Свет иных дней - Бакстер Стивен М. (читать книги бесплатно полностью .TXT) 📗
В пещерном сумраке лаборатории по стене проплыла размытая тень. Давид заметил ее краешком глаза и не стал отвлекаться.
Он понял, это Бобби – его младший брат. Давид не знал, почему Бобби здесь, но догадывался, что тот присоединится к нему, когда все будет готово.
Давид обвил пальцами маленький джойстик и нажал на кнопку.
Лицо Хайрема начало разглаживаться, молодеть. Фон вокруг него превратился в дымку, в мелькание дней и ночей, смутно видимых домов, которые неожиданно сменились серо-зелеными равнинами болотистой страны, где вырос Хайрем. Вскоре лицо Хайрема уменьшилось в размерах, стало наивным, мальчишеским, и очень быстро – младенческим.
А потом его вдруг сменило лицо женщины.
Женщина улыбалась Давиду – вернее, кому-то, кто находился позади невидимого объектива «червоточины», парившего перед глазами женщины. Эту точку Давид выбрал для начала просмотра линии митохондральной ДНК, передававшейся без изменений от матери к дочери. И это, несомненно, была его бабушка. Она была молода, лет двадцати пяти, – конечно, молода, ведь след ДНК привел от Хайрема к ней в момент его зачатия. К счастью для Давида, ему не предстояло увидеть, как его бабушка старится. Она была красива тихой, спокойной красотой. Именно такой представлял Давид типичную англичанку: высокие скулы, синие глаза, светло-рыжие волосы, уложенные в тугой пучок.
Азиатскую кровь Хайрем унаследовал по отцовской линии. Давид гадал, какие сложности мог вызвать такой союз у миловидной молодой женщины в такое время и в таком месте.
Он почувствовал, как тень, передвигавшаяся по «Червятнику», переместилась ближе к нему.
Он нажал на кнопку, и мелькание дней и ночей возобновилось. Лицо стало девичьим, немного, едва заметно, изменилась прическа. Потом лицо словно начало терять форму – наверное, из-за подростковой припухлости, а потом и вовсе стало круглым, детским.
И снова резкий переход. Прабабушка. Эта молодая женщина находилась в какой-то конторе. Она сосредоточенно хмурила брови, ее прическа представляла собой сложное нагромождение туго сплетенных кос. На дальнем плане Давид увидел других женщин – большей частью молодых. Они сидели рядами и трудились, орудуя неуклюжими механическими калькуляторами – старательно вертели ручки, нажимали на рычажки, подкручивали колесики. Видимо, это были тридцатые годы, и до появления компьютеров еще оставалось несколько десятков лет. По всей вероятности, это был такой же вычислительный центр, как все прочие на планете в те времена.
«А для меня это прошлое, не такое уж далекое, – подумал Давид, – уже как чужая страна».
Он выпустил девушку из хронологической ловушки, и она устремилась к собственному младенчеству.
Вскоре перед Давидом предстала еще одна молодая женщина, одетая в длинную юбку и плохо сшитую и плохо на ней сидящую блузку. Она размахивала флагом Британского Союза, а ее обнимал солдат в приплюснутой оловянной каске. Улица у них за спиной была заполнена народом – мужчинами в костюмах, кепи и плащах и женщинами в длинных пальто. Шел дождь, стоял пасмурный осенний день, но это, похоже, никого не огорчало.
– Ноябрь тысяча девятьсот восемнадцатого, – проговорил Давид вслух. – Перемирие. Окончание четырех лет кровопролития в Европе. Неплохая ночь для зачатия. – Он обернулся. – Как думаешь, Бобби?
Тень, неподвижно застывшая на фоне стены, словно бы растерялась. Но через несколько мгновений она отделилась от стены и, легко передвигаясь, приняла очертания фигуры человека. Появились лицо и руки, отделенные от невидимого тела.
– Здравствуй, Давид.
– Посиди со мной, – пригласил Давид.
Его брат сел рядом, шурша плащом-невидимкой. Он держался неловко, словно отвык открыто находиться близко к кому бы то ни было. Но это не имело значения, Давид от него ничего не требовал.
