Великий маг - Никитин Юрий Александрович (читаем книги онлайн .txt) 📗
– Как они могут, Володенька? – спросил он жалобно. – Вчера впервые зашел по этой вашей штуке… по модему в этот Интэрнэт… Попал на литературный сайт, который вы мне рекомендовали… Володенька, как они могут?..
– Что?
Он повторил потрясенно:
– Как могут так… себя вести?.. Почему так ругаются? Разве ж так говорят писатели?
– Вы пейте, пейте, – попросил я. – Хотите, апельсинового добавлю?.. Там витамины…
Старый мир ушел с приходом Интернета, подумал я, а с Интернетом прежде всего пришло… даже не пришло, а нагло вломилось время резких оценок. Вообще время резкости, ибо Интернет есть Интернет, он, по большей части, анонимен. Даже ваш лучший друг может прийти на ваш сайт и, укрывшись за ником, выдаст такое, что мало не покажется. Выдаст все, что не решится сказать в глаза, ведь он друг и не хочет портить с вами отношения.
В Интернете ведутся злые споры на любые темы. Туда же может забрести придурок, который попросту покроет матом и правых, и левых. И ничего с ним не сделать, разве что стереть писанину. Потому люди Интернета быстро привыкают к резким оценкам, сами не сдерживают свои эмоции, не скупятся на эпитеты. Самые точные социологические опросы среди населения – анонимные. Так вот, Интернет весь анонимен. Можно сказать, что раньше вся наша культура, все общество было пропитано ложью, а сейчас пришло время правды…
Не скажу, что это бардзо, ведь вся культура – ложь, искусство – ложь, правила этикета – маска лжи, но куда придем без этой необходимой брехни один другому в глаза?
– Я подумал, – сказал Томберг упавшим голосом, – а тем ли занимаюсь?.. Я думал, что я – писатель, но когда пришел на тот сайт и прочел… Нет, то, что говорят о литературе, я не могу… И что от нее хотят…
– Да бросьте, – сказал я фальшивым голосом, – сходите на другие сайты. Я дам адреса.
– А что там? – поинтересовался он безнадежным голосом.
Я признался:
– То же самое.
– Вот видите!.. А я так не могу…
Надо мочь, ответил я мысленно. Или не жить вовсе. Я тоже занимаюсь не своим делом: пишу книги. Да, я умею писать, но все же я не писатель. Те, в ФСБ, считают меня инфистом, но я только частично инфист… С другой стороны, если на то пошло, практически все на Земле занимаются не своим делом. Ни один даже самый тупоголовый подросток не хочет стоять у токарного станка, предпочел бы выхаживать в белом воротничке, инженеры мечтают быть бизнесменами, бизнесмены мечтают быть директорами банков, директора банков мучаются, что не президенты, президенты страдают, что не умеют танцевать, играть на гитаре, петь, делать стойку на ушах… И каждый мечтает, что вот сейчас еще немного поделает эту чертову работу, что нужна другим, а ему лишь для пропитания, а потом наконец-то засядет за свою Главную Работу…
Понятно, я тоже из таких же. Более того, в свободное от работы время делаю. Если бы не необходимость зарабатывать на жизнь, может, уже бы сделал?.. Точно, давно бы сделал.
– Надо мочь, – повторил я вслух. – Мы живем не в самом совершенном мире, хотя уже и не в пещерном, когда писатели вообще были не нужны.
– Но, Володенька, – сказал он со стоном, – сейчас-то что творится?.. Что происходит?.. Ничего не понимаю!
В Шереметьево нас доставил Михаил. Он выглядел сильно обеспокоенным, на Кристину поглядывал с неприязнью. Известно, из-за кого мужчины вдруг начинают совершать несвойственные им поступки… Я вспоминал его лицо и в салоне гигантского самолета, когда тот заполнялся разношерстным людом, и во время полета. Хрен его знает, сколько килограмм динамита пронесли на борт вон те черные и куда потребуют лететь, но мне как-то все эти приключения уже неинтересны. Мне бы смотреть на захваты самолетов с последующим освобождением заложников по жвачнику. Так, взглянуть разок, переключить на Инет, получить почту, снова на сцену штурма… ага, еще ломятся, снова в Инет, почитать письма, а к жвачнику вернуться, чтобы к финалу: сколько убили, как выглядят обосравшиеся пассажиры…
Чувство напряжения не оставило, даже когда колеса побежали по бетонной полосе стамбульского аэропорта. Мы миновали контроль, нас подхватили под руки, встречающие взяли наши чемоданы, что большей частью вещи Кристины, и куда столько набрала, не понимаю, в огромном дорогом лимузине доставили к побережью, но напряжение еще где-то ворочалось, подозрительное и тяжелое. И только когда нас передали из рук в руки на роскошнейшую яхту, узел в желудке развязался.
