Торжество жизни - Дашкиев Николай Александрович (книги онлайн без регистрации txt) 📗
— Шучу, шучу… Они будут проводить всю работу под нашим с Алексеем Ивановичем руководством.
— Ну, добро!.. Ах, друзья, если бы вы знали, как тяжело болеть! В эту минуту я чувствую себя сносно, но через час-два не в состоянии буду даже думать. Ну что же мне, вот так пластом и лежать? Как на самом скучном курорте!
— А когда вы были на курорте?
— До войны был.
— Забылось, пожалуй?
— Да вот вспоминаю… Но нет, друзья, совершенно серьезно: с "болотницей" надо покончить как можно скорее!
Он вздохнул и закрыл глаза. В комнате сразу стало тихо.
Кривцов прошептал:
— А почему Марии Александровны до сих пор нет?
— Дежурит. У нее сегодня три неотложных операции.
Петренко шевельнулся на кровати, позвал:
— Маша… — открыл глаза, посмотрел на Ивлева и Кривцова и огорченно спросил:
— Маши нет?
— Нет.
Глава XVI
Снег начал итти поздно вечером, — спокойный, медленный, как бывает только в начале зимы. К утру окна затянуло легким фантастическим рисунком; на провода, на ветви деревьев осел пушистый иней; гудки заводов прозвучали торжественно и гулко; все в мире вдруг изменилось.
Но вот к полудню из-за туч проглянуло солнце. Оно лишь скользнуло своим косым лучом по земле, но и этого было достаточно, чтобы разрушить творение великого художника-мороза.
С окон исчезли доисторические папоротники; деревья, утратив свои пышные наряды, стали голыми и неприглядными. На улицах набухал водой грязно-желтый снег. Было неуютно и мрачно.
И оттого, что так неожиданно и быстро распался сказочный мир, что лыжную экскурсию вновь придется отложить на неопределенный срок, Галина ожесточенно топтала грязную кашицу снега, недовольная сама собой, подругами — всем. Как бы желая подчеркнуть свое презрение к зиме, оказавшейся бессильной, она умышленно выбирала места, где еще не ступала нога прохожего, и ставила ботик, с вывертом отбрасывая снег.
Ее коротенькое пальто — расстегнуто, из-под воротника торчит хвостик косы; потрепанный портфель болтается вниз замком, — восьмиклассница Галина явно не в настроении.
День вообще был очень неудачный. Началось с того, что она плохо ответила по математике. Ей, правда, поставили пять, но ведь ясно, что пятерки она не заслужила. Она так и сказала Виктору Никаноровичу. Разве это неправильно? Почему же тогда против нее ополчились девочки? Рая даже сказала: "Ты всегда задираешь нос и, наверное, хочешь, чтобы тебе ставили пять с плюсом!" А затем, после уроков, состоялось классное собрание, и все долго спорили о долге и честности, о помощи и подсказках… Галина сказала, что Клава, ее подруга, поступила нечестно, потому что давала Рае списывать контрольную по химии. И Клава, и Рая обиделись… Нет, день был явно неудачным.
Дома никого не было. Бабушка, наверное, повела Славика на прогулку.
Свернувшись калачиком на диване в своей комнате, Галина раскрыла книгу. Она старалась заглушить чувство недовольства и раздражения, заставляя себя думать о том, что скоро начнется зима, что хорошо будет кататься на лыжах…
Размечтавшись, она уснула. Ей приснилась зима — снежная, веселая, но сон был очень короток: Галина едва успела стать на лыжи, как вдруг поскользнулась и полетела куда-то под гору все быстрей, быстрей, быстрей…
Она испуганно вскинула руки и тотчас проснулась. Теперь ей уже хотелось, чтобы этот сон продолжался. Вероятно, вот так же сладко замирает сердце, когда прыгаешь с трамплина…
Но как крепко ни закрывала она веки, заснуть не удавалось. А тут еще сквозь неплотно прикрытую дверь доносился чей-то приглушенный бубнящий голос… Это, видимо, доцент Жилявский.
— Бу-бу-бу-бу… — передразнила его Галина и отвернулась к спинке дивана.