Лицо девушки из Дня Перемирия стало круглее и меньше, превратилось в лицо ребенка. Произошел новый переход. На софт-скрине перед братьями предстала молодая женщина, черты лица которой отразились в ее потомках. Синие глаза, землянично-рыжие волосы. Вот только она была худенькая и бледная, со впалыми щеками. Теряя годы, она перемещалась по дымке мрачных городских пейзажей. Фабрики, ряды домов вдоль улицы, а потом – вспышка детства, а потом – иное поколение, иная девушка, но все тот же унылый пейзаж.
– Они выглядят так молодо, – пробормотал Бобби. Его голос прозвучал хрипловато, словно он давно не говорил вслух.
– Думаю, нам придется к этому привыкнуть, – невесело отозвался Давид. – Мы уже занырнули глубоко в девятнадцатый век. Великие открытия в медицине еще не сделаны, познания в области гигиены минимальны. Люди умирают от самых простых, излечимых болезней. И кроме того, мы просматриваем цепочку женщин, которые хотя бы дожили до детородного возраста. Нам не попадаются на глаза их сестры, умершие в раннем детстве и не оставившие потомства.
Поколение уходило вслед за поколением, лица уменьшались в размерах подобно сдувающимся воздушным шарикам, едва заметно изменяясь, послушные генетическому дрейфу.
Лицо молодой женщины, залитое слезами, в то мгновение, когда она родила. Ее ребенка у нее отняли, Давид это увидел. Но в обратном просмотре все выглядело так, словно ребенка женщине отдали. Ее беременность была окрашена горем и стыдом, а потом Давид добрался до момента, определившего жизнь бедняжки. Кто-то из родственников – то ли брат, то ли дядя – надругался над девушкой, изнасиловал ее. Очистившись от поругания, девушка стала более юной, хорошенькой, улыбчивой, ее взгляд наполнился надеждой, несмотря на унылую жизнь. Она умела находить красоту в простоте: в краткой жизни цветка, в силуэте облака.
«Наверняка в мире полным-полно таких мучительных биографий, – думал Давид. – Действие разворачивается, отступая в прошлое, деяния предшествуют причине, боль и отчаяние ниспадают по мере приближения к чистоте детства».
Неожиданно фон снова изменился. Теперь вокруг женщины-предка, отделенной от Давида десятком поколений, раскинулась сельская местность: небольшие поля, свиньи, что-то подбирающие с земли, коровы, жующие чахлую траву, множество чумазых ребятишек. Женщина имела изможденный вид: щербатый рот, морщинистое лицо, словом – старуха, но Давид догадывался, что ей никак не больше тридцати пяти – сорока.
– Наши предки были крестьянами, – констатировал Бобби.
– Почти все люди были крестьянами до начала массовой миграции в города. Но промышленная революция еще не начиналась. Они, видимо, даже сталь еще не научились плавить.
Мерцали времена года, лета и зимы, свет сменялся тьмой, мелькало поколение за поколением женщин, от дочери к матери, а потом – медленнее, от изможденной родительницы к нежной девушке, а от нее – к невинному младенцу. Некоторые женщины появлялись на софт-скрине с лицами, искаженными болью. Это были те несчастные (и их становилось все больше), которые умерли при родах.
История отступала назад. Уходили века, в мире становилось все меньше людей. Европейцы уплывали из обеих Америк и очень скоро должны были забыть о самом существовании этих грандиозных континентов. Золотая Орда – громадные войска монголов и татар, чьи трупы выпрыгивали из земли, перестраивались боевым порядком и отступали в Среднюю Азию.
Но ничто из этого не затрагивало английских крестьян, гнущих спину от рассвета до заката, необразованных, неграмотных, поколение за поколением вспахивающих один и тот же клочок земли.
«Для этих людей, – подумал Давид, – местный сборщик десятины был фигурой пострашнее Тамерлана и Кублахана. Если бы червокамера не показала больше ничего, – думал он, – осталась бы убийственная ясность этого: жизнь большинства людей была жалкой и короткой, они не знали свободы, радости, домашнего уюта, они словно отбывали срок в темнице, и только изредка их выводили на свет».
Наконец возникло лицо девушки с темными, слипшимися от грязи волосами, с болезненно-желтой кожей и крысино-опасливым выражением – и пейзаж резко изменился. Бобби и Давид увидели, как по уныло-серой сельской местности бредет семейство беженцев-оборванцев. Тут и там возвышались горящие груды мертвых тел.
