Иван родил девчонку - Чуманов Александр (бесплатные книги полный формат .TXT) 📗
С самого начала нелегкой, но значительной жизни Капитолина Викторовна облачилась в строгую униформу разночиницы, состоявшую из темного, глухого, длинного платья с кружевным воротничком и такими же манжетами, простых туфель на низком каблуке и гладко зачесанных на прямой пробор волос. Облачилась и не изменяла этой форме никогда. Разве только ситцевый халатик для дома давал Капитолине редкие часы расслабления. Очень редкие. В этом халате она не позволяла себе появляться даже перед соседками, которые думали, что учителка и в постель ложится, не снимая своего траурного наряда. Но никто ни разу не решился произнести вслух это предположение. Таково было уважение, внушаемое молодым педагогом. Впрочем, невысказанная молва была не столь уж и далека от истины. Для ночного отдыха у Капитолины Викторовны имелся специальный комплект белья, состоящий из таких надежных предметов, что если бы кто-нибудь, упаси бог, покусился на честь просветительницы, он бы ни за что не справился с бесчисленными хитроумными застежками и завязками. Да и спала Капитолина Викторовна всегда очень чутко. Так спит лошадь, которую забыли или поленились распрячь на ночь.
Но за всю жизнь никто ни разу не посягнул на невинность учительницы. Сперва молодые люди обходили ее за версту, потом вдовцы и разведенные шарахались от нее, как черт от ладана, (пришло время, и одинокие благообразные старички тоже не выказали стремления приковаться к строгой деве цепями Гименея, хотя все всегда признавали ее определенные прелести. Даже и в преклонном возрасте, когда многие привлекательные детали, естественно, исчезли из ее облика, когда она сделалась совсем худой и плоской, отчего стала казаться еще более высокой, чем на самом деле. Ее лицо и в этом возрасте сохранило некоторые останки прежней миловидности. Но ни один мужчина ни разу в жизни не поглядел на Капитолину как на возможный предмет любви.
Впрочем, все это никогда не огорчало ее и тем более не обижало.
«Неудивительно, эти мужланы инстинктивно чувствуют глубину пропасти, которая отделяет меня от них», — думала она и ничего, кроме удовлетворения, не испытывала. Сомнений в себе она не знала.
Зато о детях Капитолина Викторовна знала все-все. Еще бы, такой педагогический стаж! Сколько она этих деток в своей жизни повидала.
На родительских собраниях Оглоблина-Шумская разражалась такой продолжительной речью, состоящей из бесконечных назиданий бестолковым родителям, что те сперва подавленно молчали, как нашкодившие недоросли, а потом в родительской среде зарождался тихий гул, который все нарастал и нарастал. И по мере нарастания гула ораторша все форсировала и форсировала свой закаленный голос. Полуторачасовую лекцию о воспитании ребенка в семье она, как правило, заканчивала где-то на близких подступах к инфразвуку, отчего дребезжали стекла и у слушателей поднималось артериальное давление. Но не было случая, чтобы Капитолина Викторовна закончила выступление, не произнеся всего выстраданного и наболевшего. Хотя выстраданное и наболевшее чаще всего было вычитано из разных педагогических журналов, скопившихся в ее комнате за многие годы в огромном количестве. Вычитано, заучено, принято близко к сердцу. Так близко, что давно уже стало своим, кровным.
Изобретения и новации в области педагогики Капитолина Викторовна любила, но только тогда, когда они спускались к ней сверху, как архангелы с неба, в виде министерских инструкций. Впрочем, все эти новации ничуть не мешали ей всю жизнь благополучно потчевать своих питомцев откровениями насчет лишних людей, типичных представителей и прочего в том же роде. Кто-то ругал и высмеивал примитивизм в преподавании, а она знай потчевала и была на самом высоком счету.
Капитолина Викторовна навеки усвоила, что если есть тучи, то они непременно «свинцово-серые»; если снег, то обязательно «искристый-серебристый»; если солнышко, то исключительно «красное». И ежели кто-то из ее подопечных позволял себе пользоваться собственной терминологией, значит, он не мог рассчитывать на сколь-нибудь высокую оценку своих знаний.