Интересно, о чем он там бубнит? Он вечно что-нибудь доказывает — кругленький, лысый, с противными масляными глазками. В последнее время он начал приходить слишком часто и, развалившись в кресле, рассуждал обо всем в мире, а затем уходил с Антоном Владимировичем в кабинет и долго вот так о чем-то бубнил.
За дверью на секунду установилась тишина, а затем послышался голос Антона Владимировича. Он звучал как-то странно, — приглушенно, мягко, словно отчим оправдывался. Галина представила себе Антона Владимировича; он, вероятно, прищурил глаза и немного ссутулился — он всегда сутулился, когда оправдывался перед мамой. А Жилявский, наверное, сидит, заложив ногу за ногу, и посматривает искоса, торжествуя.
Вдруг в кабинете кто-то стукнул кулаком по столу, так, что задребезжал графин, и Жилявский крикнул:
— Должны! Понимаете? Должны!
Отчим смолчал.
Опять забубнил Жилявский, только конец фразы был понятен:
— …а нам — все известно!
"Что известно? — думала Галина. — Почему Антон Владимирович мямлит, как школьник, вызванный к директору? Почему голос у Жилявского звучит так жестко и злобно?"
Она вообразила, что Жилявский — шпион, вымогающий у отчима важные сведения.
"Что же теперь делать? Позвонить в милицию? Открыть дверь и крикнуть: "Уходите отсюда, вы, шпион!" А если он вовсе не шпион, что тогда?"
Галина не знала, как нужно поступить, и прислушивалась к каждому звуку за дверью. Там продолжалась беседа, но нельзя было понять ни слова. Лишь в те секунды, когда немного затихал уличный шум или же собеседники повышали голоса, долетали обрывки фраз. Речь шла о лабораториях и исследованиях. Галина почти совсем успокоилась, но вдруг снова насторожилась.
— Ну, а что же с этим Роговым? — спросил отчим.
Галина вскочила с дивана и побежала к двери. Она прижала руку к груди, — сердце билось так сильно, что, казалось, его стук был слышен в другой комнате.
— Нужно доказать, что для советской науки его попытки просто вредны… (Галине показалось, что Жилявский как-то особенно подчеркнул слово "советской").
Конца фразы дослушать не удалось: в кабинете зазвонил телефон, отчим долго объяснял кому-то, куда нужно отправить вакцины, и просил доставить партию животных для экспериментов. Он по нескольку раз повторял одно и то же, как бы желая оттянуть беседу с Жилявским, а когда окончил, сразу же заговорил:
— Он как-то явился ко мне и принес листок с формулами, вот копия этих формул. Я ему доказал, что все это — бред сумасшедшего профессора. — Отчим засмеялся. — Он уверяет, что это страница из рукописи немецкого профессора-микробиолога Макса Брауна, — вы ведь, наверное, не знаете, что Рогов просидел в немецком подземном институте всю войну? Так вот, не поинтересуетесь ли этими формулами?
— Нет, пусть позже. А сейчас я откланиваюсь. Значит, запомните: для советской медицины все теории раковых заболеваний вредны. Кроме вашей, конечно… Да, вредны, и поэтому мы поддержим вас в вашей работе. Желаю вам всего наилучшего!
Послышались шаги, стукнула дверь, и Галина разочарованно опустилась на диван. Как хорошо, что она не позвонила в милицию — вышел бы необыкновенный скандал. Жилявский, конечно, неприятный человек, но он беспокоится о советской науке. Значит, он не враг.
И все же на душе у Галины остался какой-то осадок. Почему они говорили о Степане, как о каком-нибудь вредителе?
Галина попробовала представить себе лицо Степана, вспомнила его открытый прямой взгляд, злые искорки в глазах, и подумала, что Степан никогда не станет вредителем. Может, он ошибся и не хочет понять своих ошибок? Вот Антон Владимирович, наверное, исправился после того, как его сняли с руководящей работы. Он теперь все время говорит о лаборатории, заботится о ней… А Степан — гордый… Ему надо было бы помочь, объяснить, но Антон Владимирович его не любит.
И вдруг Галине очень захотелось увидеть Степана.
Она попробовала убедить себя, что это просто неудобно, что Степан вряд ли выслушает ее советы, что даже неизвестно, где его можно встретить… Но все это были лишь отговорки. Она уже одевалась, решив, что именно сегодня должна надеть новое шелковое платье с бантом.
