Русская Арктика 2050 (сборник) - Дивов Олег Игоревич (книги бесплатно полные версии .TXT) 📗
– Срочное всплытие!
Замполит смотрит на Шутихина, и в глазах у него стоит то ли слово «перегиб», то ли фраза «головокружение от успехов», в общем, что-то в духе сельского райкома. Оттуда ведь человек на флот пришел…
По большому счету – да, перегиб. Он лезет на рожон, правду сказать. Но замполит молчит, и правильно делает: это до войны были перегибы, а на войне вместо перегибов – сплошное выполнение воинского долга, преодолевая трудности и лишения.
И есть у него, Шутихина, хороший тайный козырь, дающий, надо думать, перевес.
– Орудийный расчет, первыми – наверх! А ну-ка пулей, пингвины!
Вот и его козырь – рыхлый серолицый диабетик и гениальный комендор старшина 1-й статьи Птахин. Громко сопя, лезет к люку, ведущему на мостик. Говорит, до войны был жирдяем… На войне толстых нет.
– Живее шевелить мослами! Похоронная, м-мать, команда!
У Шутихина против немецкого охотника своя 100-миллиметровка. Стоит перед боевой рубкой. Красотка. Против нее немецкая дура тощее… Но тут не калибр важен. Положительно, не в калибре дело. А дело в старшине Птахине. Давай, голубчик, не подведи.
За орудийным расчетом лезет наверх сам Шутихин, а за ним старпом и двое матросов-сигнальщиков. Ребята Птахина живо становятся к Красотке.
– Огонь без команды, при первой возможности!
Уходит немецкий транспорт, уходит, собака, из-под носа, и что-то еще тявкает из своих двух мелкокалиберок. Снаряды, правда, ложатся аж метрах в пятистах от лодки, ну да чего ждать от транспортников? Моряки второй сорт…
А вот охотник прет на подводную лодку прямехонько, набирает ход. И тоже лает из своей… чего там? 88-миллиметровки? Положительно, из нее. Притом лает не в пример транспортникам ловчее. Прямой наводкой и в аккурат рядышком снаряды кладет… Ага, еще и из пулемета бьет, есть у него, стало быть, исправный пулемет.
Тем временем второй орудийный расчет встает к сорокапятке, что сзади мостика. Ну, от нее хорошего дела не дождешься – клинить стала Малютка после того, как родная «эска» месяц назад попала под дождик из глубинных бомб…
Ага, рявкнула птахинская сотка. Хорошо, быстро, только пока мимо. Сзади зататакала сорокапятка, и… заткнулась на пятом или шестом выстреле. Все. Сдохла. Положительно.
А немецкий охотник летит во весь опор. И самое страшное его оружие, как говорится, расчехлено и боеготово. А именно – острый форштевень, которым охотник вот-вот въедет подлодке в скулу. И тогда, после тарана – конец «эске», никакая сила ее не спасет. Ни Бог, ни Ленин, ни герой.
– Право руля!
Шутихин поворачивал лодку носом к врагу, так, чтобы охотнику труднее было целиться. Жаль, море тихое, ни малой ряби на нем нет, так что волна курс охотнику точно не собьет. Давай, Птахин, давай, родненький! На тебя одна надежда!
Рядом коротко вякнул Филька Ситников – молодой матрос, вчерашний юнга, взятый на мостик сигнальщиком. Второй сигнальщик, Георгадзе, лежит навзничь, из груди кровь хлещет. Пристрелялся немецкий пулеметчик…
Ситников кричит:
– Ничего! Товарищ капитан третьего ранга, ерунда, маненько в плечо зацепило… Ничего, товарищ капитан, я стоять могу…
И тут прямо по курсу железный зверь рыкнул протяжно. Шутихин поднял бинокль. Есть! Врезал Птахин! Ну, молодец!
Тяжелый стомиллиметровый снаряд, взрыв которого на суше танки переворачивает, въехал в маленькую надстройку охотника и размазал ее, как масло по хлебу.
Немец – мужчина серьезный. Врезали ему так, что другой бы отвернул, но фашист прет дальше, и уж очень он близко. Крепок, зараза. И ведь, гад, даже огня не прекратил. Заткнулся бы уже, положительно!
Пули барабанят по звонкому металлу «эски». Р-рах! Вражеский снаряд рванул в десяти метрах от мостика. Старпом падает, как подкошенный. Матрос Деев из расчета сорокапятки воет, зажимая рану в бедре.
Вспышка! Огненный цветок распускается на левом борту охотника. Немец на полном ходу зарывается носом в волну. Бег его, гибельный и неотвратимый, останавливается. Готов, страшилка. Сейчас в потрохах у него ад.
