На Востоке (Роман в жанре «оборонной фантастики») - Павленко Петр Андреевич (читать онлайн полную книгу txt) 📗
Часа через два, сделав сотни зигзагов и петель в поисках маскирующего фона, Евгения почувствовала приближение большого города.
— Как дела? — спросила она Бен Ды-бу через разговорную трубку.
— За кормой чисто, — ответил он весело. — Кажется, вырвемся.
Сосед справа тянул в обход города, но Евгения решила задержаться.
«Чёрт с нею, с жизнью, — подумала она без волнения. — По крайней мере порастрясу им печенку».
И сейчас же она почувствовала, что ее обстреливают снизу. Дымки разрывались гораздо выше, но осколки, пролетая невдалеке, контузили ее лицо острыми воздушными ожогами.
Навстречу вынеслись японские истребители. Завязывался бой, невиданный по жестокости, по молниеносности, по напряжению сил. Раненых не может быть в таком сражении. Самолет не успеет ни вывернуться, ни спланировать. Трудно себе представить, как ограничена видимость в воздухе. Машина возникает в поле зрения почти внезапно и исчезает еще более странно. Чтобы исключить всяческие неожиданности, японцы шли на таран.
Вот они втроем бросились на соседа справа. Выхода ему не было. Он рванулся к земле и с размаху, как снаряд, ударился в громадное бензохранилище, напротив станции. Евгения видела, как разлетелся в щепы самолет и из пробитого резервуара вышиною в трехэтажный дом пробежал белый густой дымок. Потом все сразу потемнело. Самолет качнуло и свалило на левое крыло, ремни лопнули; Евгения стала вываливаться из кабины.
«Молодец, вот замечательный молодец!» — единственно, что она думала сейчас второпях, соображая, что ее подкинуло взрывом и что это смерть.
Она не слышала встряски раскрывшегося над нею парашюта, не чувствовала и падения. Ее глаза были широко открыты в темную, только что на ступившую ночь сознания. Она видела небо, несколько звезд, слышала шум отдаленной жизни и ощущала себя частицей воздуха, отражающей сияние звезд и блеск городских фонарей.
Она легко колебалась вместе с воздухом. Так казалось ей. Но она давно упала на землю.
Ударная группа 2-й армии двинулась юго-восточнее Пограничной, через городок Санчагоу.
Командующий группой генерал Одзу, пятидесятисемилетний старик, смелый и энергичный солдат, лично руководил прорывом границы из капонира на сопке за городом.
Участник и герой русско-японской войны, дважды раненным в голову и плечо, он хотел умереть за железобетонным поясом русских. Это был тот самый генерал Одзу, который недавно просил милости лично расстрелять своего сына-бунтовщика, лейтенанта, попавшего в плен к китайцам, перешедшего на их сторону, пойманного в Фушуне и расстрелянного за измену своему императору.
Армия его шла к советской границе потоком маленьких фабрик и заводов на гусеницах и колесах. За колоннами грузовых автомобилей, везущих пехоту, орудия и химустановки, шли автомобили-склады, автомобили-водянки, автомобили-бензиноцистерны, автомобили-печи для уничтожения зараженных газом вещей, автомобили-кузницы, лазареты, радиостанции. За ними двигались передвижные базы службы снабжения, автомобили-прачечные, в которых стиралось и дезинфицировалось обмундирование, снятое с убитых, перед отсылкой в тыл для перешивки и штопки. Шли ружейные мастерские, электромонтажные бюро и опять бесконечные цистерны и патронные склады.
С армией автомобилей ехала армия грузчиков. Они должны были доставлять патроны и воду стрелковым цепям и перетаскивать материальный лом с поля сражения.
В пограничных деревнях шныряли японские вербовщики. Все мужчины забирались ими в отряды носильщиков. Ван Сюн-тин терялся, не зная, что предпринять. Медлить, однако, было нельзя, и 7-го он отдал два приказа: ребятам идти в отряды носильщиков и группироваться вокруг своих старшинок, а женщинам и детям сообщить, что пожары желательны во всех случаях жизни. Все, что может гореть, пусть горит весело.
Дивизии 2-й армии развертывались в бою, имея артиллерию и танки в авангарде.
