Золотой лотос. Сборник научно-фантастических повестей и рассказов - Альтов Генрих Саулович (полная версия книги .txt) 📗
Мне тридцать четыре года. Сделал ли я что-то настоящее? Или все еще впереди? Не знаю. Многое зависит от того, что я найду здесь, на Станции Звездной Связи.
Меня всегда увлекали исторические образы: Спартак, Павлов, Эйнштейн… Астронавтами я занимался только один раз — когда работал над барельефом в честь Первой лунной экспедиции. Как. всегда, я начал с изучения эпохи. Среди материалов, с которыми мне пришлось тогда ознакомиться, были и старые романы об астронавтах. Я до сих пор с удовольствием вспоминаю эти книги: «Галактика Артемиды», «Страна зеленых облаков», «Лунный путь». Разумеется, космические полеты в них нисколько не походили на сегодняшнюю действительность. Но именно в этом и заключалась своеобразная прелесть. Я подметил любопытную вещь. Мне кажется, книги о будущем писались с оглядкой на… прошлое. В них перенесено в астронавтику все, что было характерно когда-то для романов о мореплавателях. Штормы, бросающие корабли на скалы, мифические морские змеи, чудовищные кальмары и гигантские спруты — вся романтика мореплавания перекочевала в космос. Только вместо мелей и рифов корабли подстерегало притяжение чужих планет-, в изобилии населенных бывшими морскими змеями, кальмарами и спрутами… И все-таки эти романы оставили приятное воспоминание. Они чем-то походили на текинский ковер — может быть, своей первобытной экзотикой.
Судьба астронавтов моего времени была иной: более суровой, но и несравненно более величественной.
Опасности, с которыми они боролись, даже отдаленно не напоминали кальмаров и спрутов. И сама борьба носила иной характер. Астронавты — за редчайшим исключением — не стреляли из атомных пистолетов. Не бегами и не прыгали. Они думали — вот так, как думал Шевцов. Силы, с которыми человек столкнулся в Звездном Мире, нельзя было победить атомным пистолетом. Не со спрутами и кальмарами боролись астронавты, не с песчаными бурями — извержениями вулканов, а с гигантскими облаками черной пыли, протянувшимися на миллиарды километров, со вспышками новых звезд, когда корабли настигала стена раскаленных газов, с колоссальными по силе излучениями, неизвестно откуда приходящими и внезапно пронизывающими корабли…
Оружием человека в этих титанических схватках прежде всего была мысль. Если бы я мог, я поставил бы статую мысли — стремительной и неторопливой, математически строгой и лукавой, язвительно злой и бесконечно доброй, по-весеннему озорной и по-осеннему грустной… Увы, человеческая мысль так же многообразна, как и сам человек. Одной статуей еще ничего не скажешь. Это хорошо и плохо. Нет, все-таки очень хорошо, потому что искусство, наверное, прекратилось бы, если бы однажды можно было сразу все сказать…
А в окно светят холодные звезды. Мог ли их видеть Шевцов, когда «Поиск» летел на субсветовой скорости? Впрочем, он вряд ли смотрел в иллюминатор. Ему было не до этого.
Слушая Шевцова, я вдруг подумал: что важнее в открытии — сам момент открытия (его мы обычно изображаем) или предшествующая ему напряженная работа? Быть может, это и имел в виду старик?…
Шевцов искал решение, а корабль летел, и черная пыль вгрызалась в обшивку. Электронная машина подсчитала, когда все будет кончено, и сказала об этом человеку. Сказала бесстрастным голосом. Шевцов, упоминая об этом, рассмеялся. А я представил себя на месте Шевцова, и у меня возникло такое чувство, как перед прыжком с большой высоты: одновременно тянет и отталкивает. Тут дело не только в знаниях, в опыте. Главное — несокрушимая уверенность в победе. Уверенность в победе разума над любыми силами природы. Ведь именно тогда, сидя в кресле и спокойно обдумывая варианты решения, Шевцов и совершил свой подвиг. Мне будет трудно это передать…»
— Пойдемте, — сказал, входя, Тессем. — Кажется, вы так и не прилегли.
Когда под утро возобновилась связь с «Океаном» и на телеэкране вновь появился Шевцов, Ланской спросил, мог ли он видеть звезды. Шевцов не ответил.
Он продолжал рассказ. Ланской уже начал привыкать к тому, что ответы приходят не сразу. То своеобразное чувство, которое возникло у него в начале разговора, не исчезло. Экран стоял в трех метрах от кресла, но Ланской постоянно чувствовал, что Шевцов далек, как и звезды в круглом окне.
— Так вот, — рассказывал Шевцов, — скомканный листок со сведениями о черной пыли я поднял и расправил. Я знал: зацепиться можно только за то обстоятельство, что частицы черной пыли электрически заряжены. Но как именно зацепиться, этого я не знал. Надо было думать. Думать спокойно и систематически. И первое, что я решил, — это убрать телескоп. Он находился снаружи корабля, и пока я думал, черная пыль быстро расправилась бы с ним…
Я поднялся в рубку, включил механизм демонтажа, и здесь… Вы понимаете, дело в том, что телескоп, установленный на «Поиске», был не обычным оптическим телескопом, а так называемым субсветовым телескопом, субсветовым астрографом. Тессем знает, что это такое, а вам я объясню позже. Астрограф автоматически через заданные промежутки времени делал снимки неба, точнее — той его части, куда летел «Поиск». Снимки проявлялись и сшивались в альбомы. И вот, просматривая без особого интереса последний альбом (мысли мои были заняты черной пылью), я вдруг увидел нечто такое… «Поиск», как вы знаете, летел по направлению к Сириусу. И на снимке я увидел, что у Сириуса есть планета. Если бы «Поиск» в этот момент горел, я бы все равно занялся планетой! Я вернул астрограф в прежнее положение и…
Стоит ли подробно рассказывать о том, как удалось получить снимки с большим увеличением, как приблизительно была вычислена масса планеты, как спектральный анализ показал наличие свободного кислорода в атмосфере этой планеты… Я совсем забыл о черной пыли. Вы спросите — почему? В конце концов, что такое еще одна планета? В тот день, когда «Поиск» вылетел к Сириусу, люди уже побывали на четырнадцати звездных системах, открыли в общей сложности восемьдесят девять планет. На двенадцати планетах удалось обнаружить жизнь. На четырех из них жизнь была представлена довольно высокоорганизованными формами растений; на двух планетах, покрытых многочисленными морями, жили земноводные… И хотя разумных существ астронавты еще не встретили, но открытие новой планеты само по себе стало уже явлением рядовым. Наверное, это вы и хотите сказать? Что ж, я вам кое-что объясню. Лет сто назад, когда вопрос о жизни на других звездных системах обсуждался только теоретически, академик Фесенков высказывал предположение, что планеты в системах двойных звезд мертвы. Для возникновения и развития жизни, говорил Фесенков, требуется, чтобы в течение длительного времени условия на планете, например температура, радиация, были в общем постоянными. А это возможно только тогда, когда орбита планеты близка к круговой. У двойных звезд планеты имеют сложные орбиты: планеты то слишком приближаются к звездам, то слишком удаляются…
Первые полеты, казалось, подтвердили гипотезу Фесенкова. Планеты альфы Центавра — двойной звезды — были лишены жизни. Мертвыми были и планеты других двойных систем — Шестьдесят Первой Лебедя, Крюгера Шестьдесят, Грумбриджа Тридцать Четыре… Из каждых десяти звезд на небе восьмь — двойные, а это значит, что сразу в пять раз сокращается вероятность жизни на планетах чужих миров. Разумеется, если Фесенков прав.
Сириус, к которому летел «Поиск», - тоже двойная звезда. Но планета Сириуса имела атмосферу примерно такой же плотности, как и земная, и примерно такого же состава. Во всяком случае, я обнаружил кислород, азот, пары воды и следы углекислого газа.
Теперь вы понимаете, почему я забыл о черной пыли…
Шевцов на минуту умолк, прислушиваясь к чему-то. Потом продолжал: — Вы спрашиваете, Олег Федорович, что видит астронавт, летящий на субсветовой скорости? Да, небо, которое он видит, нисколько не похоже на то, что мы привыкли видеть на Земле или в иллюминаторах тихоходных межпланетных ракет. Звезды как бы смещаются к той точке неба, к которой летит корабль.
Тессем покажет вам фотографии. Но тут важно непосредственное впечатление. Это надо видеть. Да, страшное небо… Я не знаю другого слова. Именно страшное. Я не открывал смотровые люки, я ни за что без необходимости не вышел бы из корабля. Но тут была необходимость. Черная пыль заставила меня надеть скафандр и выйти. И хотя я не раз видел это небо, оно показалась мне тогда особенно зловещим…