Птахин кладет в немца еще один снаряд, еще и еще.
И вот уже водяная глотка втянула в себя всю носовую часть фашиста аж по самую орудийную установку. Пара минут, и со дном поцелуется, коршун. Положительно!
Шутихин ловит в оптику немецкий транспорт. А ведь герр большой Фриц, пожалуй, не так далеко ушел, пока они тут с охотником на кулаках мерились.
– Отставить огонь по охотнику! Перенести огонь на транспорт! Дистанция…
Кто-то тронул его за ногу.
– Сам… о… са… – Ситников лежал, лицо белое, кровь идет из плеча и еще из правого бока. И все пытался сказать что-то, но уж очень тихо. Сил, видно, никаких у него нет.
Шутихин наклонился.
– Что тебе, Ситников?
– Са… Са… молет на де… на девять часов…
Шутихин поднял бинокль. М-мать! Уже пикирует!
– Орудийные расчеты, ко мне! Срочное погружение!
И он сбрасывает раненого Ситникова вниз, потом и сам летит, птахинская задница сбивает с него фуражку… вода морская падает на плечи, на руки… люк! люк задраить!
Шутихин скатывается в центральный пост, сверху хряпается на него Птахин, а больше никто не успел.
Дуг-г! Дуг-г!
Два громадных молота обрушиваются сверху на «эску».
Всех, кто стоял в центральном посту, сбило с ног. Всех, кто лежал, подбросило в воздух.
«Бомбы, гнида, сбросил… Теперь конец подлодке… положительно…» – успел подумать Шутихин, падая в беспамятство.
11 сентября 2026 года, Большой Соловецкий остров, озеро Средний Перт
Когда входишь на лодке в канал между озером Средний Перт и Орловым Круглым озером, тебе, иной раз, страсть как мешает отбойная волна. Бог весть, отчего так происходит, но… это уж как повезет: то ли войдешь в канал спокойно и без хлопот, то ли придется побороться с силой воды.
Лодку Ситникова четыре раза выбрасывало из канала. Он заходил и так, и этак, но течение его заворачивало. Упарился. Плюнул, вынул деревянные весла из уключин, положил первое на дно лодки, а вторым начал отталкиваться от булыжника, которым когда-то трудолюбивые монахи выстлали земляной желоб канала.
И пошло. Трудно, правда. Все время лодка пыталась развернуться и побежать назад. Но Ситников не давал ей сделать это. Минут через десять он все-таки прорезал гладь Орлова Круглого, отер пот со лба и выдул полбутылки воды.
Здесь вечная тишь. Даже птицы не кричат. Люди, города, суета, нервы, драки, глупости – все это очень далеко, так далеко, что, возможно, их просто не существует. Никакой цивилизации, никаких заводов, никаких офисов, никаких толп. Ничего, сделанного из пластика. Ничего, пахнущего бензином.
Только тишь. Только березы, бросающие осенние червонцы в мягкое зеркало коричневатых торфянистых вод. Только седые ели. Только валуны, поросшие мхом. Только вечный ветер поет вечный вдох.
И еще Бог, до которого на Соловках на тысячу шагов ближе. Его дыхание согревает твои волосы. Его пальцы ерошат макушки деревьев.
Здесь вечная тишь.
Она всегда тут была. И сто лет назад, и двести, и пятьсот, когда святой Филипп в лоскутной монашеской ряске так же, как ты, отталкивался шестом и плыл под небесно-золотой аркой сентября.
Когда-то отец катал Ситникова на лодочке по соловецким каналам. Когда-нибудь он привезет сюда сына.
18 июня 1944 года. У входа в Конгс-фьорд
«Пять человек погибло на мостике и у орудий… – считал Шутихин свои потери. – Носовой торпедный отсек затоплен, там в живых не осталось никого. В кормовом торпедном отсеке матрос Шайхутдинов размозжил голову о переборку, когда нас трясло, мертв. Рулевой-горизонтальщик боцман Котов валяется едва живой с переломом двух ребер. То ли даже трех. У штурмана Осокина сломана левая рука, у политрука – челюсть. Ситников вон стонет…»
Капитан прислушался. Ситников не стонал, а тихонько молился своему святому. Какому-то Филиппу, хрен его знает. Хорошо, что политруку не до того, иначе сделал бы из Ситникова сухофрукт – за несознательность и для порядка. Ладно, пусть бормочет, если дозовется своего Филиппа – самое то, им теперь никакая помощь не помешает.