– Уф, – сказал я, – ну, надеюсь…
– Что вас беспокоит, Владимир Юрьевич?
– Барбос, – ответил я. – Он так на меня посмотрел, когда я передал поводок в руки отца! Как будто я его предал.
– Но ведь только на недельку! – сообщила она мне новость. – Отоспится на свежем воздухе, белок погоняет на даче…
Она, не замолкая ни на миг, счастливо щебетала, в каюте не возжелала оставаться ни минуты, хотя в такой каюте и короли бы сочли за счастье полежать на диване. Я застал ее на палубе, тонкие пальцы вцепились в поручни, хотя яхта неслась по волнам совершенно бесшумно и без всякой качки, опять новые технологии будущего поколения, на автостраде и то качнет больше…
– Разве это не счастье? – спросила она.
– Счастье на стороне того, – ответил я осторожно, – кто доволен.
– Я довольна? Тоже мне писатель, слова не подберешь получше!
– Хе, те только за гроши.
Она сказала хитренько:
– Я готова заплатить хоть вечным рабством…
– Не начинай, – предупредил я, – а то один из моих предков точно такую же… в набежавшую волну прямо с яхты!
– Да после такого счастья…
– Ну вот и здорово, – определил я. – Всякое счастье уже хорошо. Почесать спину ничуть не хуже занятий поэзией, если способно доставить столько же радости.
Она метнула в мою сторону негодующий взгляд. А я подумал, что в самом деле должен быть счастлив, ибо сделал ее счастливой. Счастливые завоеватели мира основывают свое счастье на несчастиях миллионов людей, то есть отнимая счастье у них, а я сам создал и дал ей счастье и наслаждение… Гм, но что-то мне этого маловато для ощущения счастья. Был бы я ограниченный пастух или русский интеллигент, этого хватило бы с головой, но я человек завтрашнего дня…
И снова незримый холодный ветерок коснулся моей вдруг ставшей трепетной и проницаемой души. Нет, моей внутренней души, которая часть самой души. Счастье, что пришло само, уходя, либо бьет посуду, либо оставляет до отказа открытый газовый кран рядом с горящей свечой. Такого счастья лучше остерегаться. Счастье должно приходить к счастливому, как несчастья – к несчастливому, а какой из меня счастливец, если работа над моей Главной Книгой там же, где и несколько недель тому?
– Владимир Юрьевич, – прошептала Кристина. – Что с вами?
– А что со мной?
– Вы так побледнели…
– Сыро, наверное…
– Нет, у вас такое трагическое лицо…
– Как у Гамлета?
– Точно! Когда он размышляет: быть этому миру или не быть.
Мимо прошмыгнул не то матрос, не то стюард, в нашу сторону бросил восхищенно-почтительный взгляд. С нами обращаются как с коронованными особами. Нет, с теми понятно, короли просто вызывают любопытство, как бегемоты на прогулке по городским улицам, а на нас смотрят как на биллогейтсов, у которых в руках треть мировых богатств, вся компьютерная индустрия в кармане, но ездят, видите ли, на попутных яхтах, это ж почти автостопом.
Кристина цвела, да и мне льстило такое сдержанное поклонение. Впервые мне молча давали понять, что догадываются о моей истинной мощи. Понимают, что хозяевами планеты совсем недавно были короли, затем – политики, чуть позже – транснациональные компании, а вот теперь миром правим мы, инфисты. И они, простые люди, общаются с властелинами, находятся рядом, могут рассказать завидующим друзьям, а потом передать внукам, что были на расстоянии вытянутой руки от людей, что перекроили карту мира, уничтожили одни народы, создали другие, смели неинтересные им режимы.
Солнце на синем небе глубоких насыщенных тонов полыхает оранжевым, даже желтым. Я инстинктивно ожидал, что и остров, куда нас везут, окажется таким же раскаленно-желтым, как расплавленное золото, но когда на горизонте возникло зеленое пятнышко, Кристина навела на него бинокль и восторженно взвизгнула.
