Фантастика 1971 - Арутюнов Сергей (читать полностью бесплатно хорошие книги TXT) 📗

Еще один вечер, но совсем другой. Сентябрь. Далекие звонкие голоса. Гудки. На столе — письмо.

Пытаюсь угадать, чье письмо, и не могу. Стараюсь припомнить…

Догадаться… Или забыть?

Кто-то теребит за плечо:

— Вставай, вставай, старая дохлятина, кое-что расскажу.

— Как дела? — спрашиваю я.

— Сейчас увидишь. Вставай — опоздаешь на работу.

Он поставил самую удачную ленту. Минуты две магнитофон шипел, свистел, щелкал, наконец лента пошла, и я услышал шумную смесь ударника, трубы и тромбона.

— Это не то. Это прямая запись. Это Роуз, современная пьеска для джаз-оркестра. Дальше, слушай дальше.

Звук был очень слабый. Что-то сказала женщина — совсем тихо, голос почти растворился в тишине.

Я замер. Но пошла опять какая-то мешанина. Шум, свист, гром…

В то утро, когда мы впервые услышали обратные радиосигналы, мы договорились о четкой «программе исследований». Впрочем, это было бесполезно. Второй вечер был похож на первый. Сафонов накурил так, что я едва видел его руки, и кольца магнитной ленты, и горку кассет, и он говорил, говорил, а я не то помогал, не то мешал ему.

Много записей было пустых — шум в прямом и обратном направлении.

Мы стирали все с таких лент и записывали снова. А потом слушали.

Два-три осмысленных слова, по-моему, еще не означали, что мы слышим наших двойников. Из случайного набора звуков тоже иногда рождается слово или мелодия.

Правда, очень редко. Но во что легче поверить — в существование мира со встречным временем или в то, что из шума случайно составилась подходящая комбинация звуков?

Мы не поймали больше ни звука. Эфир молчал. Может быть, мой радиоприемник был слаб, а может быть, самые обычные шумы и передачи радиостанций совсем заглушали сигналы — этого мы не знали. Да и где был этот встречный мир — далеко или рядом?

Несколько дней Влах работал до утра. Он приходил, включал приемник, и начинались настоящие поиски, напоминающие радиоигру «Охота на лис».

В конце концов мы запутались в записях и потеряли ту самую первую ленту с одним-единственным обрывком фразы.

Влах отнес мой приемник в институт и что-то с ним сделал. Теперь хорошо различались все шумы, даже шум электронов в лампах, похожий на стук сухих горошин.

В тихие погожие ночи мы вслушивались в ставшие такими привычными звуки. Но это были мертвые звуки.

А утром на работе я ставил локти на стол, подпирал голову руками и — буду честен — дремал так до тех пор, пока локти не разъезжались в разные стороны.

— С добрым утром, — сказала мне однажды после этого шустрая Верочка, которая вообще обращалась со мною так, как будто я был ее однокашником, а не руководителем темы.

Почему-то я рассказал ей все.

— Странная история, — сказала она. — Двое молодых бездельников, из коих один мог бы уже защитить диссертацию, или жениться, или сделать что-нибудь полезное, бьют баклуши и занимаются ерундой. Впрочем, нет. История, пожалуй, не такая уж странная. Скорее обычная.

Она даже не спросила, что же за сигналы мы поймали в тот вечер. И это была она — а что бы сказал на ее месте кто-нибудь другой!

Как разгадать эту многочисленную породу людей, которые знают точно, как следует и как не следует жить? И даже — какие книги читать?

А она могла все понять. Она, оказывается, знала даже о чуде Джинса. Если в печь поставить сосуд с водой и вода замерзнет, вместо того чтобы закипеть, — тогда и произойдет это самое чудо.

Джине первый вычислил вероятность того, что молекулы воды смогут — из-за простой игры случая — потерять свою энергию, а печь, наоборот, еще сильнее нагреться.

Я прекрасно понимал, что вероятность «чуда» не совсем равна нулю, но зато описывается таким количеством нулей после запятой, что ни один нормальный человек никогда не станет принимать ее в расчет.

— А ты готов поверить даже в чудо Джинса, — говорила Верочка. — Хочешь, я подсчитаю вероятность того, что из случайного шума возникли одно или два законченных слова?

— Во-первых, шум всегда случаен, выражайся точнее, — ответил я ей. — Во-вторых, подсчитаешь не ты, а машина, ты только составишь алгоритм и программу, и то по тем формулам, которые напишу я. В-третьих, это не так все просто. Это ведь не чудо Джинса. Ты что ж, всерьез думаешь, что это не случайность? Тогда что? Сигнал? Но ты и это отрицаешь. Что же остается?

— Ничего. Где вы взяли ленту? Ах, Влах достал! А вы проверили ее перед тем, как записать сигнал?

— По-моему, нет, — не очень уверенно сказал я, удивленный той легкостью, с какой мне давался урок по «основам».

— Вот и разгадка, — продолжала она. — Уж если чему-то верить, то скорее всего тому, что на ленте осталась какая-то старая запись. Точнее, маленький ее кусочек. Забарахлило стирающее устройство или остановили магнитофон… да мало ли причин.

Я задумался. Она была права.

Самое простое приходит в голову последним. Как будто прояснилось.

Практичная Верочка поставила нас на место. А ведь когда-то я помогал ей писать диплом, за что она позволяла иногда приглашать ее в кино — до тех пор, пока она не вышла замуж за Толю.

Я взглянул на нее и поймал в ее глазах выражение, которое красноречивей всяких слов свидетельствовало о том, что она отлично понимает примерный ход моих мыслей.

Вскоре после этого я попросил Сафонова уйти. Мне надоел сумасшедший дом по ночам. В огромном ворохе катушек я разыскал (чудо Джинса возможно!) ту ленту с одной-единственной фразой и отдал ему приемник и магнитофон. Потому что его собственный приемник давно уже не работал.

— Возьми приборы, — сказал я, — работай, если хочешь. Когда запишешь настоящие сигналы, я подарю их тебе.

Он понял. Дело было, конечно, не в том, что я не высыпался. Я перестал верить, вот что это означало. Верил ли я раньше? Наверное, да. По крайней мере, тогда, когда была сделана первая запись.

Первая и последняя?…

Алгоритм Верочка все-таки составила. Случайное слово не получилось, у машины не хватило памяти.

Между двумя письмами, о которых я теперь должен рассказать, есть какая-то едва уловимая связь.

Это мне стало ясно потом, много позже, как стала ясна и причинная связь событий, следовавших друг за другом словно времена года.

О первом письме я, кажется, упоминал выше. Оно пришло из Синегорска в один из сентябрьских дней. Письмо было от Ольги, простое письмо в десять фраз. Я ничего не забыл, я не ответил ей тогда.

Потому что не знал, что писать.

И еще потому, что голова была занята другим. А через год я не написал потому, что было уже неловко писать после такого долгого перерыва. Еще позже, через два года, я вспоминал о ней, но писать уже не мог. Я пробовал это сделать, но получалось довольно глупо.

Я порвал неотправленные письма одно за другим и успокоился.

Когда это было? Может быть, четыре, а может быть, шесть лет назад.

Ждала ли она, хотела ли, чтобы я написал ей? Через два, три, четыре года? Я не знал этого, скорее всего, как мне казалось тогда, нет. Потом я понял, что это было ошибкой. Письмо никогда не поздно написать при условии, что оно будет хорошим и искренним.

Второе письмо было от Вальки, я получил его месяца через полтора после событий, о которых я рассказывал выше. В нем было несколько типично Валькиных строк: