Ищейка - Чадович Николай Трофимович (серия книг .TXT) 📗
Любо-дорого было посмотреть со стороны на его бессмысленную, но кипучую деятельность. С оружием в руках он первым ворвался в магазин и так быстро затоптал все следы, что Олиференко только крякнул в сердцах. Затем Печенкин обшарил все углы и заглянул во все щели, словно надеясь обнаружить там преступника, а поскольку такового не оказалось, излил свой праведный гнев на участковом.
– Я тебя, Скворчевский, предупреждал! Неоднократно предупреждал! И начальник предупреждал! И заместитель предупреждал! А тебе наши слова, как с гуся вода! Мохом оброс! Спишь, как сурок, целыми днями! Вот вся твоя работа, как на ладони! Где профилактика? Где связь с общественностью? Почему топочного листа возле печки нет? А вьюшка какая? Ты посмотри – разве это вьюшка? Вот как ты народное добро бережешь!
На это участковый вполне резонно ответил, что если возле печки прибить даже двадцать пять топочных листов, а вместо вьюшки поставить дверь от сейфа, сие все равно не спасет магазин от кражи. В дымоходе воров искать нечего. И с больной головы валить на здоровую не надо. Если «глухарь» за отделом повиснет, вместе будем отвечать. Так что особо не разоряйся, а помогай искать, коли уж приехал. А то сейчас пешочком домой пойдешь. Сыщик, мать твою!
Кульков, едва сунувшись в дверь, сразу ретировался обратно и, заткнув ноздри заранее припасенной ватой, остался стоять на крылечке. В магазине витало плотное, почти непроницаемое для обоняния облако резкого, удушливого аромата. Источник его определить было нетрудно – сразу за порогом валялись осколки флакона из-под дешевого цветочного одеколона. Таким способом преступники предполагали сбить со следа служебную собаку. Действовали они в общем-то правильно, но не учли одного обстоятельства: одеколон был отнюдь не французский, а наш отечественный, сработанный без всякой амбры, на одной химии, а посему – нестойкий. Махорка с молотым перцем была бы куда эффективней.
Кульков вызвал заведующую и попросил, чтобы она настежь открыла заднюю дверь. Вскоре сквозняк немного развеял тошнотворное благоухание, и Кульков стал различать много других ароматов, свойственных маленьким сельским магазинам, где торгуют всем, чем придется, начиная от спичек и кончая хомутами. Запахи кожи, керосина, мышей, резины, хлеба, лаврового листа, уксуса, табака, мыла и всякой другой бакалейной мелочи он сразу отделил, как естественный и не имеющий никакого отношения к делу фон. Довольно сильно пахло людьми: молодыми и старыми, мужчинами и женщинами, неряхами и чистюлями, однако запахи эти так перемешались, что выделить из них чей-то индивидуальный образ было совершенно невозможно. Присутствовал также и слабый запах кошки, но кошка могла жить в складе или по крайней мере наведываться туда. Было и еще несколько несвойственных магазинам, но в общем-то объяснимых запахов. Недоумение вызывал лишь едва различимый, сладковатый аромат, напоминавший о больнице или аптеке. «А может это заведующая лекарства принимает?» – подумал Кульков и повел носом в ее сторону. Нет, не то. Пот, пудра, вчерашние духи, жареный лук.
– Аптечка у вас имеется? – поинтересовался Кульков.
Смущаясь чего-то, заведующая достала из-под прилавка фанерный ящичек с изображением красного креста. Несколько ампул нашатырного спирта и початая пачка таблеток от кашля составляли все его содержимое. Если аптечка чем-то и пахла, то только пылью и паутиной.
Кулькову ничего не оставалось, как занести загадочный запах в разряд необъяснимых, что впрочем случалось не так уж и редко. Ему приходилось бывать в учреждениях, где пахло, как на бойне, и в туалетах, благоухающих оранжерейными цветами. Был он знаком уже и с обонятельными галлюцинациями, штукой весьма неприятной.
Осмотр места происшествия тем временем подходил к концу. Олиференко сделал все необходимые замеры, составил протокол, взял объяснение у сторожа, зафиксировал на клейкой ленте несколько еще неизвестно кому принадлежащих пальцевых отпечатков и пару раз щелкнул фотоаппаратом. Участковый нашел завалившуюся за мешки с мукой граненую фомку, которую никто здесь раньше не видел. Печенкин не нашел ничего и теперь как коршун кружил вокруг заведующей, пытаясь выяснить, как же могло случиться, что преступники не взяли из магазина ничего, за исключением денег – семисот десяти рублей, всей недельной выручки, хранившейся в брезентовой рукавице, которая была засунута в валенок, который, в свою очередь, был спрятан в складе под нижней полкой и вдобавок тщательно замаскирован всякой ветошью. При этом ни одна консервная банка не была сдвинута, ни одно корыто не перевернуто, ни один ватник не сдернут с плечиков. Создавалось впечатление, что проникшие в магазин злоумышленники совершенно точно знали, где именно хранятся деньги. Именно это обстоятельство и порождало у Печенкина вполне определенные подозрения. Он принялся подробно, во всех деталях расспрашивать и без того расстроенную женщину о событиях минувшего дня, по ходу беседы запуская хитрые подковырки и многозначительные намеки.
