служить Добру пером и расскажу людям все то, что знаю о Солярии, именем которой назвал свой «Город Солнца» Кампанелла.
– Это я воспользовался его словом, говоря о своей планете. Но тебе придется писать по-иному. Если отец Кампанелла учил, рисуя идеальное, как он считал, устройство жизни, то ты рази земные уродства, показывай их через телескоп, в какой Галилей смотрел на звезды. Пусть люди увидят в твоих сочинениях самих себя и нелепые, сложившиеся между ними на Земле отношения.
– Я для контраста расскажу о всех чудесах твоей планеты.
– Остерегись, дорогой мой! Тебе никто не поверит, обзовут обманщиком, лгуном или сумасшедшим и все твои благие советы выбросят вместе с книгой, если ее даже и не успеют запретить.
– Но как же быть, учитель?
– Дай мне лечебную крупицу. Когда мне станет лучше, мы продолжим разговор.
Тристан заметно слабел, у Сирано уже не оставалось надежды, что они вместе вернутся во Францию. Скрепя сердце, спустя час, когда Тристану как будто полегчало, Сирано слушал мудрые наставления, жадно впитывая их, чтобы предстоящие годы всегда чувствовать подле себя своего Демония.
– Ты спрашивал, как же быть? – с трудом возобновил беседу Тристан. – Как сделать, чтобы тебя не сочли лгуном или безумцем? Говори еще более безумные вещи, чем кажущиеся безумными. Рассыпь известные тебе чудеса счастливой Солярии между самыми глупыми нелепицами. Вери найс! Прелестно! Пусть читатели твои сочтут, что все это «выдумки» одинаково смешны и глупы. Но через сотни лет, когда люди сравняются с соляриями в своих познаниях, они сумеют разобраться, где ты шутил, а где вещал. Но главное, пусть люди ныне знают, как жить нельзя! Ты понял?
– Понял. Шутить и «прятать жемчуг в камни»?
– Хотя бы так! Но камни эти должны лететь в намеченную цель, крушить несправедливость, власть, злодейство!
– Я напишу трагедию, пойду поэтом к герцогу д'Ашперону.
– Да, да! Он предложил тебе. Ол райт! Ты прав! Поступишь верно, хотя и отказался от предложения кардинала Ришелье.
– Д'Ашперон – наш доброносец. Я пойду к нему, чтобы служить не чванству кардинала, а вместе с герцогом нашему общему делу.
– Потому я тебя и одобряю. Уэлл, уэлл! А теперь иди, оставь меня и отдохни. Я, кажется, усну. И может быть, проснусь. Вери найс!
Но солярий Тристан, Демоний Сократа и Сирано де Бержерака, современник Фидия, Перикла, Кромвеля и Ришелье, не проснулся… В неописуемом горе стоял над его холодным телом Сирано де Бержерак, размышляя о своем последнем долге учителю, отдавшему свою жизнь людям чужой планеты.
И Сирано принял неожиданное решение. Он покинул ракету. Сами собой заработали ракетные устройства, и они подняли к небу гигантскую башню с единственным своим мертвым пассажиром, оказавшимся совсем не бессмертным Демонием, чтобы унести в межзвездное пространство и навсегда сохранить нетленным того, кто служил умом и сердцем неизвестным ему прежде людям.
Ракета растворилась, исчезла в синем небе, заглохли раскаты грома в горах, где не прошло дождя.
Сирано почувствовал полное и безнадежное одиночество. Он упал на землю, готовый грызть ее, и зарыдал, зная, что его никто не видит. Он рыл пальцами землю у корней могучих сосен, окружавших его со всех сторон.
Безутешное горе и сознание безысходного одиночества терзали его, отнимая последние силы.
Он не знал, какое время пролежал на земле, царапая ее пальцами, но когда повернул мокрое от слез лицо, то не поверил глазам. У скалы недвижно застыла, словно каменная, фигура индейца со скрещенными на груди руками. Он был в мягких мокасинах, в кожаных брюках с бахромой по шву, в куртке, расшитой такой же бахромой, и в шапке с ярким пером. У правого бедра висел колчан со стрелами, у левого – томагавк, боевой топорик, а за спиной виднелся огромный лук.
Индеец, конечно, давно мог бы сразить Сирано стрелой, однако, видимо, ждал, когда он придет в себя, став свидетелем его горя. Сирано вскочил одним движением и взглянул в узкие темные глаза, наблюдавшие за ним с холодным спокойствием. Тогда Сирано снял висевшую у него на перевязи шпагу, положил ее у ног и протянул индейцу обе руки ладонями вперед.
– Франция! Квебек! – произнес Сирано, надеясь, что здесь все-таки Новая Франция и французские слова могут быть знакомы аборигену. Индеец молчал, никак не реагируя ни на слова, ни на жесты чужеземца.
Тогда Сирано улыбнулся, приветливо, сердечно.
Вероятно, из всех видов общения людей друг с другом улыбка самое общепонятное и действенное средство передачи мыслей и желаний, способное преодолеть барьеры и языковые, и даже порожденные враждой.
Индеец, не меняя каменного выражения лица, сказал несколько французских слов:
– Колдун. Аббат. Костер.
Для Сирано этого было достаточно, чтобы понять, что индеец видел запуск ракетного корабля, совершенный, как он понял, Сирано. И он, конечно в его представлении – «колдун». А у аббата такого колдуна ждет костер. Очевидно, индейцу были знакомы нравы служителей святой католической церкви. Сирано, превозмогая головокружение, коснулся рукой сердца.
– Квебек. Франция. Друг, – выговорил он, показав жестом на себя и индейца.
Тот с достоинством кивнул. Рука его протянулась к томагавку. Сирано, пересиливая овладевшую им слабость, напрягся, готовый применить узнанные от другого индейца приемы борьбы без оружия.
Индеец взял боевой топор и доверчиво положил его рядом со шпагой на землю. И как только Сирано понял, что абориген мирно принял его, силы вдруг совсем оставили его. На него накатился мрак, вызванный горем и всем им перенесенным, он без сознания повалился на землю.
Он не знал, как очутился в вигваме племени, обитавшем в соседнем каньоне, ошибочно принятым Сирано и Тристаном за безлюдный.
Долгое время Сирано находился между жизнью и смертью, даже не воспринимая трогательного ухода за собой семьи Медвежьего Когтя, принесшего его сюда.
Все племя приняло участие в судьбе «колдуна», своей волей отправившего в небо круглую скалу и, очевидно, отдавшего для этого слишком много жизненных сил, вызвав в горах гром без дождя.
Простодушные обитатели вигвама, видя, как мечется в бреду их гость, произнося непонятные слова, не догадывались о его видениях, которые или были повторением пережитого, или подменяли собой реальность, будучи бредовыми грезами. Даже сам Сирано, начав приходить в себя, не мог провести грань между реально происшедшим и пригрезившимся во время болезни.
Он мучительно старался восстановить цепь событий: неистовая погоня по дорогам Франции, в альпийском ущелье; подъем под пулями гвардейцев, подорвавший усталое сердце учителя; диковинная башня и люк, у которого упал учитель; круглое помещение с окнами, не выходящими наружу; аутодафе, из пламени которого взлетела ракета Тристана, которую Сирано предложил опустить в Новой Франции; и наконец, приземление ее именно в Новой Франции и потом раздирающее душу горе потери учителя с так и не оправившимся усталым сердцем!
Но было ли на самом деле все, что «привиделось» Сирано между взлетом и посадкой ракеты?
Лежа в вигваме, Сирано не в состоянии был это решить. Но он и не мог отказаться от воспоминаний о пейзажах Солярии, о мудрой Ольде, о горячо и нежно любимой Эльде! Но… если они с Тристаном побывали там, разве та же Ольда не исцелила бы его усталое сердце? Разве отпустила бы его на Землю, чтобы он сразу погиб бы там?