Ну а тот, кто отваживался завести с Оглоблиной-Шумской спор о литературе, всегда оказывался безжалостно посрамленным. Потому что она знала наизусть не только, скажем, «Евгения Онегина», что было в ее время не такой уж редкостью, она знала наизусть «Войну и мир», а это, согласитесь, знание феноменальное, против которого никто не устоит.
…Незаметно подкрался пенсионный возраст. И были устроены торжественные проводы заслуженного человека.
Капитолина Викторовна пришла на торжество в новой черной паре, мало чем отличавшейся от предыдущего наряда. На ее строгом жакете сияли награды за долголетний добросовестный труд.
Новый директор, недавно назначенный в школу, произнес прочувствованную речь.
И Капитолина Викторовна растрогалась. А растрогавшись, попросила слова. И без лишних антимоний заверила родной коллектив, что именно сейчас решила не покидать школу на произвол судьбы.
— Я поняла, — сказала она, — что мой опыт еще пригодится делу народного образования. К нам в школу пришло много молодых учителей, которым еще предстоит найти себя в нашем почетном нелегком труде. И я помогу им. Мне не нужно много часов, я готова остаться совершенно бескорыстно, чтобы вы не почувствовали себя сиротами.
От этих слов сироты содрогнулись, а некоторые слабонервные даже натурально заплакали, чем еще больше укрепили старую учительницу в решимости сражаться на ниве просвещения до последнего вздоха.
И тут грянула школьная реформа.
Сперва Капитолина Викторовна восприняла весть о ней философски. Реформ на ее памяти случилось немало, и ни одна из них всерьез не затронула матерого литератора. Но тут сверху повалили инструкции, приведшие Оглоблину-Шумскую в смятение и некоторую панику. Под инструкциями стояли совершенно новые фамилии. Новые фамилии замелькали в горячо любимых журналах.
— Выручайте, Капитолина Викторовна, — взмолился однажды хитрый директор, — приезжает комиссия из облоно! Смотреть открытый урок литературы! Вся надежда на вас!
И она, не почувствовав коварства, милостиво согласилась.
За этот открытый урок директор школы схлопотал, как и надеялся, строгий выговор. Будь Оглоблина-Шумская помоложе, она бы еще показала кой-кому, она бы еще поспорила о методах и путях педагогического поиска. Но отрицательная оценка урока так изумила старуху, что у нее впервые в жизни ни с того ни с сего заболело сердце. Годы есть годы.
Словом, она сама отошла от дел, чем всерьез порадовала коллектив школы.
Став пенсионеркой, Капитолина Викторовна совершенно не знала, чем себя занять. И все чаще стали закрадываться сомнения относительно полезности прожитой жизни. Она гнала эти сомнения прочь, но они снова приходили. Так приходят тараканы, когда соседи начинают вести с ними войну по всему фронту. Но тараканы в большом доме неистребимы, потому что всем соседям никогда не удается договориться о полном согласовании действий.
Неизвестно, куда бы со временем завели сомнения бедную Капитолину Викторовну, если бы как раз в эту пору не стал к ней захаживать на чай один старичок, такой же высокий и худой, как и сама учительница. Этот с виду очень добродушный старичок раньше служил там, где рассматривают всякие изобретения на предмет пригодности их для народного хозяйства. Он занимал довольно высокий пост и за свою долгую плодотворную деятельность зарезал столько всяких начинаний, что уже даже и не знал точно сколько. А потом его отправили на заслуженный отдых, хотя он еще чувствовал полноту сил и творческой энергии.
И Капитолина Викторовна, такая всегда неприступная, откликнулась на зов одинокого родственного сердца. Они полюбили пить по вечерам чай и тепло вспоминать ушедшие времена. Хотя, конечно, и раньше случалось всякое, но всякое как-то подзабылось.
Однажды Степан Степанович пришел несколько возбужденным и приволок какой-то огромный плоский сверток.
«Что это?» — хотела полюбопытствовать бывшая учительница, но вовремя остановила свое нетерпение, посчитав его бестактным.