Отряды «запоминателей», воспитанные капитаном Якуямой, рассыпались по батальонам и батареям за день до штурма. Старые пограничные шпионы довольно хорошо знали русский рубеж. Они сообщили, что на переднем плане красных обычная тишина, заметно лишь небольшое движение мехчастей на дальних дорогах, в расположении дивизии Винокурова.
Надвигалась ночь штурма. В частях ударной группы надевали опознавательные знаки для ночных операций: солдаты — белую повязку на левую руку, унтер-офицеры — белые повязки на обе руки, командиры взводов — белые ленты через плечо, командиры рот — белые ленты через плечо и повязку на правую руку, командиры батальонов — две ленты крест-накрест через плечи, и командиры полков — белые ленты на шлемах.
Граница была в трех километрах. Из глухой темноты ночи изредка доносился лай сторожевых псов.
Ван Сюн-тин оделся японским солдатом и перешел советский рубеж в хвосте первых штурмовых цепей, задыхаясь от непривычки в мешке противогаза.
Несколько раз его оглядывали очень внимательно, и он решил солдатскую белую повязку на левой руке заменить белыми лентами через плечо, как командир взвода. Суета всюду была невероятная. В ожидании атаки в ротах и взводах досказывались последние приказы. Командиры фаланг то и дело передавали по цепям: «Ки воцуке!» Внимание. Тише там!
Старшие офицеры, оглядываясь в темноту, рычали ругательства.
Какой-то офицер схватил Ван Сюн- тина за хобот противогаза и ударил сапогом в живот.
— Сиккей симбаи! (Нашел время прогуливаться!) Кто такой? Ой, цетто кой! — Держа за противогаз, он несколько раз позвал: — Ой, цетто кой! (Эй, там, сюда!) — Но так как никто не появлялся, офицер ударил Ван Сюн-тина по шее и велел отправляться в часть.
Счастье, что было темно, и никто не заметил, что Ван Сюн-тин однорукий. Оторвавшись от стрелковых колонн и миновав танки, он приблизился к левому флангу кавгруппы.
За рекой чернели силуэты колхозных строений, сторожевой вышки и обелиска над могилой четырех партизан. Вой забытых псов тревожно стоял в воздухе. Можно было сейчас же перебраться через речушку по колена в воде и постучать в знакомое окно Лузы, но дом был пуст, как вся природа на переднем плане красных.
Ван Сюн-тин быстро нырнул в темный узкий овражек и прижался к земле.
«Эх, Васька! Надолго теперь зашумит земля».
Он лег и стал думать воспоминаниями и догадками о своей жизни, которая в какой уж раз начиналась заново и конца которой никто предсказать не сможет. Вот он был огородником. Да был ли? Не отец ли это его сеял репу и продавал ее русскому попу? А кто ходил к русским драться с офицерами? Опять он. А потом опять сеял репу. А потом пошел в партизаны, и на огород нет дороги. А теперь война, и он командир. И, вспоминая самого себя, думал он о себе-огороднике, как об отце партизана, о себе-партизане, как отце командира, и, улыбаясь, гордился, что он сам из себя родил двух новых людей и еще родит много. Он думал об огороднике Ван Сюн-тине и хвалил его, что он был хозяин и честный труженик, но знал отлично, что огородник человек жестокий, прижимистый и любил иногда обмануть соседа.
Партизан же Ван Сюн-тин был совсем другой. Это был смелый человек и злой, очень прямой на слово, не хитрец; ничем не похожий на огородника. У него никакой жалости ни к кому не было. У него было одно слово — убить.
А командир Ван Сюн-тин стал немножко похож на огородника, который казался дедушкой: командир любил думать, петь песни, умел смотреть людям в глаза и понимать, когда они говорят правду, а когда лгут. Но он не был ни хитрецом, ни тихим, ни злым, и ничего не хотел для себя, и ничего не жалел для людей. Он был умнее и огородника, и партизана. Так из одного человека вышло трое.
В это время начался штурм советской земли.
Ван Сюн-Тин услышал дальний грохот орудий, но он не смутил его размышлений. Промчались через реку японские эскадроны. Быстрый свист воздуха пронесся с русской стороны. Ван Сюн-тин сбежал к реке. Впереди ползли связисты, саперы сколачивали мост; у моста на корточках сидели шоферы, и повара говорили, что никакого обеда сегодня не будет.