– Кто мог видеть, куда вы прятали деньги?
– Никто.
– А муж?
– Муж мой до десяти вечера на машинном дворе сшивается, домой чуть живой приходит.
– А… друг сердечный не мог?
– Какой друг, что вы такое говорите! Я за работой и за детьми света белого не вижу!
– Ну так может вы потеряли эти деньги?
– Да как же я их могла потерять? Я ведь их никуда не носила! Вот в кассовой книге все записано! Да я за десять лет копеечки не взяла! Все знают! У кого хоть спросите!..
Кончилось это тем, что заведующая разрыдалась в голос и допрос пришлось прервать.
– Ну что, Володя, – сказал участковый, подавая Кулькову завернутую в полотенце фомку. – Может, попробуешь? На тебя вся надежда.
Кроме обычных запахов железа, солярки, коррозии, инструмент хранил и следы прикосновений вполне определенного человека: молодого, но уже распившегося мужчины, равнодушного к своей внешности и одежде, не злоупотребляющего личной гигиеной, курящего все, что бог пошлет, но главным образом сигареты «Астра», имеющего какое-то отношение к автомобилям, кошкам и коровьему дерьму.
Сопровождаемый благоговейными взглядами старух, Кульков покинул магазин, прошелся туда-сюда по улице, потом, не торопясь, обследовал соседние огороды и на узенькой, прихотливо вьющейся по задворкам тропинке буквально напоролся на искомый запах, уже сильно ослабленный, полустертый утренним туманом и свежим ветерком.
Шагавший вслед за Кульковым участковый сразу все понял и склонился над тропинкой, внимательно рассматривая глубоко отпечатавшиеся в сырой глине следы.
– Один вроде был?
– Один, – подтвердил Кульков. – Парень еще. Помоложе нас с тобой. Этой дорожкой пришел, этой и ушел.
– Сапоги резиновые. Размер примерно сорок третий. Похожий след и в магазине остался.
Они долго шли по голому грязному лугу, еще с осени выеденному и вытоптанному колхозной скотиной (здесь им попалась раздавленная рубчатой подошвой подсохшая коровья лепешка, что объясняла связь вора с крупным рогатым скотом), потом пересекли широкую полосу жнивья, присыпанного кое-где перепревшими прядями соломы, и спустились к речке, прямой, как стрела и почти заросшей болотными травами.
– Рудица, – сказал участковый. – Я здесь тонул когда-то. Была речка как речка, а теперь канава.
Действительно, речкой здесь и не пахло. Пахло хлоркой, ржавчиной и аммиаком. Тропа взбежала на холм, за которым открылись изумрудные поля озимой пшеницы. Время от времени Кульков приседал и принюхивался, всякий раз убеждаясь, что они идут правильно. В воздухе запах уже исчез и лишь земля хранила его.
– Куда мы этой тропкой выйдем? – спросил он.
– На трассу. Тут до нее самый короткий путь.
– Может кто из местных залез?
– Да нет. Местные все робкие. Скорее свое отдадут, чем чужое возьмут. А дорожка эта многим известна. Дачники по ней частенько ходят… Слушай, ничего если я закурю?
– Кури, я против ветра стану.
Кульков в душе давно симпатизировал Скворчевскому. Был тот мужиком рассудительным, добродушным и по-крестьянски основательным, перед начальством не лебезил, себя в обиду не давал, чтя законы, не забывал и о здравом смысле. Конечно, как у всех нормальных людей, были свои маленькие слабости и у него. Притчей во языцех стала его затасканная, облезлая папка. Чем бы Скворчевский ни занимался, тащил ли пьяницу в вытрезвитель, объяснял ли свинаркам тонкости уголовного права, ремонтировал ли служебный мотоцикл или отдыхал с приятелями на речке – он никогда не выпускал ее из рук. Даже хлебая в столовой борщ, он всегда плотно прижимал папку локтем к правому боку. Незаметно засунуть в нее кирпич, полено или пустую бутылку считалось в отделе чуть ли не высшей доблестью, и случалось, что Скворчевский по несколько часов кряду таскал с собой до полпуда лишнего веса.
